— Извините, — сказал я, но тут телефон выскочил из моих рук, упал на асфальт, симка вылетела, и пока я всё поднимал, дверь за женщиной с широкой мужской спиной, грохоча, захлопнулась. Оглянулся по сторонам. Алкаши куда-то пропали, не было никого, только через дорогу шла располневшая кошка. Ни разу не оглянувшись по сторонам, она скользнула в дыру под домом. Я положил телефон в карман и увидел мужчину в плаще, стоявшего у автобусной остановки.
Руки в перчатках, портфель, высокий ремень на пузе, огромный рост, лица не разглядеть из-за свисающих волос. Ошибки быть не могло, я видел его на тропе здоровья, когда у меня пропал блокнот. Можно было предположить, что у нескольких человек похожий стиль, но что все они ростом с баскетбольного нападающего — в такое не верилось.
Он просто стоял и глядел на дорогу. Медленно подкатил автобус. Великан в плаще встал на ступеньку и повернулся ко мне. Дверцы захлопнулись.
Позвонил Феликс и, назвав несколько раз малышом и каким-то ещё нежным прозвищем, сказал, что мне срочно нужно зайти во вконтакте в группу стендап-клуба. Голос у него был возбуждённый как никогда, но мне не передалось возбуждение. Я залез в ванну, влил мыльной пены столько, чтобы она встала передо мной горой, и стал глядеть, как она оседает. Феликс снова звонил. «Ты всё ещё не смотришь?» Я зашёл в группу, и телефон опять чуть не выпал из рук. От нервов я стал совсем неловким.
Верхним постом стояла запись моего выступления. Это был тот стендап про рыцарей-реконструкторов. Прошло всего ничего, а я уже понимал, что он вышел провальным. Никогда не получается хорошо пошутить, когда тобой движет одно раздражение. Но когда я увидел, сколько комментариев было под ним, глаза полезли наружу. Они обновлялись раз в секунду. Первый звучал так: «Александр, вы попали в так называемый идеальный шторм. И что бы вы ни делали, этот шторм будет разрастаться». Что такое идеальный шторм? Дальше шёл просто поток угроз и оскорблений, просмотрел их наискосок: сука и мразь, пидор, морду ему набить. Сообщения стандартные, но некоторые из них больно кольнули сердце. В основном на аватарках у писавших обязательно было что-нибудь рыцарское — если уж не они сами с мечом и в латах, то какой-нибудь рыцарский герб или готический собор, или уж во всяком случае лошадь. Комментарии перекинулись и на мою стену — какие-то рисунки в дегенеративном стиле — например, корявое изображение чего-то зубастого, кажется, снова пилы, и рядом — тело и отдельный от тела кружок, вероятно, отпиленная голова. То, что голова была не отрублена, а отпилена, было особенно неприятно, я даже машинально накрыл сзади рукой шею, на всякий случай, если прямо сейчас её попробуют отпилить.
Следовало как можно быстрее врезать целебной успокоительной настойки. Это было проделано. А потом ещё раз.
Итак, на меня обиделись рыцари-реконструкторы. Такое было сложно предугадать. Ну и что теперь? Они устроят мне реконструкцию казни? Уронят на шею резиновое лезвие гильотины, а потом зальют меня бычьей кровью? Как же нелепа жизнь. И как же не вовремя они вылезли со своей опереточной обидой. Я вспомнил Гендальфа в пыльных советских туфлях.
Я не пожалел о своей миниатюре, она хоть и на грани с пошлостью, но правдива. Реконструкторы — это созвездие дураков. Ни у кого из них нет семьи. Все они, зрелые мужики, наверняка живут на средства родителей. Я пошёл на кухню, чтобы долить настойки. Её оставалось всего ничего.
Я выступил с очень старой миниатюрой про своё первое посещение церкви. По ошибке я поставил свечу за здоровье родных в свечник перед Христом, куда ставят за упокой. Я так испугался, что даже заплакал. Бабушка стала требовать у монахинь что-нибудь сделать, как требуют отмены при неправильно пробитом штрих-коде в супермаркете. Одна из монахинь глядела на меня почти с ужасом, как на Антихриста, всё это было на самом деле, и я разыгрывал эту сценку столько раз, что научился правильно расставлять акценты, как силки для смеха зрителей, но в этот раз в силки снова почти никто не угодил.
Долго гулял в Сокольниках. Приятные запахи и тишина, но от этой тишины стало дурно, трудно быть одному в таком состоянии, но к кому идти? У меня только бабушка. Но бабушка меня не поймёт. Бабушка станет рассказывать о своих болезнях. Будет искать их и у меня. И отыщет. Она как врач в частной клинике. Гуляя, я чуть не упал — споткнулся о ель, лежавшую поперек дороги. Вспомнил, что недавно в Москве был ураган, и один человек погиб под деревом.
И как это я так влюбился? Видел Майю всего три раза, толком ничего не знал о ней. Наверно, всё дело в запахе. Пахло от неё по-своему, и не сказать, что как-то особенно хорошо, сладко. Просто пахло, как больше ни от кого. И ещё она мне кого-то напоминала. Кого-то из детства. Мне казалось, что я её уже видел и уже тогда влюбился. Но даже отдалённо не мог вспомнить.
Я достал новый блокнот и хотел в нём снова что-нибудь написать или нарисовать, но инстинктивно поднял глаза.
Напротив стоял великан в плаще. Он держал телефон, и теперь уже можно было сказать точно — он снимал на камеру меня. Никакого красивого вида у меня за спиной. Никого, кроме меня, поблизости. Великан стоял за забором и вертел телефон, подбирая ракурс получше.
Я положил блокнот в карман, встал, застегнув молнию. Небо уже давно потемнело, и тучи шли одна за одной. Двинул к нему быстрым шагом, хотя от волнения земля ходила ходуном.
Когда уже почти совсем приблизился, что-то булькнуло под ногой, как будто наступил в суп. Его чёрно-седые волосы свисали как и прежде, лица было не разглядеть, только бледный клочок носа и подбородка, но мне показалось, что на губах у великана издевательская полуулыбочка. Он продолжал снимать. Нас разделял забор, покрытый капельками, как потом. Я взялся за прутья двумя руками.
— Здравствуйте. А можно вопрос? Что вы снимаете?
Задрав голову, я заметил глаза, непроницаемые, как у насекомого. Вспомнил, что гиганты умирают раньше обычных людей из-за слабого сердца. Такая же судьба ждёт огромных собак породы дог.
— Вы снимаете документальный фильм? Если да, я подыграю. Вы меня слышите?
Тут я не выдержал и попытался схватить телефон. Расстояние было небольшое, и всё-таки у меня не получилось, только ногти скользнули по корпусу — он сделал шаг назад, сразу же став недосягаем, но всё же убрал телефон в карман.
— Я вам творческий настрой сбил?
Гигант, убрав телефон в боковой карман, убрал и улыбку и, повернувшись с чрезмерной для пузатого великана живостью, пошёл прочь вдоль забора. Какое-то время я шёл за ним по инерции, хватаясь за каждую перекладину. Я примеривался, думая пролезть между балок, хотя совершенно не представлял, что сделал бы, если бы всё-таки это мне удалось. Но гигант избавил меня от такого соблазна и, ещё раз свернув, пошёл в кусты. Секунд через десять уже казалось, что никакого великана в плаще и не было — ни шелеста веток, ни хруста, и никаких теней. А я как будто просто, вцепившись в забор, орал на деревья.
В атмосфере что-то происходило — может, вспышки на солнце, или просто погода менялась. На меня капнуло. Снова взглянул на небо — его уже совсем заволокло тяжёлыми гнойными тучами. Вдруг со стороны тропы здоровья выскочила группа старух с палками для скандинавской ходьбы и побежала к выходу. Но ни им, ни мне было не успеть. Прогрохотал гром, и тучи без всякого перехода обрушились ливнем.
Я не разобрался, куда прятаться, а одежда намокла в одну секунду, листья, пакеты, фантики, всё полетело в меня, парк почернел, вода захлестала по лицу пощёчинами, что-то попало в рот. Я почувствовал запах ели и вкус химии. Ливень бил по немощным спинам старух, но они продолжали бежать и вскоре скрылись за поворотом.
Я побежал за ними, чуть не поскользнулся несколько раз, дорога прыгала из-под ног, как змея, дождь стегал плетью, шёл и сверху, и сбоку, и как будто бы даже снизу. Послышалось железное дребезжание. Только выбравшись наконец из парка, я понял, что это дрожали крыши гаражей, готовые в любой момент слететь, как большие стальные птицы. В лужах бешено лопались пузыри.
Я хотел было броситься под единственный козырёк, который и так был забит людьми, когда передо мной остановился автомобиль. Дождь избивал его крышу. Из машины посигналили несколько раз. Приглядевшись, я заметил на дверце белого ангела. Это была машина Абрамова.
Я сидел за столом, укрытый однотонным бежевым пледом, и шевелил пальцами ног в меховых тапках. Выпив пол-литра чая, я теперь дожидался кофе, который должна была принести секретарша Ира.
На первый взгляд офис Абрамова ничем не напоминал о смерти. Светло-серые стены, светло-серые жалюзи, кулер и мониторы, и белые придвинутые друг к другу столы. У маленьких окон горшки с ярко-оранжевыми цветами. Но когда дверь в кабинет открылась, выпуская Иру, я заметил ангела за её спиной. Это был хищный ангел с твёрдым, как из слоновой кости, лицом без глаз. Зато с длиннющим и острым носом. Его тончайшие руки были вздёрнуты, а пальцы разведены так, будто эта нелепо сложенная кукла сама, как кукловод, дёргает всех вокруг за нитки.
Ангел подпирал собой широкий стеклянный шкаф с однообразной одеждой. Квадратики белых рубашек, завёрнутых в целлофан, пиджаки на крючках, лёгкие туфли. Это был обыкновенный набор вещей, как будто офисных, и всё же сразу было понятно, что для живых такие не делают.
Ира грубо поставила кофе, пролив несколько капель на блюдце.
— Кофе страшно вкусный, — предупредил Абрамов. — Из-за воды.
Для меня было достаточно, что он был горяч. Это делало любой кофе идеальным.
— Мы поставили новый фильтр, французский. Стоит в пять раз дороже нашего, но оправдывает каждую копейку, да, Ириша?
— Каждую, Илья Иванович, — сказала девушка.
— Я тебе нос откушу, Ириша, — пообещал Абрамов.
— За что-о-о? — удивлённо подняв бровь, спросила секретарша с ужасно не шедшим ей манерничаньем. Лицо у неё было бледное, чуть отёчное, волосы забраны, на ногах толстые непроницаемые чулки.