Нет, сказал я, не думаю, он просто веселый. Can homosexuals be merry? – спросил у меня Сотрапезник, what’s all this about?[16] Антониу Бо́тту тоже был веселым, возразил я, и уж кому как не вам, его другу, это должно быть известно. Botto wasn’t merry, сказал он, he was an aesthete, it’s not the same thing[17].
Ваш друг – англичанин? – спросил меня Мариязинья, я их на дух не выношу, они невыносимо скучны! Нет, сказал я, мой гость не британец, он португалец, но жил в Южной Африке, ему нравится говорить по-английски, он поэт. А, ну тогда хорошо, обожаю людей, знающих языки, я разговариваю по-испански, выучил в Эштремо́ше, работал на позаде[18] «Санта-Изабель», les gusta Estremoz, caballeros?[19] Мой Сотрапезник снова осмотрел Мариязинью и сказал мне: he’s mad. Нет, сказал я, думаю, что нет, потом объясню. А пока что это карта вин, сказал Мариязинья, сегодняшнее меню я держу в голове, когда подойдет время, все выложу начистоту, а пока, кабальеро, пойду обслужу того парня, он явно умирает от голода в одиночестве.
Мариязинья, виляя бедрами, отошел и направился обслуживать господина, сидевшего в одиночестве за угловым столом. Куда вы меня привели? – спросил у меня Сотрапезник, что это за место? Не знаю, ответил я, я здесь впервые, мне посоветовал один человек, похоже, это постмодернистский ресторан, но вы, простите за невоздержанность, несете определенную ответственность за все это, я имею в виду постмодернизм. Не понимаю, сказал мой Сотрапезник. Короче, я думал об авангарде, о вкладе авангардизма, продолжил я. Я вас по-прежнему не понимаю, сказал мой Сотрапезник. Хорошо, если как следует присмотреться, авангард нарушил равновесие, а такие вещи не проходят бесследно. Но здесь до того все вульгарно, заметил он, а мы были элегантны. Это вы так думаете, сказал я, футуризм, например, был вульгарен, ему нравился шум и война, я думаю, что с одной côté[20] он был вульгарен, скажу больше, в ваших собственных футуристических одах есть что-то вульгарное. Вы для этого хотели встретиться со мной, чтобы меня оскорбить? – спросил он. Начнем с того, уточнил я, что это не я захотел с вами встретиться, это вы пожелали увидеть меня. Послушайте, я получил ваше послание, сказал он. Вот это новость, сказал я, я утром спокойно читал, сидя под деревом в Азейтао, когда вы лично меня позвали. Ладно, сказал мой Сотрапезник, как вам угодно, не будем спорить, допустим, мне хотелось услышать, какие у вас намерения. Относительно чего? – спросил я. Относительно меня, к примеру, сказал мой Сотрапезник, да, относительно меня, мне это интересно. А не слишком ли это эгоцентрично? – спросил я. Понятно, что да, я эгоцентричен, но что поделаешь, все поэты эгоцентрики, а центр моего эго весьма специфичен, если вы спросите, где он находится, я не сумею ответить. Относительно того, о чем вы говорите, я выдвинул разные предположения, сказал я, я всю жизнь только и делаю, что выдвигаю на ваш счет разные предположения, все, я больше не могу, устал, вот что я хотел сказать. Please, сказал он, не бросайте меня одного на произвол самоуверенных граждан, они ужасны. Я вам не нужен, сказал я, не надо рассказывать мне сказки, вас обожает весь мир, это я в вас нуждался, но сейчас хочу с этим покончить, точка, и весь разговор. Вы почувствовали себя неуютно в моем обществе? – спросил он. Нет, ответил я, для меня это было очень важно, но вы взбудоражили меня, передали свое беспокойство. Ну да, согласился он, со мной всегда этим заканчивается, но послушайте, разве не долг литературы будоражить людей? лично я не доверяю литературе, убаюкивающей сознание. Я тоже, мы с вами единодушны, но я, видите ли, сам по себе беспокоен, а ваше беспокойство накладывается на мое и получается безотрадное производное – тоска. Предпочитаю тоску худому миру, заявил он, из двух состояний я выбираю тоску.
Мой Сотрапезник погрузился в карту вин и внимательно ее изучил. Как можно выбрать вино, не заказав предварительно ужин? – сказал он, ей-богу, очень странный ресторан. В основном здесь подают рыбу, сказал я, поэтому предлагают только белое вино, но если вам угодно красное, есть домашнее красное, которое может оказаться совсем неплохим. Нет-нет, сказал он, сегодня я буду пить белое, но вы мне должны помочь, все марки непонятные, все новые. Шипучее или выдержанное? – спросил я. Выдержанное, конечно, мне не нравится газировка. Не знаю, заметили ли вы, есть «Кола́риш шита», вино вашего времени. Мой Сотрапезник согласно кивнул и сказал: это вино из Азеньяш-ду-Мар, в тысяча девятьсот двадцать третьем оно выиграло золотую медаль в Рио-де-Жанейро, в то время я жил на Кампу-ди-Орике.
Подошел Мариязинья, и я заказал «Колариш». Будете делать заказ? – спросил он. Знаете, если вы не против, сказал я, мы бы сперва хотели выпить, жажда, и поднять тост за встречу. Для меня без проблем, сказал Мариязинья, кухня открыта до двух, ресторан закрывается в три, как вам будет угодно. Он ускакал и вскоре вернулся с бутылкой и ведерком льда. Сегодня у нас литературное меню, сказал он, открывая бутылку, названия придумал Педриньо, es el apocalipse, caballeros[21]. Кто такой Педриньо? – спросил я. Это парень, дающий советы на кухне, сказал Мариязинья, он очень образован, изучал литературу в Эворе[22]. Еще один из Алентежу? – спросил я. Вы что-то имеете против жителей Алентежу? – горделиво спросил официант, я тоже из Алентежу, из Эштремоша. Нет, ответил я, просто день выдался такой, я повсюду встречал сегодня ваших соотечественников. Жители Алентежу интернационалисты, сказал Мариязинья и, взмахнув хвостом, оставил нас одних.
Мой Сотрапезник поднял бокал. Давайте поднимем тост, предложил он. Согласен, ответил я, за что будем пить? За следующий век, сказал он, по-моему, вам это необходимо, двадцатый был моим веком, у меня с ним все сложилось, а вот что ожидает вас в следующем веке, никто не знает. Вас – это кого? – спросил я. Вас всех, живущих сейчас, на исходе века. У нас и без того уже куча проблем, сказал я, выпьем за их разрешение. Я еще хотел выпить за саудозизм, сказал мой Сотрапезник, снова поднимая бокал, за нашу самобытность, я испытываю ностальгию по саудозизму, отправленному к праотцам, нет больше саудаде[23], эта страна становится до ужаса европейской. Вы тоже европеец, вы самый большой европеец литературы двадцатого века, простите, и уж по этому поводу вы могли бы как-нибудь промолчать. Так ведь я ни разу не выезжал из Лиссабона, ни разу не бывал за пределами Португалии, да, Европа меня привлекала, но только как концепция, в ментальном плане, вместо себя я посылал в Европу других: одного приятеля в Лондон, другого – в Париж, сам я сидел в тишине и спокойствии в доме моей тетушки. Неплохо устроились, прокомментировал я. Да, отозвался он, возможно, я был малодушный, вы понимаете, о чем я? но позвольте вам заметить, что из малодушия родились самые храбрые страницы нашего века, вспомните хотя бы того чехословацкого писателя, писавшего на немецком, не могу припомнить его имя, вам не кажется, что он написал страницы исключительной храбрости? Кафка, сказал я, его звали Кафка. Да, он самый, сказал мой Сотрапезник, он ведь тоже был малодушный. Он отпил глоток кола́риша и продолжил: его дневник насквозь пронизан нотой малодушия, но сколько же надо иметь храбрости, чтобы написать такую чудесную книгу, представляете? ту книгу о чувстве вины. «Процесс»? – спросил я, должно быть, это «Процесс». Да, это она, самая храбрая книга нашего века, он осмеливается утверждать, что все мы виновные. Виновные в чем? – спросил я. Как в чем? – сказал он, может, в том, что родились, и виновны за все, что случилось потом.
Мариязинья подошел с ослепительной улыбкой, пудра на его лице понемногу начала скатываться в комочки от жары и пота, но он не терял игривого выражения лица. Итак, caballeros, сказал он, сейчас я вам расскажу сегодняшнее меню, оно поэтическое, ибо nouvelle cuisine[24] требует поэзии, для начала суп «Любовь до потери пульса» и салат «Ферна́н Ме́ндеш Пи́нту»[25], что скажете? Названия колоритные, заметил я, вас не затруднит объяснить получше? Так и быть, сказал Мариязинья, «Любовь до потери пульса» – это суп из кинзы, с большим количеством кинзы и птичьих потрохов, салат «Фернан Мендеш Пинту» – экзотическая штучка, авокадо, раки и пророщенная соя. Am I also to blame for the nouvelle cuisine? – сказал мой Сотрапезник, I’m not responsible for those horrible names[26]. Действительно, nouvelle cuisine – это отдельно взятый ужас, вы правы. Ваш друг разговаривает только по-английски? – спросил Мариязинья, господи, какая зануда. Что у вас дальше? – спросил я, что после супа? Итак, сказал Мариязинья, дайте подумать, есть «трагико-морской окунь», «интерсекционистская камбала», «угри по-дельфиньи» из лагуны Гафейра и треска по рецепту «издевательство и клевета». Мой Сотрапезник вскинул бровь и прошептал мне: ask him how the sole is cooked[27]. Я спросил, и Мариязинья принял вдохновенный вид. Она фарширована ветчиной, сказал он, поэтому она интерсекционистская, ни рыба ни мясо. Мой Сотрапезник иронически улыбнулся и согласно кивнул. А как приготовлены «угри по-дельфиньи»? – спросил я. В собственном соку, ответил Мариязинья, это наше фирменное блюдо. А как делается сок, можно спросить? Запросто, сказал Мариязинья, представляете рыбный суп, да? тогда вы поймете, что их сок – это сок, полученный методом варки угрей с добавлением жира угрей, соли и уксуса, это основа, ею поливают угрей на сковородке и доводят до кипения, практически так же готовят угрей и в Муртозе, но только у нас поэтичнее и тоньше, поэтому мы их называем «угри по-дельфиньи». Но лагуны Гафейра не существует, сказал я, это вымышленное, литературное место. Представьте, как меня это волнует, сказал Мариязинья, в Португалии полно лагун, рано или поздно сыщется и Гафейра. Тогда мне угрей, но только полпорции, для пробы, чтобы составить представление.