Вера не знает границ». Вторая была фотографией крестьянского дома, тоже пятидесятых годов, судя по цвету, и внизу подпись: «Родной дом Его Превосходительства Председателя Совета министров». На третьей картине была изображена обнаженная блондинка, прижимающая к себе плюшевого медвежонка, и под ней надписи не было. Мой осмотр был прерван голосом, долетавшим из-за шторы. Вы еще здесь? – спросил меня голос Портье пансиона «Изадора». Конечно здесь, ответил я. Я вернулся к стойке и изобразил улыбку, на которую не последовало ответа. Можно узнать, чего вы хотите, сухо спросил у меня Портье. Мне нужна комната, ответил я, по-моему, это очевидно. Комната? – переспросил он, и чем вы там собираетесь заниматься? Собираюсь поспать, сказал я, мне нужно немного вздремнуть. Портье пансиона «Изадора» пригладил усики, насупился, почесал ягодицу и говорит: приятель, здесь одиночкам комнаты не сдают, не знаю, понятно ли. Мне не понятно, сказал я упрямо, объясните получше. Только лицам с сопровождением, сказал Портье пансиона «Изадора», нам не нужны тут вуайеры и прочие извращенцы. Ну, если вопрос только в этом, сказал я, послушайте, я ведь уже сказал, что мне нужно поспать, растянуться на пару часов в кровати с чистым постельным бельем. Ну, если так, тогда почему бы вам не пойти в гостиницу? – сказал вполне логично Портье. Послушайте, сказал я, это долгая история, не буду вас утомлять, но дело в том, что я должен провести в Лиссабоне целый день, а денег у меня с собой немного, я вам уже говорил, что мне надо всего лишь пару часов поспать, я вдобавок ел на обед тяжелую пищу, и если сейчас не прилягу, меня до самого вечера будет мучить изжога, мне надо только поспать, я никому мешать не буду. Но, похоже, мои слова не слишком убедили Портье пансиона «Изадора». Он снова пригладил усики и спросил: а как я вообще здесь оказался? Я понял, что с ним не договоришься, и поэтому спросил: а Изадора на месте? я мечтаю с ней поговорить, скажите, что меня рекомендовал ее друг. Портье пансиона «Изадора» подошел к нижней ступеньке лестницы и крикнул: Изадора, спустись на минутку, тут с тобой хотят поговорить! В коридоре второго этажа послышались тяжелые шаги и наверху лестницы показалась Изадора. Это была старая проститутка на пенсии, облагородившая свою внешность красной блузкой и очками на цепочке, свисавшими на грудь. Изадора спустилась по лестнице с респектабельным видом директрисы лицея и подошла ко мне. Вы должны меня извинить, сказала она, улыбаясь, наш портье иногда ведет себя как настоящая деревенщина, но знаете, притом что сегодня творится, лишняя осторожность не помешает, но, если вы собирались поговорить со мной, так бы ему сразу и сказали. Мне посоветовал обратиться к вам Тадеуш, он мой друг, сказал я, и еще он просил передать вам приветы, а мне, понимаете, нужна комната, чтобы передохнуть пару часиков в чистой постели и избавиться от сонливости, мы с Тадеушем только что отведали саррабуло, я падаю с ног, кроме того, я не сомкнул глаз из-за хозяйской собаки, лаявшей без умолку всю ночь, а у меня еще сегодня свидание в полночь на Алькантаре. Мальчик мой, сказала Изадора, мог бы мне сразу сказать, я устрою тебя в прохладной комнате со свежей постелью, а почему Тадеуш больше не кажет носа, черт его подери. Не знаю, сказал я, наверное, у него неприятности. Изадора позвонила в звонок на стойке и крикнула: Вириата, эй, Вириата! Потом повернулась ко мне и сказала: мальчик мой, поднимайся в пятнадцатый номер на втором этаже сразу напротив туалета, Вириата сейчас постелет постель. Требуется мое удостоверение личности? – спросил я. Зачем? – сказала она, оно мне даром не нужно. Я поднялся по лестнице и вошел в пятнадцатый номер. Комната была просторная, большая двуспальная кровать. Допотопная мебель, какую еще изредка видишь в провинции, комод с большими выдвижными ящиками, зеркальный шкаф, пара стульев темного дерева. В углу, возле окна, стоял умывальник кованого железа с кувшином воды. Я положил на комод свой пиджак и запасную футболку Lacoste и стал дожидаться горничную. Вскоре в дверь постучали, и я сказал входите. Здравствуйте, сказала девушка, я – Вириата. Это была толстушка с мелко завитыми волосами и крестьянским лицом. Ей было не больше двадцати пяти, но выглядела она на все сорок. Я – из Алентежу, сказала она с улыбкой, вся обслуга этого пансиона оттуда, кроме одной девушки-испанки, которую зовут Мерседес, но она сейчас работает через день, в основном занята на площади Веселья, надеется стать джазовой певицей. Она принялась стелить чистые простыни и говорит: мне тоже хотелось бы стать певицей, но я, в отличие от Мерседес, не училась музыке, а она ходила в музыкальную школу в Мериде, она из хорошей семьи. А вы? – спросил я. – Вы разве ничему не учились? Я – нет, сказала она, я едва научилась читать и писать, мать умерла, когда мне было восемь, а отец был скотиной, пил денно и нощно, а вам нравится Алентежу? Не то слово, сказал я, представьте, что я еще сегодня утром был в Алентежу, в Азейтао. О, сказала она, Азейтао это еще не настоящее Алентежу, это практически Лиссабон, чтобы понять Алентежу, надо побывать в Бе́же и Се́рпе, я – из Серпы, девочкой пасла овец у крепостных стен, а в ночь на Рождество пастухи собирались в домах и пели народные песни, до чего красиво, только мужчины пели, женщины – нет, женщины только слушали и стряпали, ели мигас, асорду и саргальету, все, чего в Лиссабоне сегодня днем с огнем не сыщешь, Лиссабон стал городом людей с мудреным вкусом, вот, к примеру, вы подумайте, захожу вчера поесть в ресторан рядом с нами, ничего особенного, но рыбу готовят хорошо, и заказываю себе камбалу, а официант мне: на гриле или с бананами? С бананами? – спрашиваю я, как это с бананами? Это бразильский рецепт, говорит официант, если не знаете, сперва осведомьтесь. Да, говорю я, мир совсем рехнулся, куда ни глянь – одни странности и сплошная неразбериха. Вириата закончила стелить постель и загнула наверх край простыни. Вот, сказала она, постель готова, могу составить компанию. Благодарю, Вириата, передохните, мне нужно только поспать часа полтора, мне не нужна компания. У меня все в порядке по части гигиены, я за этим строго слежу и, потом, я очень спокойная, сказала Вириата, если хотите, можете спать, я не буду вам мешать, просто буду лежать рядышком и не буду суетиться. Спасибо, сказал я, но я предпочитаю спать один. А если я почешу вам спину? – сказала Вириата, не хотите уснуть с женщиной, которая будет чесать вам спину? Я улыбнулся и сказал: спасибо, Вириата, но сегодня не лучший день, чтобы мне чесали спину, приходи лучше через полтора часа, разбуди меня и получишь хорошие чаевые, только не забудь. Вириата вышла, я задернул шторы, в комнате было прохладно, постель чистая, я спокойно разделся, повесил брюки на стул, снял цыганскую футболку Lacoste и голый улегся в кровать, какая услада, подушка была мягкая, я вытянул ноги и закрыл глаза.
Сколько букв в латинском алфавите? – спросил голос моего отца. Я внимательно присмотрелся и увидел, как он появляется из тени. Мой отец стоял в глубине комнаты, облокотившись на комод, и смотрел на меня с насмешливым видом. Он был в морской форме, ему, наверное, было лет двадцать или немного больше, но что это мой отец, тут не могло быть никаких сомнений. Отец, сказал я, что ты делаешь в Пансионе Изадора, в морской форме? Это ты лучше скажи, что ты тут делаешь, мы с тобой в тысяча девятьсот тридцать втором году, я отбываю воинскую обязанность, мой корабль причалил сегодня в Лиссабоне, он называется «Филиберт», это фрегат. А почему ты со мной разговариваешь на португальском, отец, сказал я, и что у тебя за привычка появляться и задавать мне дурацкие вопросы, словно ты устраиваешь мне экзамен, ты уже и раньше являлся и спрашивал, когда день рождения мамы, хотя прекрасно знаешь, что я не помню дат, всегда ошибаюсь и вообще не в ладах с цифрами, но продолжаешь насиловать меня своими вопросами. Сынок, говорит он, я хочу видеть, хороший ли ты мальчик, я задаю тебе вопросы только для того, чтобы убедиться, что ты вырос хорошим мальчиком. Мой Молодой Отец снял бескозырку и пригладил волосы. Он хорош собой, у него честное лицо и светлые волосы. Послушай, отец, сказал я, говоря по совести, мне надоели эти вопросы, эти экзамены, прекрати являться, когда тебе вздумается, и прекрати доставать меня своими вопросами. Постой, подожди минутку, сказал он, я пришел, чтобы спросить тебя кое о чем, мне хочется знать, как закончится моя жизнь, ты единственный, кто это знает, ты находишься в своем настоящем, и я все хочу узнать у тебя сегодня, в воскресенье, тридцатого июля тысяча девятьсот тридцать второго года. Что за спешка, сказал я ему, к чему тебе все это? не торопись, жизнь есть жизнь, тут ничего не поделаешь, ты это лучше брось, отец. Нет, сказал мой Молодой Отец, едва я выйду за стены Пансиона Изадора, я обо всем забуду, у меня есть девушка, она меня ждет на улице Моэда, достаточно ей появиться, и я забываю обо всем, но сейчас я хочу узнать и поэтому тебя донимаю. Хорошо, отец, как хочешь, сказал я, знаешь, все кончается плохо, раком горла, что странно, потому что ты никогда не курил, но тем не менее у тебя обнаружился рак, и хирург, который тебя оперировал, был директором клиники, светилом в области оториноларингологии, что за чертово слово, но, по-моему, он едва разбирается в ангине, а что такое рак, отродясь не слыхивал. И что дальше? – спросил мой Молодой Отец. Тебя оставляют на месяц в больнице, я провожу с тобой каждую ночь, потому что у медсестер в клинике этого светила чрезвычайно много работы, звонишь в звонок, никто не приходит, лежи и задыхайся себе как собака, поэтому я был вынужден сидеть у твоего изголовья и управляться с никуда не годной машиной, отсасывавшей у тебя из горла кровь, а через месяц, вечером, когда тебя должны были выписать, врачи через нос вогнали тебе в желудок катетер, чтобы тебя кормить, и говорят: теперь все в порядке, пациент может возвращаться домой, но как бы не так, я выскочил выпить глоток кофе, возвращаюсь назад, смотрю, а ты умираешь, лицо опухло, посинело, дышать не можешь, сердцебиение слабое. Что с моим отцом? – спрашиваю дежурного врача, жалкого лицемера. У вашего отца инфаркт, говорит он. Я требую кардиолога, говорю я ему, я вам не верю. Приходит кардиолог, делает тебе электрокардиограмму и говорит: сердце у пациента в порядке, что-то с легкими, нужно сделать рентген. Я хватаю тебя на руки, потому что медсестры клиники знаменитого профессора чрезвычайно заняты, вызываю скорую и мы мчим на ней под мою ответственность в радиологию, потому что этот лицемер, дежурный врач, заявляет, что может отпустить тебя только под мою ответственность, а радиолог, сделав снимок, говорит мне: в вашего отца введен катетер, который перфорировал ему пищевод, средостение и попал в легкое, требуется оперирующий пульмонолог со скальпелем, иначе отец умрет. Именно так, отец, эти несчастные коновалы, вводя в твой желудок катетер, продырявили тебе пищевод и добрались до легкого, я тебя спас, потому что не верил ни одному их слову: вызвал немедленно пульмонолога, он сделал в спине прокол, воздух вышел и легкое очистилось, тебя перевели в реанимацию, где больные лежат обнаженными с подключенными к ним повсюду приборами, и через две недели выписали, но нужно заметить, что за все это время, что ты там находился, знаменитый доктор, тебя оперировавший, не навестил тебя ни разу, каков фрукт! А потом? – спросил мой Молодой Отец, что со мною случилось дальше? Послушай, отец, потом я нашел гениального хирурга, это был мой друг, который работает в крупной клинике, он сделал тебе анастомоз, то есть поставил заплатку на дыру в пищеводе, после чего ты жил еще три года, три спокойных года, нормально питался, но болезнь вернулась, на сей раз с метастазами, и ты умер. Как? – спросил мой Молодой Отец, в муках и страданиях или нет? расскажи мне. Ты истаял, как свечка, сказал я, однажды ты лег и сказал: я устал, и больше не поднимался, перестал есть, пил