Забор был очень высокий, свежий, сияющий — ни одной рекламы, которыми ограждения у трассы обыкновенно бывают густо залеплены. Только у поворота виднелась растяжка: «2020 год — здесь будет Остров радости». Отойдя к дороге, я разглядел кран подъёмника, бетонный остов, из которого торчали пучки свай, в проёмах были видны разбитые стёкла, хлам, грязь, ржавчина, прогнившие створки. Интересно, как из таких компонентов здесь собирались собрать «Остров радости». Я пытался представить себе эту жутковатую радость, когда совсем близко ко мне, чуть не зацепив боковым зеркалом, пронёсся чёрный микроавтобус с тонированными стёклами. На задних дверях я разглядел перекрещенные меч с копьём и крупную белую надпись «На Священный Иерусалим!».
Бегом я вернулся к Абрамову.
— Давай вон за тем автобусом!
— Ого! Погоня, — Абрамов завёл мотор, но тут же как будто бы что-то вспомнил, замедлился, придирчиво оглядел меня. — А знаешь, что тебе нужно сделать? Сменить причёску. Постричься.
— Что?
— Знаешь, так говорят? Новая причёска — новая жизнь. Постригись, как я, коротко. Хотя у тебя, наверное, странная форма черепа. Как и всё остальное. Ну знаешь. Странное.
Я взвыл.
— Ладно-ладно, он всё равно на светофоре застрял.
Не прошло и пяти минут, как автобус остановился у светло-серого, будто вытесанного из мела конструктивистского здания, из которого выступали крупные литеры «ДС Фрезер». Здание сияло огромными новыми окнами от пола до потолка. Чёрный микроавтобус занял последнее парковочное место. Почти все машины вокруг были бизнес-класса.
Из автобуса вышли двое парней — оба длинноволосые и худые. Они выглядели как музыканты, только у одного за спиной вместо гитары была завернутая во много слоев пенопласта алебарда, а у второго — круглый низенький щит вместо бас-бочки. Они остановились у входа, чтобы закурить.
— Я туда не пойду, — прошептал я ещё раньше, чем твёрдо решил это. Буквально пару минут назад я чувствовал что-то вроде азарта, но вот, похоже, иссякло действие целебной успокоительной настойки, и на свободу вырвался — без всяких переходов в виде апатии и тревоги — ужас, и так схватил меня, что не получалось даже пошевелиться. В этих будничных действиях двух парней, в их рассеянных взглядах, костлявой подростковой худобе таилось жуткое, как в овце с чем-то неуловимо волчьим во взгляде.
Стало ясно, какую я совершил глупость, что приехал сюда. Майя не любит меня. А эти люди скорее всего ненавидят. Они не приняли моих извинений. Они отрезали голову бабушкиной собаке. Теперь они меня убьют.
— Посмотри на этих парней, — сказал Абрамов. — Они похожи на тех, кто убивает людей за шутки? Больше похожи на тех, кому мама запрещает приставку больше двух часов в день.
Я взглянул на Абрамова, потом снова на этих парней, на здание дворца спорта «Фрезер». Нет, я скорее умру, чем зайду туда. Каждая клетка в теле сопротивлялась, я вспомнил о волосках на своей нежной груди. Они представились хрупкими, удивительной красоты цветами. Рыцари растопчут грязными сапогами эти цветы.
— У меня выходной, — напомнил Абрамов. — Я ехал сюда в свой выходной. За этим? Вот скажи, я ехал за этим? Чтобы на это смотреть?
Он говорил злые слова, но при этом, казалось, сдерживался, чтобы не засмеяться. От его глаз цвета безмятежного неба, заглядывавших в меня, становилось особенно тошно.
— Наверно, не за этим, — сказал я. — Да, глупо считать, что за этим. Сейчас бы сидел у себя в кресле, читал каталог «Оби» в свой выходной. Прости. Но я не могу.
Тем временем парень с алебардой достал из кармана два маленьких камня и начал стучать ими друг об друга, как будто творя неведомый ритуал.
— Давай так. Посиди тут, освойся, попей воды, — Абрамов вытащил из подстаканника почти пустую бутылку воды и потряс ею. — А я пока разведаю обстановку. Если увижу опасных ребят, дам тебе знать. И мы уедем. И я забуду, что мы потратили два часа.
Абрамов ловко вытащил своё большое нежное тело из нагревшегося салона и сказал напоследок: «Если тебе начнут отпиливать голову, не стесняйся, звони», — после чего бесшумно захлопнул дверь и не успел услышать тех грубых слов, которые я послал ему в дорогу.
Абрамов приблизился к парням из автобуса и что-то стал говорить. Парень с хвостиком, который зажал щит между ногами, нахмурился. Абрамов хлопнул его по плечу и достал визитницу. Было видно, что он непрерывно шутил — скорее всего, решил рассказать историю про бабку и подожжённый гроб, но эти истории не находили отклика в душах рыцарей. Один раз Абрамов даже кивнул в мою сторону, рыцари обернулись к машине, я резко пригнулся, и меня, кажется, не разглядели.
Потом эти двое дождались, пока он скроется внутри, и выбросили визитки в урны. Крылья, изображённые на визитках, как будто придали им большей лёгкости, и те немного поманеврировали, прежде чем залететь в мусорку.
Я принялся ждать. Сердце стучалось в голове как запертое. И не переставало стучать, как бы я ни повернулся, а Абрамов всё не появлялся из дверей. Люди с мечами и копьями за плечом раз в пару минут заходили внутрь, но наружу никто не выходил. Я смотрел на высокую стеклянную дверь, через которую ничего не было видно. Она скрипела, как советский велосипед. Небо темнело, и в темноте здание стало походить на вафлю, которую можно легко поломать в ладони.
Я извёлся ждать и решился всё-таки пойти сам. Только приоткрыл дверь, как мимо меня кинулся, протаранив плечом, полуголый мужчина в латах. Ненормально широкие ребра перемотаны эластичным бинтом, в зубах длинная сигарета. Не посмотрев на меня, он устроился у плевательницы. Стал безрезультатно щёлкать зажигалкой. Сейчас он повернётся, чтобы спросить зажигалку, и узнает меня. Я быстро зашёл внутрь, неожиданно для самого себя скрючившись в позе Сократа — опустил лоб и приложил к нему сжатую в кулаке руку, как бы крепко задумавшись на ходу. Таким образом моё лицо должно было оказаться скрытым. Сложно было представить себе более глупую находку, кроме того, я ничего не видел перед собой, но, кажется, никто не обратил на меня внимания. В фойе было столпотворение полуодетых людей в доспехах, мелькали синие и лиловые куски материи, я услышал смешки и обрывки слов — настойчиво повторялось слово «ристалище».
Я инстинктивно свернул направо и дошёл до самого конца коридора, где людей поубавилось и стало светлей. Заметил поднимавшийся к потолку деревянный шкаф, свежий, светлого цвета, пахнувший лесом. Внутри были небольшие кубки, золотые и серебристые, грамоты, сползшие как пьяницы по стене, маленькие статуэтки.
Одна была в форме чёрного рыцаря на коне. Крошечная и сияющая. Наверно, чёрный рыцарь — это вроде чёрного пояса, высшая награда у реконструкторов. Я инстинктивно протянул руку к стеклу, втайне надеясь, что оно разойдётся, словно воды Красного моря. Но стекло было толстым, и не было никаких дверей и замочков, которые можно было бы разомкнуть. Я убрал пальцы и посмотрел на очень чёткие отпечатки, оставшиеся от меня на стекле. Достал салфетку и, как вор из кинокартин, вытер.
Сегодня проходил какой-то турнир — на глаза попадался всё время человек в полосатой судейской форме и шапке с гребнем, и кто-то подростковым сорвавшимся голосом кричал: «Постойте, гофмаршал!»
Навстречу мне, смеясь, шли трое парней с оружием. Я нырнул в боковую дверь, из которой тянуло запахом непроветриваемой раздевалки. Внутри было темно, нельзя было понять даже примерных размеров комнаты, я стал натыкаться на спортивные сумки Reebok и на небрежно побросанную обувь. Тройка парней со смехом прошла мимо. Один из них волочил по полу деревянный щит, как ребёнок, бывает, волочит надоевшую игрушку.
Я заметил плащ с капюшоном, одиноко висевший на крючке. В таком плаще Леголас пускал в орков стрелы. В таком плаще я легко бы слился с толпой, хорошо бы ещё где-то достать оружие. Но кто без присмотра оставит свой меч? Таких дураков, кроме короля Артура, не бывает.
Надвинув капюшон на глаза, я пошёл забирать Абрамова, пока тот не заставил всех реконструкторов оформить прижизненные договоры.
Этот «Фрезер» был почти не отличим от обычного спортивного зала советских времен, хорошо и недавно отремонтированного. Только в стенах были прямоугольные выступы, в которых стояли массивные свечи, как в кафедральных соборах.
Это, видимо, было сделано, чтоб создать неповторимую средневековую атмосферу. В глаза бросились массивные резные ворота с изображениями птиц — от человекоподобных сиринов до обычных ласточек. Ворота вели в светлый, чистый огромный зал с трибунами. Впереди был муравейник людей, лиц не различить, все в шлемах, повязках, масках, платках, капюшонах. Рыцари спотыкались о разбросанные повсюду пыльные маты, вероятно, подстеленные для того, чтобы не было больно падать, когда получаешь алебардой по голове. Раздавался назойливый стук, но я никак не мог определить источник.
Обрывки фраз, доносившиеся до меня, были предсказуемы: «Купил кольчугу за полцены», «И мне зашили», «Люблю свой меч», «Это моя гравировка». Не хватало только, чтобы они перешли на роботизированные сухие реплики: «Я реконструктор. — И я реконструктор. У меня есть щит и меч. — Да. Мы одеваемся в рыцарские доспехи».
Я увидел ослепительно белый канат, свисавший с потолка, и вспомнил, как взбирался по такому же в школьные годы. Детям очень нравилось как следует раскачать канат, когда кто-нибудь забирался совсем высоко. Я не был фанатом этого развлечения, когда находился у самого потолка, когда же был на земле, оно казалось гораздо забавнее. Но теперь мне ужасно захотелось залезть на канат.
Стало понятно, откуда был стук молотков — это рабочие прибивали доски к рингу. Ринг не был готов, но степень его готовности не волновала рыцарей — разбившись на группы, многие били друг друга мечами на беговых дорожках. Кто-то кричал на них — возможно, судьи. Один из рыцарей подтягивался на турнике, задевая перекладину забралом.
Раз уж я тут и пока ещё жив, можно было во всяком случае осмотреться. Теперь уже было глупо не попытать удачу и не разузнать что-нибудь о моей сбежавшей девушке. Я снова почувствовал боевой азарт — как будто пережил штыковую атаку в первых рядах, и теперь стрельба из окопов казалась весёлым и безопасным занятием.