Странные игры были у Абрамова с секретаршей. Возможно, просто интрижка, а может и нет. В любом случае от их диалога сделалось не по себе, захотелось встать и уйти, но ещё больше хотелось пить и не быть на улице.
Никак не получалось согреться, а вот Абрамову было так жарко, что он даже снял пиджак, обнажив пухлые плечи. Захотелось опять посмотреть на жуткого ангела, но дверь была заперта. Я взял со стола буклет, и океан гробов на любой вкус и цвет разлился на каждой странице. Этих страниц было больше ста. Коричневые, белые, рыжие и даже сиреневые. Я всё листал, надеясь найти гробы в форме гоночных машин.
Секретарша не уходила, стояла и с вызовом глядела на меня как на громоздкий советский гарнитур, доставшийся от свекрови. Ветер поднимал занавески и вносил кисловато-сырой запах улицы. За окном носились предметы из опрокинутой мусорки, пытался прорваться сквозь дождь одинокий человек без головного убора, но ноги его подгибались, а сломанный зонт метался во все стороны.
Когда мы наконец остались одни, и секретарша прикрыла за собой раздвижную непрозрачную дверь в супермаркет для мёртвых, я понял, как сильно устал, как слаб и всё ещё сильно отравлен Майей. Даже такой страшный дождь, от которого кожа может полопаться как пузыри на упаковочной плёнке, ненадолго переключает внимание.
— Выглядишь плохо, Саша. Может, из-за настойки?
— Это настойка бабушки.
— Двести лет не было в Москве такого дождя. Пишут, что это ветхозаветный потоп, — сказал Абрамов, смотря в стену так, будто в ней было окно. Но окна не было. На серо-белой стене с трудом можно было заметить лишь волнистые разводы.
Абрамов погладил голову, его тонкие губы слегка искривились в ухмылке. Стало ясно, что он собирается рассказать историю. В таких случаях Абрамова ничто не могло остановить. Даже если бы ему сообщили что-то кошмарное, что, например, произошёл самый масштабный теракт в истории человечества, он бы, конечно, не стал её озвучивать, но по его глазам и усмешке было бы видно, что он повторяет историю про себя.
— Вчера забирали бабку, — начал Абрамов, и его глаза стали ласковыми и мечтательными. — А она сутки одна лежала, вот и клопы завелись. И Глеб, есть у меня один новенький, её брать отказывается, говорит — не возьму, у ней клопы. А второй парень мой, Гриша, он говорит ему, мудак, как я понесу один? И я ему говорю, Глеб, ты чё, совсем что ли? Это... — тут он крепко задумался, пытаясь вспомнить свою реплику. — Это вопиющий непрофессионализм. А он упёрся, бывают такие люди, не понесу, и всё — как маленький, — мне зачем с мертвеца блохи, говорит. Как будто у мертвеца они особенные. Кругом косность, наивность, суеверия — даже в той среде, где смерть — это просто быт. Ну и Гриша его убеждает — да какие блохи, нет там никаких блох. А Глеб выдаёт, внезапно так — а кто меня укусил тогда? Бабка? Ну и тычет в лицо всем свой укус. И скорбящим тоже в лицо тычет. За такое, конечно, нужно увольнять сразу. Но кто гроб понесёт тогда? Сам я нести не могу, спина ещё с детства сорвана. Короче, стоят, спорят, Гриша пока закурил, как-то неловко спичку выкинул, спичка упала в гроб — проходит какое-то время, бабка начинает дымиться, а они всё руками размахивают, уже драться готовы, у Гриши-то ещё нервы расшатаны из-за жены, ну и я сам не заметил, пока огонь не пошёл. Бабка горит, прикинь! Ну и там ещё скорбящие в дверях торчат, родственники — дочь, муж дочери. Дочь ревёт, мужик стоит, смотрит. Ну я схватил бутылку пятилитровую и стал тушить, огонь хорошо хоть быстро затух, так что сразу потом повезли её в крематорий.
Абрамов посмеивался и вытирал на счастливых глазах слёзы. Ничто так не веселило Абрамова, как случаи на работе.
— Хорошая же история, ты чего! Дарю, можешь сделать из этого номер. Вообще, можно замутить хорошую серию — монологи похоронного агента. Это будет как у Шифрина. «Алё, Люсь», помнишь?
Я долил все остатки настойки в кофе и допил его. Получилось невкусно. Абрамов наврал.
— Ты самый унылый комик в мире, Саша. Райкин даже в гробу смешнее тебя.
Я почесал щетину, добравшуюся до кадыка.
— А вдруг она умерла?
— Баба твоя?
— Майя.
— Если б умерла, я бы узнал первым. Красивые бабы везде в центре внимания. Особенно в морге.
— Что это значит?
Абрамов ничего не сказал и забрал у меня гробовой буклет.
— Я ещё одну историю вспомнил, — сказал Абрамов. Он снова сладко зажмурился и закатил глаза, и рука его, как на спиритическом сеансе, отдельно от тела стала размешивать кофе крохотной ложечкой.
— У меня в Балаково двое армяшек работали. На нормальную газель денег не было, ну и они трупаки развозили в пятёре красной. Кто-то в багажнике влёгкую помещался, а кого-то на заднее сиденье надо сажать. Помню одну волейболистку. Красивую, кстати. Прыгнула за мячом и померла в прыжке. Называется, во дворе поиграла с местными. Вот поэтому, кстати, у спортсменов в контрактах это и запрещается. В общем, сразу она попала к тем пацанам.
Ну и представь себе: едет пара хачей, усы, кепка — а на заднем сиденье у них голая мёртвая великанша. Конечно, их тормозит гаишник. На дороге, где не тормозят никого, никогда. Армяшка достаёт права и понимает, что документы на тело они потеряли где-то. И всё, пиздец. Ну а мент в тачку заглядывает, видит девку и спрашивает — с вами нормально всё? А она в этот момент взяла и кивнула, прикинь? Вот так головой, раз-раз. Ну и гаишник их пропустил, что самое восхитительное. Это тоже можешь использовать. Монолог похоронного агента номер два.
Дверь приоткрылась, и на мгновение высунулось встревоженное лицо секретарши. Абрамов небрежно махнул ей, и она скрылась опять. Вид у неё был такой, что я подумал: это ангел без глаз пошевелился.
— Майя просто не хочет с тобой мутить, что абсолютно нормально, — сказал Абрамов. — Она задорная баба и рассчитывала на хоть какой-то движ. А с тобой... ну сам понимаешь.
Лицо Абрамова было деловитым и строгим, но тень лукавства всё же легла на лицо, и мне пришла в голову мысль, от которой сразу же разгорелось внутри, — Абрамов у меня за спиной встречается с Майей. Легко всплыли в памяти слова Майи о том, что я унылый, а Абрамов очень смешной. Абрамов, похожий на жизнерадостного кабанчика, и я, начитанный, тонкий и горбоносый, как можно нас ставить рядом? И всё же я бросил испытующий взгляд на него.
— Ты её больше не видел? — я попытался спросить небрежно и потянулся к чашке, но чашка упала на стол. Кофе в ней не осталось, но Абрамов всё равно протер скатерть.
— Как бы я её увидел, по-твоему? — мелкие светлые брови, которых я раньше даже не замечал, слегка приподнялись. — Здесь замешана какая-нибудь любовь из прошлого. Трахнулась с одним, с тобой в данном случае, и поняла, что влюблена в другого. Уверен, тут что-то романтическое.
Уйти не прощаясь не получилось — с кроссовок сочилась вода. Следовало бы сложить их в пакет и вызвать такси, но из-за всех приключений и этого разговора заклинило в голове, и я тупо замер у входа.
Сбегав за раздвижную дверь, Абрамов вернулся с обувной коробкой, с лакейской грацией потянулся ко мне и подсунул её к самым ногам, наклонившись так, что водолазка слегка задралась, обнажив творожную линию поясницы. Какой же добряк Абрамов. Внутри были мягкие чёрные туфли, оказавшиеся мне впору.
Я сделал пару шагов и догадался, что они из магазина для мертвецов. Туфли не производили впечатление прочных, да и не должны были производить.
— Нормально, до дома хватит дойти, — как будто прочтя мои мысли, сказал Абрамов.
Зайдя в подъезд, я заметил опилки в почтовом ящике. Он был набит доверху, и из тех, что сыпались через прорезь, выросла небольшая горка. Подошёл к ним и рассмотрел. Обыкновенные опилки. Серые. Я снова вспомнил детство в деревне, старый дедовский дом. Посмотрел в прорезь почтового ящика. Вроде бы ничего, кроме опилок. А, нет, вот опять бумажка торчит. Какой-то сарай нарисован, с дверцей, закрашен ярко-зелёной краской. За ним башенки, как на замке. Никаких букв и цифр. Поднялся к себе.
Во вконтакте меня ждали новые угрозы и оскорбления. Личные сообщения и стена. Как же я до сих пор не догадался закрыть стену!
Я всегда отставал от трендов. Вот и теперь, наверно, в обществе многое поменялось, и рыцари-реконструкторы стали влиятельной и опасной силой, кем-то вроде новых кадыровцев. Почему бы и нет — ведь они сплочены, вооружены, пусть и незаточенными мечами, они, наконец, в хорошей форме. Я вспомнил, с какой животной грубостью меня пихнул рыцарь на ярмарке. Шансов у меня с ним один на один не было.
Сперва я загутлил «меня преследуют реконструкторы», но, пролистав десяток страниц, не нашёл ни одного подобного случая. Зато нашёл, как преследуют самих реконструкторов.
В прошлом году завели дело на мужчину за незаконное хранение мушкета XVII века. Тысячи граждан подписали петицию в его защиту. Кроме того, я узнал, что людей, судя по их запросам, чаще всего преследуют: 1) родственники, 2) неудачи, 3) пауки.
Я пытался найти случаи, когда реконструкторы на кого-нибудь нападали, но находил только обратные примеры: «Юные брянские боксёры избили реконструкторов в немецкой форме».
Я пробовал самые разные комбинации слов и после пары часов бесполезных поисков попал на страницу с ядовито-жёлтыми баннерами, прыгающими в глаза, на одном из которых, самом крупном, голый по пояс и перекачанный негр настойчиво предлагал мне позвонить ему по скайпу. На этой странице не было ни одного упоминания о рыцарях, ряженых, реконструкторах, но мелким шрифтом тошнотворного белого цвета здесь, ветвясь между баннерами, излагалась история 19-летнего хоррор-рэпера из подмосковной Электростали. Рэпера звали Блэк Октобер. На следующий день после выхода его одноимённого альбома рэпер стал получать угрозы во всех социальных сетях. А потом его соседка с первого этажа углядела, как посреди дня на него набросились люди в капюшонах, сбили с ног, затолкали в чёрный микроавтобус, и с тех пор о хоррор-рэпере Блэк Октобере ничего не было слышно — полиция не смогла его отыскать. Скорее всего, его уже нет в живых, но близким с этим мешает смириться его постоянно обновляемая страница. Неизвестные вешают ему на стену странные изображения и записи, в которых автор статьи не на