Все думали, что император погиб вместе со своей гвардией. Это было вполне естественно.
Прусская кавалерия промчалась около с саблями наголо и криками «ура!». Она словно провожала нас. Кавалеристы рубили тех, кто удалялся с дороги. Но они не нападали на всю движущуюся колонну. Справа и слева послышалось несколько выстрелов. Сзади, вдалеке, виднелось громадное зарево — горела ферма Капу.
Мы прибавили шагу. Усталость, голод и отчаяние терзали нас. Хотелось умереть. Бюш на ходу сказал мне:
— Жозеф, будем поддерживать друг друга! Я никогда тебя не покину.
Я ему ответил:
— Мы умрем вместе… Я не держусь на ногах… Все это слишком ужасно! Лучше лечь…
— Нет, нет, идем, — говорил Бюш. Пруссаки не берут в плен. Они безжалостно убивают, как делали мы в Линьи.
Мы все время шли по дороге вместе с тысячами других обессиленных и угрюмых солдат. Когда прусский эскадрон приближался слишком близко, солдаты все-таки смыкали ряды и оборачивались, чтобы открыть огонь.
Здесь и там нам попадались пушки, зарядные ящики, лафеты. Канавы вправо и влево от дороги были полны ранцев, патронташей, ружей и сабель. Солдаты побросали все, чтобы только поскорее идти!
Всего ужаснее было видеть громадные санитарные повозки, полные раненых и оставленные среди дороги. Провожатые обрубили постромки и ускакали, чтобы не попасть в плен. Эти полумертвые несчастные люди глядели на наше передвижение в полном отчаянии. Вспоминая теперь этих раненых, я сравниваю их с соломой и сеном, которое остается висеть на кустах после наводнения. Крестьянин говорит, видя опустошение своих полей: «Вот наш урожай… наша жатва… Вот все, что уцелело от бури!»
Глава XXIX. Ночное отступление
Во время нашего отступления меня более всего угнетало и мучило то, что, кроме нас двоих, я не видел никого из нашего батальона. Я думал: «Не могли же они быть все убиты!» и говорил Бюшу:
— Жан, если я найду Зебеде, ко мне вернется мое мужество.
Бюш повторял одно:
— Нам надо постараться спастись. Если мне доведется увидеть свой родной Харберг, я не буду жаловаться, что там кормят одной картошкой. Да, да… Бог меня наказал… Теперь я буду с удовольствием работать и ходить в лес с топором на плече. Лишь бы только не вернуться домой калекой и не жить, как другие, собирая подаяние на большой дороге. Постараемся выбраться целыми и невредимыми.
Около половины одиннадцатого мы подошли к Женаппу. Издали доносились ужасные крики. При свете костров, горевших около большой дороги, мы увидели, что дома и улицы деревни до такой степени переполнены людьми, лошадьми и повозками, что нельзя было сделать ни шагу.
Мы понимали, что с минуты на минуту явятся пруссаки с пушками и что нам лучше обойти деревню, чем попасть всем в плен. Поэтому мы взяли влево, через поля. За нами пошло довольно много народа. Мы перешли реку по пояс в воде. К полуночи мы были у двух домиков на перекрестке «Катр-Бра».
Мы хорошо сделали, что не вошли в Женапп и вскоре мы услышали канонаду и ружейную пальбу.
На дороге появилось много беглецов — кирасир, улан, егерей… Они мчались что было сил.
Голод мучил нас ужасно. Мы были уверены, что в этих двух домах давно все было съедено, но все-таки вошли в один из них. Пол был завален соломой, на которой лежали раненые. Не успели мы открыть двери, как все они начали кричать… Из комнаты шел такой ужасный запах, что мы сейчас же вышли и двинулись дальше по дороге к Шарлеруа.
Луна ярко светила. Направо среди нив мы увидели кучи непогребенных трупов. Бюш сошел с дороги на одну ниву, где валялось несколько убитых англичан. Я недоумевал, что он собирается делать среди трупов. Скоро он вернулся с жестяной фляжкой. Он потряс ее около уха и сказал мне:
— Жозеф, она полна!
Прежде чем открывать, он обмыл ее в канаве с водой. Откупорив и отпив глоток, Бюш заметил:
— Это водка!
Потом попил я и почувствовал, как ко мне возвращаются силы, и поблагодарил Бога за то, что он осенил нас.
Мы стали искать, нет ли у мертвых и хлеба, но так как шум сзади возрастал и мы не смогли бы оказать сопротивления пруссакам, то пошли дальше. Мы окрепли и стали бодрее. Водка заставила нас все видеть в розовом свете. Я говорил:
— Жан, теперь уже прошли самые ужасные минуты. Мы снова вернемся в Харберг и Пфальцбург. Мы на верной дороге, которая приведет нас во Францию. Если бы мы победили, нам пришлось бы идти еще дальше, в глубь Германии. Пришлось бы сражаться с австрийцами и русскими. И если бы нам удалось выбраться изо всех этих передряг, мы вернулись бы седыми ветеранами и стали бы нести гарнизонную службу в какой-нибудь крепости.
А Бюш сообщал мне в ответ свои мысли:
— Хорошо, что у англичан жестяные фляжки. Если бы жесть не блестела при лунном свете, я бы никогда не догадался пойти обшаривать трупы.
Пока мы беседовали так, мимо нас то и дело проезжали кавалеристы. Их лошади почти не держались на ногах; удары хлыста и шпор все-таки заставляли бедных животных бежать рысью. Сзади слышались выстрелы. Мы, к счастью, были впереди других.
Было уже около часа ночи.
Проехавшие драгуны сообщили нам, что Наполеон уехал в Париж и командование армией передано королю Жерому.
Часам к двум ночи мы так изнемогли, что уже не в силах были двигаться. Мы заметили в нескольких сотнях шагов слева от дороги буковую рощу. Бюш сказал:
— Войдем в нее, Жозеф… и ляжем там спать.
Я не желал ничего лучшего.
Мы сошли с дороги, перешли овсяное поле и углубились в чащу. Мы положили ранцы на землю вместо подушек.
Когда мы проснулись, был уже день, и по дороге двигалась разгромленная армия.
Мы медленно пошли дальше.
Глава XХX. «Хоть корку хлеба!»
Много солдат, особенно раненых, осталось в Госсели, но большая часть народа брела дальше по дороге. Около девяти часов вдали показались колокольни Шарлеруа. Вдруг впереди, верстах в двух, раздались крики, жалобы, выстрелы. Вся толпа несчастных людей остановилась с криками:
— Город запирает ворота! Нам придется остаться здесь!
Отчаяние и ужас появились на всех лицах. Минуту спустя сообщили причину остановки. Оказалось, что подъехал обоз с припасами, но их не хотели раздавать. Тогда всеми овладел гнев. Вдоль дороги летели крики:
— Нападем на них! Убьем негодяев, которые издеваются над нами! Они предатели!
Кое-кто стал заряжать ружье. Другие прибавили шагу и подняли вверх сабли. Можно было заранее предсказать, что, если заведующие провиантом не уступят, то произойдет настоящая бойня. Даже Бюш стал кричать:
— Надо всех перебить… Нас предали… Идем, Жозеф, и отомстим!
Я удержал его за ворот. Он сопротивлялся. Наконец я указал ему на одну деревню, слева от дороги, и сказал.
— Гляди-ка! Пойдем лучше в эту деревню и попросим себе хлеба. У меня есть деньги и мы, наверное, достанем хлеба. Идем!
Наконец Бюш позволил мне увести себя. Мы пошли через нивы к какой-то покинутой ферме. Окна у нее были выбиты, дверь открыта настежь, кругом валялись кучи земли. Мы вошли внутрь и крикнули:
— Есть тут кто-нибудь?
Мы постучали прикладами. Никто не отзывался. Мы выбили прикладами дверь шкафа с бельем и все перерыли там своими штыками. В эту минуту из-под кухонного стола, который скрывал лесенку в погреб, вылезла старуха и с рыданьями взмолилась:
— Боже мой! Боже мой! Сжальтесь над нами!
Этот дом был разграблен рано утром. Лошадей увели. Хозяин исчез. Работники разбежались. Несмотря на все наше ослепление, нам стало стыдно при виде этой бедной старухи. Я успокоил ее:
— Не бойтесь… мы не злодеи. Только дайте нам хлеба, иначе мы погибнем от голода.
Она села на старый стул и, сложив руки на коленях, отвечала:
— У меня нет ничего… Они все взяли… все, все…
Седые волосы спускались ей на щеки. Мне хотелось плакать за нее и за нас.
— Пойдем поищем сами, — сказал я Бюшу.
Мы обошли все комнаты, потом зашли в кухню, но не нашли ничего, все было поломано и расхищено.
Я хотел уже уходить, когда в темноте за старой дверью увидел белое пятно. Я остановился, протянул руку. Это был холщевый мешок. Я быстро снял его с гвоздя. Мешок был тяжелым… Я открыл его. В нем находились две большие репы, краюха хлеба сухого и твердого, как камень, несколько луковиц и щепотка серой соли, завернутая в бумагу.
Увидев все это, мы испустили радостный крик. Мы боялись, как бы другие не заметили нашу находку, и побежали за конюшню, в рожь, сгибаясь, как воры. Мы уселись на берегу ручейка. Бюш сказал мне:
— Слушай, часть отдай мне…
— Конечно… ты получишь половину всего. Ведь ты мне дал пить из твоей фляжки. Я разделю пополам.
Бюш успокоился.
Я разделил хлеб саблей со словами:
— Вот выбирай, Жан. Вот репа, половина луковиц, соль вон там…
Мы съели хлеб, не размачивая его в воде, а также репу, лук, соль. Мы были не прочь есть и есть еще. Затем мы нагнулись над водой и напились.
— Теперь идем дальше, Бюш!
Несмотря на то, что у нас от усталости ныли ноги, мы пошли влево. Вправо от нас, в стороне Шарлеруа, все сильнее раздавались крики, выстрелы. По всей дороге происходили драки.
В час пополудни мы перешли реку Самбр через мост около Шатле. Пруссаки продолжали двигаться сзади, и поэтому мы не сделали здесь привала. Я, впрочем, был настроен радужно и думал: «Если пруссаки будут нас преследовать и дальше, то они, разумеется, пойдут вслед за главной массой отступающих, чтобы набрать больше пленных, захватить пушки, зарядные ящики и обоз».
Так-то пришлось рассуждать людям, перед которыми три дня тому назад трепетал весь мир!
Глава XXXI. Cнова с полком
Я помню, что часов около трех мы вошли в небольшую деревушку и, остановившись перед кузницей, попросили напиться. Нас тотчас же окружили крестьяне. А кузнец, здоровенный парень, предложил нам пойти в трактир напротив и распить с ним кружку пива. Разумеется, мы с удовольствием согласились, тем более что все эти люди явно нам сочувствовали.