Я поднялся на зрительские места, пробирался достаточно долго и в конце концов сел на длинную, никем не занятую скамейку. Передо мной внизу оказались два рыцаря в полном боекомплекте, очень похожие на мишленовских резиновых человечков — один бил другого мечом по голове, и раздавался треск, видимо, они отрабатывали защиту, а может и просто лупили друг друга без дополнительного смысла.
Всё в этом зале роилось и копошилось, и если и было подчинено какой-то идее, то слишком уж бестолковой.
Подняв глаза к потолку, я заметил тёмные пятна в форме неровных кругов. Пришла в голову мысль, что это следы от душ рыцарей, убитых на стадионе.
Я услышал хруст сухариков и осторожно повернул голову.
— Что, решил с другом прийти? — уточнил Путилов.
В свете ламп его наконец удалось разглядеть как следует. Лицо — пунцовое, под цвет упаковки из-под сухариков, как у человека перед апоплексическим ударом. Цвет глаз заставил подумать о рыбе на ржавом траулере, седая щетина на дряблых щеках, из носа торчали седые длинные волосы, белый маленький шрам на щеке необычной формы, как от удара вилкой. На как будто раздвоенной голове — пляжная панама.
— Я ещё не нашёл ящик, — прошептал я едва слышно, в десять раз тише, чем говорил Путилов, но он посмотрел на меня как на бомжа с пакетом на голове, который кричит вслед всем входящим в метро «шлюха!»
— Не смей о нём здесь говорить. Знаю, что пока не нашёл, дальше что?
Он почесал шрам и повернулся ко мне всем лицом, я заметил, что левый глаз у него был светлее правого — как серое небо перед дождём над ржавым траулером с рыбой.
Рабочие приколотили доски и теперь натягивали последний канат. Я смотрел на тех двух рыцарей под нами. Они как будто нарочно остановили бой, нарочно приблизились к трибуне, нарочно один из них стал крутить рукоятку меча, как фокусник.
— Что ты хочешь спросить?
— Спросить?
Теперь Путилов глядел на меня со спокойным умилением, как на чужого, какого-то совсем ординарного ребёнка.
— Хорошо, я хотел спросить...
— Не о ящике!
— С чего вы вообще решили, что я хочу что-то спросить?
— У нас с тобой как бы телепатия, но в одностороннем порядке.
— Слишком много вопросов. Вы можете ответить на все?
— Конечно.
— Всё дело в той шутке?
— Да. Но не совсем, — Путилов глубоко задумался. — Точнее, не только в ней. И, по большому счёту, вообще не в ней.
Он не издевался, я наблюдал физически трудное продвижение его мысли.
— Майя с этим как-нибудь связана?
— Связана, — сказал Путилов и снова задумался.
— Или не связана?
— Так сразу и не объяснишь.
Путилов забрался умаслившимися пальцами к себе в нагрудный карман и достал тщательно и многократно свёрнутый пакет сухариков. Он развернул его. Запрокинув голову, он опустил ладонь с сухарями на рот, как крышку. Крошки посыпались между пальцев.
Тут я заметил, что один из рыцарей, высокий и плотный, в шлеме с красно-белым примявшимся ирокезом что-то говорит судье и показывает на меня. Судья покачивал головой и посмеивался.
— Вы можете сказать хоть что-то конкретное? Что это за люди? Секта? Они сатанисты, правильно?
Путилов стал поглядывать в зал. Всё-таки у него были совершенные глаза безумца — запавшие, маленькие, беспокойные. А панама как будто детская — детская панама, он стащил её у ребёнка!
— Ладно. Это ты всё равно узнаешь, какая разница, от кого. Это орден. Очень древний орден. И он кое-кому поклоняется. Ты легко можешь...
— Эй! — крикнул кто-то внизу, и я обернулся.
Рыцарь с придавленным ирокезом шёл прямо ко мне, гремя амуницией. Он взмахнул ногой, попытавшись перелезть через деревянное ограждение, но не сумел, даже несмотря на длинные оленьи конечности. С трудом вернув на место ногу, он стал делать жесты рукой. Они совершенно точно относились ко мне, но я оставался сидеть.
Путилов надвинул на лоб панаму и откинулся на сиденье. Он вроде сидел на месте, но каким-то образом отдалялся от меня с каждой секундой.
Стал доноситься гулкий звук, как со дна глубокой трубы — с десяток реконструкторов, в кольчугах, латах, с мечами, пиками и топорами столпилось возле трибуны. Все уставились на меня.
— Что сидишь как дурак? Иди-иди, — прошептал Путилов. Мне стало гораздо легче, когда я встал, спало всякое напряжение. Стало почти весело на душе. Они узнали меня, и теперь история с рыцарями приближалась к развязке.
Я спустился вниз, навстречу мне потянулись железные руки.
Вблизи рыцарь с примявшимся ирокезом оказался не таким уж и высоким, зато очень широкоплечим, хотя, может, дело было в кольчуге. Он взял меня за предплечье и потащил в центр зала. Толпа стала послушно раздвигаться. Он тащил меня грубо, и я думал, что от этого у меня на теле появятся новые синяки. Все происходило в тишине — толпа расступается безмолвно, рыцарь молча меня куда-то тащит, — я сначала решил, что они просто хотят меня выпроводить, но когда оказался возле канатов из грубой мохнатой бечёвки, то понял, к чему всё движется.
Тут уже было бессмысленно с чем-то не соглашаться, пытаться сбежать, я просто просунул ногу между канатами, чтобы залезть на ринг, но кто-то дёрнул меня назад.
— Стой, — велел высокий и мягкий голос. Захотелось сразу же покориться ему и во всём довериться.
— Честно говоря, я не хочу сражаться, — сказал я, повернувшись к нему. — Я ещё только учусь.
— Мы все здесь учимся, — так же мягко сказал голос. Рыцарь с примявшимся ирокезом потянул резко к себе, так, что я чуть не упал. Всё крутилось перед глазами, и я не понимал, с какой стороны доносится нежный голос, а с какой грубый рыцарь тянет меня — может, это был один и тот же человек, и ещё я не замечал толпы вокруг, а может, и никакой толпы не было, совсем ничего не было, только мохнатый канат, за который я до последнего держался.
— Вы не смотрели моё извинение в ютубе? — спросил я, склонившись к прорези на уровне невидимых глаз рыцаря.
В этот момент на меня сверху, как будто с небес, спустились наплечники, талию перетянуло так резко, что сбилось дыхание, и вот уже шлем оказался на голове, я попытался пошевелиться, и возникло чувство, что я вешу почти тонну. Мне дали узкий и тонкий меч — вроде простое приспособление, но я не мог понять, как его правильно взять, чтобы было удобно, рука оказалась слишком широкой для рукоятки. Видимо, у современных рыцарей мелкие руки. Кроме того, совсем крошечным оказался щит — что и как им защищать, непонятно.
Рыцарь с примявшимся ирокезом смотрел на меня как кот перед прыжком, чуть наклонив голову. Я был в ловушке.
— Знаешь, с какой стороны меч держать, а говоришь, что только учишься.
— Да, это зверюга, ты осторожнее с ним, — кто-то захохотал.
Нужно держать стойку, просто держи стойку, внушал я себе. Главное — это стойка, говорил мне тренер по боксу, который я посещал, пока бабушка не запретила. Правая нога позади левой — вот и всё, что нужно знать.
— Я правда не умею сражаться, у меня только в детстве был меч резиновый. Я его потом потерял, — сказал я человеку в судейском костюме, когда тот подошёл проверить мою амуницию.
— Прости, у нас резиновых нет, — сказал судья.
— Как понять, когда будет гонг?
— Когда у тебя в голове будет гонг, — ответил судья, уходя от меня к рыцарю с гребнем.
Я не заметил начала боя. Просто в какой-то момент рыцарь пошёл мне навстречу, слабо ударил мечом о меч — это был пробный камень. Я выпустил меч из рук. Почему у меня ничего не получается удержать? Все смотрели, как меч падает, а я смотрел на всех остальных. С трудом опустился, на всякий случай прикрыв щитом голову, и поднял оружие. Повисла странная пауза. Рыцарь опять шагнул в мою сторону. Я сделал выпад. Он отступил назад. Да этот парень боялся меня не меньше, чем я его. Я сделал ещё один выпад и оказался к нему совсем близко, взмахнул рукой для рубящего удара, но, видимо, делал всё слишком медленно, и в это время рыцарь успел ударить меня ногой в грудь, и я полетел в канаты, щит как в паутине запутался в них, меч опять вывалился.
Всё стало невыносимо тяжёлым и неудобным — левый наплечник сполз, ткань под кольчугой вызывала раздражение, и тело стало чесаться от плеч до пупка, шлем начал натирать лоб и накренился набок, закрыв полглаза.
Но я опять всё послушно поднял, долго налаживал с помощью судьи и кого-то ещё амуницию, мой соперник ждал и, когда я её наладил, в ту же секунду шагнул ко мне и очень сильно ударил по голове, так, что на пару мгновений погасла лампочка, а когда включилась, я уже лежал и смотрел на закопчённые пятна на потолке. Я снова подумал про души рыцарей.
Надо мной нависла длинная тень. Рыцарь смотрел из своей щёлки, и его глаз было по-прежнему не разглядеть. Может, и глаз у него никаких не было, одна чернота и только.
Схватившись двумя руками за щит, я опустил его на эту большую голову. Я встал, а рыцарь медленно сполз на колени, нужно было его добить, и я снова занёс щит над головой, и тут рыцарь сделал короткий выпад ближней рукой, и земля из-под ног побежала в сторону.
Я периодически прикасался к голове, затянутой толстым бинтом. В ней шли помехи, как будто кто-то попытался поймать нужную радиостанцию.
Но я не обращал внимания на шумы, и на то, что я похож на Шарикова, больную запуганную собаку в костюме фабрики «Большевичка». На голову мне было наплевать, я думал о ящике.
Я видел его, когда меня выносил Абрамов. Меня волокли по полу, а я при этом разглядывал верхние ярусы того высоченного шкафа с кубками и медалями в конце коридора. И на последнем из ярусов был в точности тот самый ящик. Я сразу узнал узор — уже знакомая мне эмблема: неровный круг, внутри него чёрточки, напоминающие лучи свастики-сюрикена. Как я его увидел? А как умирающий может видеть крыши домов и кроны деревьев? Должно быть, в кризисном состоянии мозг начинает работать на полную мощь и достраивает реальность.
Теперь мы сидели с Абрамовым на обочине, и я пытался уговорить его помочь с ящиком.