я. Мужчина улыбнулся, стал натирать мелком конец кия и ответил: а вы? вы являетесь членом? Я – нет, ответил я, я посетитель, обычный клиент. В этот дом допускаются только члены, я здесь maître, но вы правильно сделали, что зашли, сегодня не было ни души, я весь день провел в одиночестве, наконец-то я вижу чье-то лицо.
Ему под шестьдесят, он маленького роста, седовласый, безупречная выправка, светлоглазый, лицо симпатичное. Я назначил здесь свидание в девять с одним человеком, сказал я, это сделано для понта, я не являюсь членом, никогда раньше здесь не бывал, а человек, который должен прийти, относится к миру моих воспоминаний. Мэтр Дома Алентежу положил свой кий на бильярдный стол и грустно улыбнулся. Ничего страшного, сказал он, все великолепно совпадает с окружающим, этот клуб ведь тоже только воспоминание. Простите, а что общего у этого дома с Алентежу? Мэтр Дома Алентежу опять улыбнулся и говорит: это – длинная история, дом этот возведен людьми из Алентежу, у которых были земли и капиталы и которые мечтали жить с европейским размахом, Лиссабон должен был стать как Париж или Лондон, это было давно, вас тогда еще на свете не было, сюда приезжали играть в бильярд с друзьями из-за границы, пили портвейн и играли в бильярд, былые времена, сейчас тут все другое, клиентура изменилась, но дом остался, время от времени бывает, заходит какой-нибудь старожил из Алентежу, но редко, это – место воспоминаний. Мэтр Дома Алентежу вновь улыбнулся своей грустной улыбкой. Если хотите поужинать, выбор небольшой, повар приготовил только одно блюдо, но зато какое, восхитительное жаркое из ягненка по-борбски[12]. Благодарю, ответил я, не знаю, буду ли я у вас ужинать, пока не испытываю голода, возможно, выпью что-нибудь, но попозже. Вы не большой любитель кухни Алентежу, я уже понял. Напротив, я обожаю, как они готовят дичь и птицу, однажды в Элваше я ел такую фаршированную индейку, конец света, лучшая индейка, которую я ел в жизни. Совершенно согласен, одобрил Мэтр Дома Алентежу, но мне нравятся супы, не знаю, любите ли вы поежа́ду, есть два способа его приготовления, один с мягким сыром, другой – с яйцами, как готовят в Нижнем Алентежу, откуда я родом и, когда я думаю о своем детстве, не могу не вспомнить поежаду с яйцами, как варила моя бабушка, наш повар тоже готовит его, но знаете, в городе пища получается как-то совсем по-другому, более изысканная, что ли, ничего общего с поежадой, скорей, это французский потаж для людей с утонченным вкусом. Из детства ничего не возвращается, сказал я, а особенно это. Да, увы, сказал он, напрасно строить иллюзии.
Мэтр Дома Алентежу снова стал натирать мелом конец кия. Вы любите играть в бильярд? – спросил он. Люблю, сказал я. Тогда отчего бы нам не сыграть партию? – спросил он. Согласен, ответил я, но только одну и быстро, я должен потом отправиться в бар на свидание с одним человеком, я буду ждать его там. Мэтр Дома Алентежу передал мне кий, аккуратно разложил пирамиду шаров и сказал: давайте играть по-старому, сейчас все играют в американский пул с кучей луз, а мне нравится по-варварски. Мне тоже, согласился я.
Мэтр Дома Алентежу разбил пирамиду и стал снова натирать мелом конец кия. Он играл точно, по-научному, быстро оценивал расположение биллиардных шаров, их геометрию. Передвигался вокруг стола мало, движения экономные, необходимые: чуть сильней согнуть локоть, чуть выше поднять плечо, все это практически не шевеля ни рукой, ни плечом. Вы профессионал, похоже, я влип, сказал я. Мэтр Дома Алентежу улыбнулся своей грустной улыбкой. Каждый вечер до полуночи я играю в одиночестве в бильярд, сам с собой, такая моя участь.
Я понял, что попал в трудное положение. Биток лежал ровно на одном расстоянии от моего и от его шара, ударить по нему не представлялось возможным, тут понадобился бы фокусник или везучесть. Я прикурил сигарету и изучил ситуацию. Кажется, я попался, сказал я, но сдаваться не собираюсь, вы разрешите мне крученый удар? Конечно, разрешаю, сказал с иронией Мэтр Дома Алентежу, только не продырявьте сукно на столе, иначе возместите убытки. Хорошо, сказал я, я думаю, что тогда попробую. Спокойно докурил сигарету и пошел на другой конец стола, чтобы с другой стороны увидеть траекторию движения, которую должен бы проделать мой шар. У меня есть предложение, сказал Мэтр Дома Алентежу. Я взглянул на него, положил кий на стол и снял пиджак. Слушаю вас, сказал я. Эта партия заслуживает ставок, сказал он, у меня есть бутылка портвейна пятьдесят второго года, думаю, пришло время ее раскупорить, если вы победите – угощаю я, если вы проиграете – угощаете вы. Я быстро прикинул, сколько может стоить бутылка портвейна пятьдесят второго года и сколько денег оставалось в моем кошельке: я был не в состоянии играть на деньги, их у меня не хватало. Мэтр Дома Алентежу смотрел на меня с вызовом. Боитесь рискнуть? – сказал он. Ничуть, сказал я, больше всего на свете мне сегодня хочется выпить вечером бокал портвейна выдержки пятьдесят второго года. Тогда с вашего разрешения я схожу за бутылкой, сказал Мэтр Дома Алентежу и ушел. Я сел в кресло и продолжил курить. Нужно было подумать, но желания не было. С меня хватало сидеть, курить, смотреть на бильярдный стол со странной геометрической комбинацией, созданной на сукне шарами, которую мне предстояло одолеть. Траектория, которую должен был вычертить мой шар, чтобы соприкоснуться с шаром противника, показалась мне предупреждением: та невозможная парабола, которую я должен был выписать на бильярдном столе, полностью совпадала с той, которую я собирался осуществить вечером, той же ночью, и поэтому я вступил в спор с самим собой, собственно, даже не спор, а наверное, заклинание, экзорцизм, испытание судьбы, и я подумал: если у меня получится, Изабель придет, если не получится, я ее никогда не увижу.
Мэтр Дома Алентежу вернулся с серебряным подносом, на котором возвышалась бутылка и два бокала, и поставил его на соседний с бильярдным стол. Ладно, сказал он, выпьем по бокалу за удачу перед вашей попыткой, глоток горячительного вам не повредит. Он осторожно и умело откупорил бутылку и аккуратно протер изнутри горлышко от остатков пробки, прилипших к стеклу. Наполнил бокалы и пододвинул ко мне поднос. Мэтр Дома Алентежу действовал с безупречной профессиональностью, которая казалась чрезмерной для ситуации, где больше бы сгодилась сердечность, сообщность и даже потворство. В его повадках и жестах ничего этого не было, напротив, профессиональная любезность лишь подчеркивала напряженность момента. Он поднял бокал, и я сказал: знаете, я сделал две ставки, одна реальная – с вами, другая – ментальная, с самим собой, выпьем, если не возражаете, за мою ментальную ставку. За вашу ментальную ставку, произнес он торжественным тоном и следом добавил: вы бы знали, как давно я мечтал откупорить эту бутылку, но никогда не находилось идеального повода.
Портвейн был великолепный, чуть горьковатый, с букетом божественных ароматов. Мэтр Дома Алентежу снова наполнил стаканы и сказал: еще по глотку, по-моему, такая минута этого требует. Вы давно здесь служите? – спросил я. Пять лет уже, ответил он, до этого работал в «Таварисе»[13], всю жизнь провел среди богатых людей, скучно жить среди них и не быть богачом, потому что начинаешь привыкать к их менталитету, а сравниться с ними не можешь, у меня совершенный менталитет для богатой жизни, а вот средств дня нее нет, есть только менталитет. Да, я тоже думаю, что этого маловато, сказал я. Но как бы там ни было, я хочу выпить это вино им назло, продолжил Мэтр Дома Алентежу, им назло, извините мою нетерпимость. Не вижу никакой нетерпимости, если хотите выпить назло богачам, по-моему, у вас есть на это полное право. Знаете, в чем моя слабость? – спросил он, в том, что за всю жизнь я не научился плевать на них, придавал слишком большое значение всему, что с ними связано, я придавал слишком большое значение богачам, тому, как они себя чувствуют, как их кормят, как их поят, комфортно ли им, ерунда все это, потому что богатые всегда хорошо едят, хорошо пьют и чувствуют себя в своей тарелке, это я, дурак, за них всегда волновался, но сейчас я меняю позицию, меняю менталитет, они богаты, а я нет, это я должен втемяшить себе в голову, мне нечего с ними делить, хоть я и прожил в их мире, у меня с ними нет ничего общего. Это называется классовое сознание, сказал я, думаю, что так это можно назвать. Не знаю, что это такое, сказал он с задумчивым видом, явно что-то политическое, а я в политике не смыслю, у меня на политику времени не было, я всю свою жизнь только пахал.
Мэтр Дома Алентежу снова наполнил бокалы и поднес свой ко рту с опечаленным видом. Извините меня за порыв откровенности, за невыдержанность. Вам не в чем себя укорять и извиняться, сказал я, душевные излияния полезны, помогают изгнать из организма токсины, в любом случае классовое сознание – штука элементарная, вы наконец поняли, что не относитесь к классу богатых, всего-то. Я вам больше скажу, произнес Мэтр Дома Алентежу, в следующий раз я не пойду голосовать за их партию, с революции тысяча девятьсот семьдесят четвертого года я голосую за них, я считал себя одним из них и поэтому голосовал за их партию, но игра закончена, я отдам свой голос за других, раз у меня есть классовое сознание, вы уверены, что оно у меня есть? А как же, успокоил я его, ваше классовое сознание очевидно, но возможно, оно слегка запоздало. Лучше поздно, чем никогда, вздохнул он и снова наполнил бокалы. Не усердствуйте, сказал я, вино крепкое, а мне для удара необходимы быстрые рефлексы. Мэтр Дома Алентежу улыбнулся своей грустной улыбкой и прикурил сигарету. Можно? – спросил он. Курите, курите, сказал я.
Мы замолчали, сидя в креслах. Издалека доносилась сирена скорой помощи. Кому-то сейчас хуже, чем нам, философски заметил Мэтр Дома Алентежу, и потом спрашивает: за какую партию вы посоветуете мне голосовать? Это трудный вопрос, сказал я, не знаю, что вам посоветовать в столь личном вопросе. Но вы же поняли мою проблему, может, дадите какую-то подсказку? Послушайте, сказал я, если так уж необходимо выбрать партию, выбирайте ту, которую подсказывает вам сердце, это будет сентиментальный выбор или, сказать лучше, нутряной выбор, нутряные самые лучшие. Он улыбнулся и сказал: благодарю вас, думаю, пришла пора сделать что-то в этом роде, мне шестьдесят пять, если я сейчас не сделаю свой нутряной выбор, то когда я его сделаю? Мэтр Дома Алентежу закупорил бутылку и говорит: то, что осталось, достанется победителю, по-моему, наступило время для вашего удара.