Слава поднял на меня издевательские глаза. Он сидел на кортах, как гопник, волосы растрепались. Рядом с ним на полу лежал молоток и куча икеевских досок. Я выдержал его взгляд, он тряхнул головой и отвернулся.
— Она меня заблочила во всех соцсетях.
— Ну дела, старик. Напиши ей с моей страницы.
Слава бросил мне телефон. На нём не работала блокировка. Я пролистал историю переписок, зашёл в список друзей — Майя была одной из первых. Я машинально ткнул в сообщения, даже не собирался читать, но там было пусто. Профиль был заблокирован и у Славы.
— Может, её парень спалил вашу переписку? Заставил прикрыть аккаунт?
Это было смешно. Какой-то парень, который заставляет что-нибудь сделать Майю. Нет, ещё не выкован такой сверхчеловек.
— Что-то с этим не так. Мне надо её найти.
— И ты найдёшь, — кивнул Слава. — Вот только у меня зацепок нет никаких. Я её толком, можно сказать, и не видел. Как я уже говорил.
Не вынимая рук из карманов, я проверил фляжку. Там не осталось ничего.
— Вид у тебя уставший. Хочешь, поспи у меня на матрасе часок-другой? Я пока шкаф закончу.
— У тебя же нет боковины.
Слава опять обнажил мокрые дёсны.
— Слышал, на тебя объявили охоту какие-то рыцари.
— Охоту? — эта история с реконструкторами опять вылетела из головы. Если б она произошла до Майи, я и думать не мог бы ни о чём другом. — Это громко сказано. Просто парочку фриков, возможно, задело то, что я говорил.
— «Возможно, задело»? Да эти ребята прямо взбесились. Я читал комментарии. И вообще, я бы немного напрягся на твоём месте. Кто-то из них может выяснить, где ты живёшь и настучать тебе по башке алебардой.
Стало ясно, что я засиделся. И очень устал. И мало спал в последнее время. Нужно поспать. Я напоследок взглянул на плакат. На Славу, его широкую красную грудь, его лицо, открытое и весёлое.
Он бы в мою ситуацию не попал. Слава оскорблял всех, абсолютно все категории граждан. Он начинал со своего имени: «Привет, меня зовут Слава «Вешатель» Попов» — и после этого полчаса как только мог оскорблял чувства верующих. «Меня зовут Слава «Насильник» Сучек. Сучек — это польская фамилия». И говорил такое, от чего у любой феминистки бы сердце лопнуло. Он оскорблял чеченцев. Он смеялся над тяжелобольными детьми. И предъявлял свою обворожительную улыбку с дёснами. А за мной увязались рыцари-реконструкторы из-за одной глупой колкости. Что ж, это просто жизнь. На прощание я крепко пожал ему руку.
В подъезде меня посетило предчувствие. Возникла почти уверенность, что на этаже меня ждут. Может, пара рыцарей? Сидят и курят одну на двоих на лестнице. Или учинили какую-нибудь мелкую пакость — измазали ручку, залепили глазок, подожгли звонок, нацарапали на двери оскорбления. «Кто-то из них может выяснить, где ты живёшь», — я вспомнил радостный рот Славы. Зашёл к себе и закрыл дверь на все замки и обороты.
За окном раздался противный лай, и я вспомнил про пса бабушки. Я не мог заставить себя переживать ещё и из-за собаки, но бабушку надо проведать. Как бы от этих переживаний с ней не случился удар, не отнялось туловище. Кто, кроме меня, сможет ходить за ней, подавать утку?
Я занавесил шторы и лёг на матрас, чтобы собраться с силами для звонка. Провёл рукой по постели, и пальцы во что-то впутались, как в паутину, и я вытащил длинный тёмный волос. Ни за что не нужно было нюхать его, но я понюхал. На секунду возникло полное впечатление, что со мной на подушке лежит Майя. Повернул голову, но там была только стена. Показалось, что слёзы катятся по щекам, я попытался их растереть, но слёз не было. Показалось, что задыхаюсь, но я продолжал дышать. Покачиваясь, пошёл к платяному шкафу. Он был открыт. Чёрная маленькая вещица лежала на охапке моих шмоток, но мой запах к ней не приставал. Это были трусы Майи. Я ещё тогда удивился, как это можно оставить трусы. Но теперь было ясно — чтобы меня бесконечно мучить.
Нужно избавиться от всего. Трусы, волосы, может быть, что-то ещё — это отравляло меня, как разлитая ртуть из градусника. Нужно выстирать или лучше выкинуть бельё, вычистить или заменить все поверхности. Но трусы — это главное зло. Пока они здесь, жизни не будет.
Через пару минут я принёс рулон бумаги и тщательно вытер себя и вокруг себя. Я вспотел, грудь высоко вздымалась. Надел свитер, надел штаны.
Держа трусы в кулаке, я летел через две-три ступени, вынес плечом дверь, чуть не прибив огромную почтальоншу.
Три бачка с мусором были заполнены до краёв. Они стояли под низкой покатой крышей и все вместе были похожи на сундучок, в котором может лежать что-нибудь интересное.
Подходя к ним, я стал выбирать, какому бы доверить бельё женщины, которую полюбил. Выбрал бачок поскромнее, который стоял в тени. Пришлось немного порыться, чтобы трусы были не на виду: просунул руку до локтя, разжал пальцы, прикрыл пакетами. Достал настойку и сделал глоток. Чувство было такое, словно я сбросил почку или часть печени. Развернулся и быстро пошёл к дому. Я был освобождён, но облегчения не ощущал.
Над улицей расплылась розоватая тьма, в домах почти не горели окна. Может, людям нравится наблюдать, как погружается в мрак квартира? Я представил, что кто-то следит за мной из такого темнеющего окна. Он наблюдал, как я кладу трусы в мусорку. Сейчас он дождётся, когда я уйду, и заберёт их себе. Такого нельзя допустить. Повернул назад.
Мало того, что я позабыл, в какой бак зарыл трусы, ещё и мои худшие опасения подтвердились. Над одним из контейнеров стояла сгорбленная худая фигура в капюшоне мышиного цвета. Голову бомж опустил вниз, почти погрузил в самый мусор. Я встал рядом и стал копаться в соседнем бачке. Я знал, что сюда точно не клал трусы, но рыться в одном бачке с бомжом было бы как-то неуютно. Был виден только конец заострённого носа, которым тот почти протыкал пакеты. Я был уже уверен, что правильный бак занял бомж, сейчас он достанет трусы Майи, и придётся с ним драться. Я потянулся рукой и вдруг вынул изящный медный подсвечник.
Бомж медленно повернулся ко мне. Одежда у него была подозрительно старомодная — серая накидка напоминала рясу, подпоясанную тонкой простой верёвкой. В голову мне почти пришла одна мысль, но прежде я получил в нос локтем. Слёзы, сопли, кровь — всё брызнуло и полилось к подбородку, я по-девичьи замахал руками, чтобы схватить бомжа, но тот дал мне под дых так, что вышел весь воздух, и кто-то набросился сзади, и я упал, но машинально пополз вперёд, как слепое животное. Меня хватали за конечности, но я вырывался, хрипел, потом меня крутануло, и я увидел, как две серые тени держат меня за ноги, и ещё одна серая тень колет мне что-то шприцем. Укола я не почувствовал, вырвался снова, пополз по асфальту, но сознание не поползло за мной. Последнее, что я услышал — отрывистые хлопки, звук упавших тел надо мной, скрип входной двери и такие же скрипящие женские крики.
Левая сторона лица у меня мокрая. Машинально, как пёс, облизываюсь. Сладкая кровь и трава. И запах болота. Я поднимаю голову. Высокие тоненькие деревья стоят смирно, а между ними кто-то идёт. Бледная, словно смазанная фигура. Фигура качается и приближается короткими рывками, как в режиме фаст-форвард. Я понимаю, что нужно бежать. И ещё я знаю, что бежать поздно. Фигура пока далеко, но я вижу её чётко, во всех подробностях. Ко мне шагает зеленоватый труп женщины. Стало сразу понятно, что это женщина, и что это труп — по отваливавшимся и свисавшим, как перекрутившееся тряпьё, кускам кожи. Когда она подошла ещё ближе, послышалось, как из груди с проступающими чёрными рёбрами вырываются хрип и бульканье, как будто болото решило заговорить со мной. Вот она ещё далеко, а через секунду уже хватает меня за ногу и тянет назад за собой. Низкие ветки кустов хлещут мне по лицу, я замечаю консервную банку, насквозь ржавую. Меня несёт свободно и быстро, а ногу в голени сковало будто ледяным обручем, и холод от обруча поднимается вверх. Вот так себя чувствуют рыбы, которых несут домой. Почти ничего не чувствуют. И даже хвостом лень бить.
Я оборачиваюсь и вижу великана из парка, который бежит за нами. В руке у него что-то маленькое, нельзя разглядеть. Хватка ослабевает, движение замедляется плавно, а потом оказывается, что я просто лежу, а великан в плаще всё равно не может меня догнать, он бежит как на велотренажёре. А потом я прихожу в себя потому, что кто-то больно хлещет меня по щекам ладонями.
Я обычно не слушаю разговоры на улице и в публичных местах. Это непрофессионально для комика, я хорошо это понимаю, но в дороге привык слушать лекции — у меня сильные пробелы в образовании, а разговоры людей в маршрутке вряд ли позволят их восполнить. А тут у меня разрядился айпод в вегетарианском кафе, где я покупаю свои любимые чечевичные котлеты. И я вынужден был слушать, что они говорят между собой. Разговор был в точности вот такой:
— Ребята, мы же веганы?
— Да, мы веганы.
— Мы же все здесь веганы?
— Да, мы здесь все веганы.
— А что насчёт тебя, ты веган?
— Нет, я ем яйца.
— Почему? Ведь яйца — продукт животного происхождения.
— Я понимаю, но мне очень нравится их вкус.
— Нет, веганы не должны есть яйца, ты понял меня?
— Да, я понял, не буду их есть.
Я делаю следующий вывод: сценаристы моего «Шоу Трумана» в последнее время стали халтурить. Они знают, что я всё равно не слушаю людей, и начали экономить на диалогах второстепенных персонажей. У вас такое тоже бывало? Как будто люди специально, когда вы оказываетесь рядом с ними, меняют тему? Они все вас знают, но вам никогда не раскрыть этот заговор, понимаете? Вот, что я хочу сказать. Происходит что-то, что выше нашего понимания.
На меня напали монахи-францисканцы. К такому выводу я пришёл, изучая платья средневековых монахов на тематическом сайте, среди админов которого, не исключено, есть и мои недоброжелатели. У францисканцев были точно такие же рясы. Противный мышиный цвет. Лицо того, кто рылся в помойке, я хорошо запомнил. Носик маленький, острый, бескровное чуть синеватое лицо с тоненькими губами. Я легко смогу его опознать. Но в полицию, конечно, идти не стану. Меня только одно беспокоило — что мне вкололи в ногу? Симптомов было два — розоватые мелкие пятна по телу и головокру