— Как он мне предложил последнюю девчонку вспомнить! — восхищенно говорил коренастый артиллерист Ганс Баумгартен. — Я, сначала-то, засомневался… мол, где та Ингрид, сколько уже времени прошло! А он — не отстает! Говорит — ты ж её трогал? А то ж, отвечаю! И не только руками, так сказать… Ну и вспоминай — кивает доктор. А я тебе помогу, подскажу, если что…
— И как? — интересуюсь я. — Удалось?
— Спрашиваешь! После этого — аж трусы стирать пришлось… — смущается Ганс. — А дальше — прямо, как из мешка, всё и посыпалось! И взводного вспомнил, да и ребят всех тоже… Мне рыжий Ольбрихт десять марок задолжал — теперь-то спрошу! А он-то, поди, и обрадовался!
Доктор же на поверку оказался совсем нестрашным. Худой, как жердь и очень болтливый. Он усаживает меня на стул и устраивается напротив.
— Контузия? — участливо спрашивает Крауци.
— Так точно, герр…
— Доктор. Просто — доктор.
— Так точно, герр доктор. Совсем рядом рвануло!
— Бывает, — сочувственно кивает он. — А как близко?
— Ну… совсем близко, как мне сказали. Я только помню землю перед глазами… встала она дыбом. Или это я упал?
— Хорошо помните?
— Ну… да.
— Описать сможете?
— То есть?
— Ну, раз вы её вблизи видели, то какие-то отдельные моменты, наверняка, лучше рассмотреть смогли?
— Да… наверное.
— Вот и опишите мне их. Комочки земли, камешки — тоже, наверное, имелись?
— Были, — уже увереннее отвечаю я. — Один — точно помню!
— Вот, с него и начнём. Большой он был или нет? Какой формы? Цвет?
…
А дальше я совсем ничего не помню. Прихожу в себя, когда на улице уже смеркается. Крауци сидит за столом и что-то пишет.
— Очнулись? — спрашивает он, не поднимая головы.
— Так точно, герр доктор.
— И как ваше самочувствие?
— Да… нормально всё. Только ничего не помню.
— Это не страшно. Не всё сразу, мой друг. Идите. Завтра мы с вами ещё встретимся.
А ночью, лежа в кровати, я ворочаюсь с боку на бок. Сон не идет, словно что-то ему мешает. Какие-то странные обрывки мыслей носятся у меня в голове. Никак не могу ухватить хоть одну из них за хвост, чтобы осмыслить и понять. Врач, несомненно, мастер и что-то там сумел разбудить в моей памяти. Знать бы — что именно?
И снова был день. Очередная встреча с милым доктором Крауци. Ещё один сеанс электролечения. И ещё одна бессонная ночь от боли в уставших мышцах.
Это не осталось незамеченным и вечером меня пичкают снотворным — режим! Больной обязан спать в отведенное ему время.
А назавтра — все идет по проторенной колее.
Начинаю замечать, что я несколько иначе уже смотрю на окружающий мир. По звуку за забором различаю тип проехавшего автомобиля. Это — грузовик, а вот сейчас протарахтело что-то небольшое и верткое. Какая-то маленькая машинка. 'Опель'? Почему именно он? Не знаю…
Делюсь своими открытиями с Крауци.
Он кивает.
— По-видимому, ранее вы имели отношение к машинам. Интересно…
Врач встает и делает мне знак следовать за ним.
Обойдя здание, мы подходим к стоянке. Здесь стоят автомашины сотрудников клиники. Доктор вытаскивает ключи и открывает дверцу одного автомобиля.
— Садись, Макс! — кивает он на водительское сиденье.
Устраиваюсь поудобнее. Машина ещё не старая, чуть-чуть чем-то попахивает…
— Масло подтекает, герр доктор?
— Унюхал?
— Так точно, герр доктор!
— Спокойнее, Макс. Расслабься. Возьмись за руль, так. Включай передачу… первую.
Руки мои, совершенно автоматически выполняют указанные операции. Снимаю машину с ручного тормоза. Только с передачей я чуток задерживаюсь, не сразу сумев выполнить то, что от меня требуется.
— Так. Нейтралка. Задняя передача. Хорошо. Снова первая, вторая… Машина спереди! Тормози!
Непроизвольно выжимаю сцепление и утапливаю педаль тормоза! А руки вцепляются в руль. Тело вжимается в спинку сиденья.
— Всё, Макс! Расслабься и вылезай.
Автоматически ставлю автомобиль на ручник и открываю дверь.
— А ты водил машину! — покачивает головою Крауци. — И долго — навыки остались в памяти. Причём — именно легковую! Не грузовик. Ладно, Макс, учтем и это…
А ночью, перед тем, как снотворное окончательно меня вырубает, я веду незнакомый автомобиль. Большой и черный, он легко преодолевает неровности — мы едем не по дороге. Что-то бухает в ушах — музыка? Какая-то странная… 'Рамштайн'? Откуда я это знаю?
— Ну что скажете, Герберт? Как там ваш пациент? Этот, как его… Макс!
— Прогресс налицо, герр профессор. Он с каждым днем вспоминает все больше. Надо полагать, до войны он был водителем. Причем, на легковой машине. Таксист, скорее всего.
— Почему вы так думаете?
— Я выезжал с ним в город. Машину он, действительно ведёт неплохо, и я не беспокоился на этот счет. Так вот, увидев стоявшую у дороги девушку, он автоматически сбавил скорость и довернул в её сторону — хотел подобрать. Но, посмотрел на меня и сконфузился. Стоящий потенциальный пассажир — явление ему привычное.
— Хм! Возможно!
— Он вспоминает музыку и даже мелодии какие-то мне пытался изобразить. Странные, непривычно ритмичные. Но не лишенные некоторой красоты. Хотя и весьма своеобразные.
— Имя?
— Он Макс — это точно. Фамилия, которую он назвал в госпитале — с большой вероятностью, тоже его собственная. Солдат — его тело помнит многое. Во время воображаемого обстрела, он мгновенно отыскал в моем кабинете наилучшее укрытие от огня.
— Ваше мнение?
— Полагаю, его уже можно выписать. Дальнейшая работа с ним имела смысл, если бы это был офицер, чья память и боевой опыт представляет собой большую ценность. А так… это солдат, он помнит, как рыл окопы, ворочал камни и выталкивал засевшие в грязи грузовики. Все это он может делать и сейчас, даже без дальнейшего лечения.
— Ну, что ж… Полагаю, вы правы. Стало быть — Макс Красовски?
— Да, герр профессор.
И снова стучат под полом вагона колеса. Поезд опять уносит меня в неизвестность навстречу будущей судьбе. Разумеется, в вагоне я не один. Одновременно со мной из больницы выписали еще несколько человек, чье лечение уже подошло к концу. Хотя, по нашим данным, на скорость выписки повлияло не столько удовлетворительное состояние здоровья пациентов, сколько напряженная обстановка на фронте. Она-то и явилась для нас основным лекарством. Врачам некогда возиться с рядовыми солдатами. Ходить может? Винтовку держать способен? Команды понимает? Так чего же еще от него требуется?
Вот так и закончились для нас счастливые денечки. Мы снова движемся к передовой. Туда, откуда нас всех недавно привезли. Под Петербург. Правда, русские называют этот город по-другому, по имени одного из своих вождей. Но у нас это название популярностью не пользуется. Наш путь лежит в маршевый батальон. Обычно солдата всегда возвращают в его часть, но все мы — особый случай. Здесь не так много потерявших память, вроде меня. Но получивших те или иные психические расстройства — каждый второй. Не всякий командир рискнет доверить оружие такому солдату. Но в армии всегда есть какие-то дела, которые можно выполнять и не имея вооружения. Если смотреть с этой точки зрения, многим из нас повезло: они будут вдали от передовой, а, стало быть, получат лишний шанс уцелеть в этой бойне. Многим, но далеко не всем. Вот лично мне, например, такая удача не обломилась. В личном деле имеется запись: 'годен без ограничений'. И эта короткая строчка уже сейчас отделяет меня от товарищей, которые едут со мной в одном вагоне. Никто из них не произнес еще ни слова на эту тему, но мысленно всем все ясно. У них есть шанс уцелеть, а я уже очень скоро буду месить сапогами окопную грязь. Скорее всего, мы уже никогда не встретимся, и каждый из нас это понимает. Поэтому, улучив момент, когда поезд делает длительную остановку для смены паровоза, шустрый и пронырливый Юрген Больц убегает куда-то на станцию и через десяток минут возвращается назад. На его лицо написано торжество: вылазка удалась. Не зря мы все скидывались, собирая ему сигареты для обменного фонда. Юрген приносит с собой литровую бутылку с мутной жидкостью. Это самодельный шнапс, который гонит неведомо из чего местное население. Гадость страшная, от него поутру болит голова и сухо во рту. Но по мозгам это пойло шибает чуток послабее лома. Память вымывает начисто. А это именно то, что сейчас всем нужно. Никому не хочется сейчас думать о том, что будет ждать нас в ближайшие дни.
Мы пьем. Молча, не чокаясь. Никто не произносит никаких тостов. Да и вообще говорим мало. Каждый из нас давно уже решил про себя, за что именно он поднимет свою рюмку. Впрочем, рюмок у нас тоже нет. Наливаем мутную жидкость в колпачки от фляг. Еды у нас немного: галеты, чуток сыра и банка сардин. Странное дело, но мне вот это молчаливое застолье что-то напоминает. Перед глазами встает угловатая коробка бронированной машины. Дует холодный ветер, и с неба изредка срываются мелкие капли дождя. На окружающих меня солдатах какие-то непривычные каски и незнакомая военная форма. Мы тоже пьем. Холодную водку из жестяных кружек. Только что на мине подорвалась наша головная машина, погиб водитель. Неизвестные стрелки открыли по нам огонь из леса, и их пули высекали длинные искры от железных бортов нашей техники. Мы тоже стреляли в ответ. Потом начала бить артиллерия, кусты встали дыбом и полетели в разные стороны. А после этого мы вошли в лес. В ушах еще грохочут выстрелы и слышны отрывистые команды. Странно, но почему-то я не понимаю этих слов. Хотя и знаю, что команды обращены именно ко мне. А потом мы сидим, прикрывшись стальным боком бронетранспортера от леса, и разливаем в кружки холодную водку. Что произошло, по какой причине мы это делаем — я не помню.
— Макс! Очнись!
Рывком поднимаю голову и возвращаюсь к действительности. Вокруг удивленные лица товарищей.
— Что случилось?
— Что у тебя случилось, Макс? Ты вдруг весь побледнел, заскрежетал зубами… Мы уж думали…