гда послушайте, моя проблема заключается в следующем: я пришел взглянуть на одну картину, а сейчас понимаю, что музей с минуты на минуту закроется, но я всенепременно хочу ее посмотреть, а десяти минут мне не хватит, мне надо по меньшей мере час, смогли бы вы поговорить со смотрителем того зала, где находится картина, не разрешит ли он мне побыть там хотя бы час? Могу попробовать, сказал с видом соучастника Бармен Музея старинного искусства, персонал все равно уходит через час после закрытия, прибирают, наводят порядок, возможно, вам разрешат остаться на час. Потом, понизив голос, словно наш разговор был страшным секретом, спросил: а какая картина? «Искушения святого Антония», ответил я. Вы их никогда не видели? – спросил собеседник. Я их видел десятки раз, сказал я в ответ. Тогда зачем они вам нужны, спросил он, если вы их уже видели? Из прихоти, ответил я, да, назовем это прихотью. Тогда заметано, сказал Бармен Музея старинного искусства, я знаток прихотей разного рода, прихоти и алкоголь – мой конек. Думаете, небольшая взятка поможет убедить смотрителя? – спросил я Бармена. По-моему, это неэлегантно, ответил он.
Он исчез, я закончил свой коктейль и задумался. Я действительно хотел посмотреть эту картину, сколько лет прошло, как я ее не видел? Я попробовал сосчитать, но не получилось. Тогда я вспомнил послеполуденные часы, проведенные в зимние дни в музее, нас четверых, наши беседы, интерпретации, домыслы о символах, наш энтузиазм. Сейчас я снова оказался здесь, но все было не так, все изменилось, и только картина осталась прежней, она ожидала меня. Но осталась ли она той же или тоже стала другой? В смысле, другой, потому что я буду смотреть на нее другими глазами? Я думал об этом, когда появился Бармен Музея старинного искусства. Он подошел с напускной небрежностью и взглянул мне в глаза. Лады, сказал он, все заметано, смотритель – сеньор Жоакин, он вас ждет. Я встал и оплатил счет. Ваш drink был восхитительный, сказал я, спасибо, сейчас мне гораздо лучше. Бармен Музея старинного искусства пожал мне руку. Прощайте, сказал он, я обожаю людей, которые любят коктейли, и, если однажды вам доведется зайти в Harry’s Bar, спросите Даниеля и скажите ему, что вы от Мануэля.
Когда я пришел, смотритель зала заговорщицки подал мне знак, я поблагодарил его и сказал, что задержусь не больше часа, он мне ответил, что нет проблем, и я вошел в зал. К своей великой досаде, увидел, что я не один, перед «Искушениями» работал художник-копиист, с мольбертом и натянутым холстом. Не знаю, почему, но меня слегка раздражала компания постороннего, я мечтал остаться один на один с картиной и не хотел, чтобы в то же время, как я на нее смотрю, на нее смотрели чужие глаза. Вероятно, вследствие своего вздорного настроения я не стал рассматривать картину спереди, а обошел ее и стал рассматривать оборотную сторону левой створки триптиха, сцену взятия Христа под стражу в Гефсиманском саду. Попытался сосредоточиться на ней в абсурдной надежде, что человек сложит мольберт и уберется восвояси. Если хотите посмотреть картину, послышался голос с другой стороны, стоит поторопиться, музей скоро закрывают. Я выглянул из-за триптиха и постарался улыбнуться. У меня есть разрешение задержаться еще на час, сказал я, разрешение смотрителя зала, милейшего человека. Все смотрители в этом музее замечательные люди, сказал человек, вы разве этого не знали? Я вышел из-за картины и подошел к нему. Вы копируете? – спросил я как идиот. Копирую только одну деталь, ответил он, как вы сами видите, это только деталь, у меня привычка копировать только детали. Я посмотрел на полотно, над которым он работал, и увидел, что он воспроизводит верхнюю деталь правой боковой створки, где толстяк и старуха оседлали рыбу и плывут в небесах. Полотно, на котором он писал, было не меньше двух метров в ширину и метр в высоту, и фигурки Босха, увеличенные до этих размеров, производили необычайно странное впечатление: это были чудовища, подчеркивавшие чудовищность сцены. Помилуйте, что вы делаете? – спросил я удивленно. Я копирую деталь, сказал он, разве не видно? я просто-напросто копирую деталь, я художник-копиист и снимаю копии с деталей картин. Я никогда не видел ни одной детали Босха, воспроизведенной в таких размерах, возразил я, это же извращение. Возможно, ответил Копиист, но есть и такие, кому нравится. Послушайте, сказал я, извините за нескромность, но я не понимаю, для чего вы это делаете? это же лишено смысла. Копиист положил кисть и вытер ветошью руки. Дорогой друг, сказал он, жизнь – странная вещь, и в ней происходят странные вещи и, помимо того, картина эта тоже странная и творит странные вещи. Он глотнул воды из пластиковой бутылки, стоявшей на полу у мольберта, и сказал: сегодня я как следует поработал, могу сделать передышку и с вами поболтать, вы художественный критик, специалист по этой картине? Нет, ответил я, я всего лишь любитель, издавна знаю эту картину, бывали периоды, когда я приезжал к ней каждую неделю, она меня околдовывает. А я десять лет на нее смотрю, сказал Копиист, десять лет над ней работаю. Ничего себе, сказал я, десять лет – это же очень много, что вы делали все эти годы? Писал детали, сказал Копиист, я отдал десять лет своей жизни написанию деталей. На самом деле странно, сказал я, вы меня извините, но мне это кажется странным. Копиист кивнул. Мне тоже кажется странным, сказал он, история эта началась ровно десять лет назад, когда я работал в мэрии, занимался канцелярской работой, но до этого учился в Школе изящных искусств, мне всегда нравилось рисование, я имею в виду, мне нравилась живопись, но что писать, я не знал, не было вдохновения, а вдохновение – главное в живописи. Ну да, согласился я, без вдохновения в живописи нечего делать, в других искусствах, впрочем, тоже. Ну вот, сказал Копиист, поскольку вдохновения у меня не было, а живопись я любил, я стал по воскресеньям приходить в музей и копировал какую-нибудь картину. Он сделал еще глоток воды и продолжил: однажды в воскресенье я стал копировать деталь этой картины, для меня это была забава, ничем не отличающаяся от других, а поскольку мне нравится рыба, я выбрал эту породу, которая видна на центральной панели, видите эту породу, что плывет над сверчком? Сверчком? – спросил я, о чем вы говорите? Так называются у Босха фигуры без тела, сказал Копиист, это старое их название, открытое критиками, такими, как Балтрушайтис, хотя, по правде говоря, его придумал Антифил, уже в Античности писавший такие фигуры, существа без тел, одна голова и руки. Копиист сел на складной стульчик, стоявший перед картиной, и сказал: я устал. Вынул сигарету и прикурил. Жоакин, наверное, уже закрыл зал, сказал он, можно теперь покурить. Вы мне рассказывали, как в воскресенье стали писать эту рыбью породу, настаивал я на продолжении разговора. Ах, да, сказал он, стал писать эту породу отчасти ради забавы, отчасти потому, что задумал продать картину одному ресторану, время от времени я продавал картины с рыбами в ресторан «Крепость», может, знаете, это ресторан в Кашкайше, португальская и международная кухня, с прекрасным видом на залив, время от времени я пишу им картинки, сейчас, правда, гораздо меньше, но в любом случае это потрясающий ресторан, там подают такого лангуста на пару́, закачаешься, будете в Кашкайше, не упустите случая. Он вынул из кармана картонку и протянул мне, то была визитная карточка ресторана. По средам они закрыты, уточнил он. Я едва взглянул на визитную карточку и сказал: по-моему, мы говорили о рыбьей породе. Ну да, сказал он, писал я эту породу, почти закончил, копия вышла отличная, я уже складывал мольберт, как в ту минуту ко мне подходит иностранец, наблюдавший за моей работой, и по-португальски говорит: я хочу купить эту картину, плачу долларами. Я посмотрел на него и говорю: я написал эту картину для ресторана «Крепость» в Кашкайше, мне очень жаль. Я тоже сожалею, ответил он, но эту картину вы написали для моего ранчо в Техасе, я Френсис Джефф Силвер, и мое ранчо в Техасе больше вашего Лиссабона, но в моем доме нет ни одной картины, а я без ума от Босха, и эта картина будет висеть в моем доме. Копиист докурил сигарету, затушил ее каблуком, бросив на пол, и говорит: так и началась эта история. Не понимаю, сказал я, а как она может продолжаться? Очень просто, ответил он, техасец стал заказывать мне все больше картин, только детали, он хотел только огромные копии деталей, и вот уже десять лет я пишу детали «Искушений», как я вам уже говорил, весь дом техасца в двухметровых деталях, понятно? Я прошлым летом был у него, он оплатил мне поездку, вы даже представить себе не можете, огромный дом, с теннисным кортом, двумя бассейнами, тридцать комнат в доме, и он практически весь завешан деталями «Искушений» Босха. И что теперь? – спросил я. Что вы намерены делать дальше? Ну, я уволился из мэрии, вышел на пенсию, мне уже пятьдесят пять, и канцелярская работа до смерти надоела, техасец платит мне хорошую зарплату, думаю, мне еще как минимум на десять лет обеспечена работа, теперь он просит копии оборотных сторон, все те же детали, так что работы еще невпроворот. Поэтому, можно сказать, вы знаете все про эту картину, сказал я. Я ее знаю, как свои пять пальцев, ответил он, вот, например, видите, что я сейчас копирую? прекрасно, до сих пор критики утверждали, что эта рыба – окунь, но эта рыба не окунь, позвольте заметить с вашего разрешения, эта рыба – линь. Линь? – спросил я, линь водится в пресной воде, или нет? Да, линь – пресноводная рыба, обитает в тине, в болотах, она любит грязь, это самая жирная рыба из всех, что я ел, в моих местах готовят рис с линем, рис плавает в жире, слегка напоминает рис с угрем, но гораздо жирнее, не переваришь и за день. Копиист сделал паузу. И верхом на этом жирном лине двое персонажей плывут на встречу с дьяволом, сказал он, не видите? эти двое, устремляющиеся на дьявольский шабаш, чтобы предаться блуду. Копиист открыл бутылочку скипидара и тщательно вытер пальцы. У Босха извращенное воображение, сказал он, он наделил им несчастного святого Антония, но это было воображение живописца, это он думал о всяких паскудствах, это же очевидно, думаю, что святой Антоний никогда бы ничего подобного не вообразил, он был простым человеком. Но его же искушали, возразил я, дьявол вселил в его воображение похоть и извращения, Босх написал сполохи безумия, озарявшие душу святого. Тем не менее в старину эта картина считалась чудотворной, сказал Копиист, больные совершали к ней паломничество и ожидали, стоя перед ней, чуда исцеления от недуга. Копиист прочел на моем лице удивление и спросил: вы не знали? Нет, ответил я, честно говоря, не знал. Так вот, триптих находился в лазарете братьев антонианцев в Лиссабоне, где лечились от кожных заболеваний, вызванных в основном венерическими болезнями и «антоновым огнем», как в старину называлась инфекционная болезнь «рожа», ее так до сих пор называют в деревне, довольно страшная болезнь, потому что она циклически повторяется, пораженные участки кожи покрываются мелкими гнойными пузырями, от которых спасения нет, сейчас у нее есть научное название, это вирус, называется