– Ну, если вкратце, то она нашла меня голым в Гефсиманском саду, и…
– Вы часто проводите там время в таком виде?
– Часто? Разумеется, нет! Я же не…
– Я просто спрашиваю. Значит, вы все-таки признаете, что это кризис?
– Не совсем кризис, скорее…
– А если не кризис, то что же? Гулять в голом виде в Гефсиманском саду…
– Послушайте, – взорвался Том, – вы просите, чтобы я рассказал вам, а стоит мне начать говорить, как вы меня перебиваете.
Тоби поерзала на стуле и поправила прическу на затылке. Затем одарила его лучезарной улыбкой:
– Прошу прощения, дорогуша.
– Ну хорошо, – произнес Том раздраженно. – Я признаю, что сегодня ночью в Гефсиманском саду на меня что-то нашло.
– Что-то нашло? Может быть, вы просто выпили слишком много пива? А что? Иногда мне тоже хочется содрать с себя одежду и выкинуть что-нибудь этакое… Что вы так смотрите на меня? Да-да, даже в моем возрасте.
– Да нет, это было не по пьянке.
– А почему же тогда?
– Не знаю. Сначала… уфф, сначала я хотел изнасиловать Шерон.
– Изнасиловать? Я думала, вы любовники. Разве вы не спите вместе?
Том как-то не привык к подобным вопросам от пожилых дам, для которых самым подходящим занятием, на его взгляд, было консервирование овощей или приготовление варенья. Тоби почувствовала это.
– А что такое? Я не могу говорить с вами, как со взрослым человеком? Давайте расставим все точки над i, дорогуша. Ваш папочка спал с вашей мамочкой, а мамочка спала с папочкой. Тем же самым занимались мои родители и все прочие. Именно таким путем все мы сюда и попали. Это первое, в чем можно быть уверенным. Второе – то, что все мы рано или поздно умрем. Все остальное непредсказуемо. А если мы с вами не можем говорить о сексе или смерти, как взрослые люди, полагая, что это запрещенные темы, то нам надо прекращать этот разговор. Тогда вам лучше обратиться к раввину или какому-нибудь вашему священнику. Понимаете меня?
Это настроило Тома на нужный ей лад.
– Ну да, мы любовники. И это не было изнасилованием в буквальном смысле слова, просто я хотел… Она отказывалась, а я не обращал на это внимания. Хочу подчеркнуть, что я никогда не поступал так раньше – ни с ней, ни с другими женщинами. Не понимаю, что на меня нашло.
– А что вы там делали?
– Где?
– В саду.
– Даже не знаю. Мне просто показалось, что было бы неплохо прогуляться там.
Том надолго замолк, и Тоби поняла, что он не собирается объяснять, что привело его ночью в Гефсиманский сад.
– Хорошо. Давайте подойдем с другой стороны. Что вы чувствовали в тот момент, когда вели себя так с Шерон?
– Что это ужасно. Просто ужасно.
– Нет. Это сейчас вы так воспринимаете все. А что вы чувствовали тогда?
Он подумал.
– Я был рассержен.
– Вы сердились на Шерон. За что вы на нее рассердились?
– Нет, не на Шерон. На нее не за что было сердиться.
– А на кого же тогда вы были рассержены?
Тома охватила тревога. Ему стало жарко, на лбу выступил пот.
– Я… Это не…
– Дорогуша, – произнесла Тоби, поглядев на часы. – Я пообещала вам полчаса, но сейчас вижу, что мне пора бежать. – Она встала и направилась к двери. – Жаль, конечно, поскольку наш разговор только-только стал интересным, не правда ли? Приходите завтра в то же время. И будьте пай-мальчиком, помойте, пожалуйста, чашки на кухне, ладно?
Том молча смотрел на нее в полном недоумении. Когда дверь за Тоби закрылась, он почесал голову и машинально стал собирать чашки.
Он отнес их на кухню, где обнаружил женщину с каскадом длинных темных волос и белым, как луна, лицом. Утром он видел ее здесь среди тех, с кем разговаривала Шерон. Теперь женщина стояла, сложив руки на груди и прислонившись к стойке для сушки посуды рядом с раковиной, и рассматривала Тома холодным взглядом. Она и не подумала отодвинуться в сторону, когда он сунул чашки под струю воды, а затем поставил их на сушилку.
– Я Кристина, – сказала она. – А вы друг Шерон?
– Да.
– Я так и знала. Я много знаю, – сказала Кристина. – Я вижу вас насквозь. Я вижу буквально все.
– Рад за вас, – откликнулся Том и поспешил покинуть реабилитационный центр.
41
Шерон пришла домой, радуясь, что Том находится на собеседовании у Тоби и она может провести час-другой в одиночестве. Дело было не в том, что она устала от Тома, – как раз наоборот, ее беспокоило, что она испытывает по отношению к нему такие сильные чувства. Она считала, что совершает акт милосердия, чуть ли не идет на уступку, а в результате почти привязалась к нему по-настоящему. И вот ей представился час, когда она могла поразмышлять об этом.
Как ни парадоксально, вступая в интимную связь, Шерон удерживала этим мужчин на расстоянии, как бы говоря им: «Это самые близкие отношения, какие я могу предложить, и довольствуйся тем, что дают». Некоторые мужчины лезли из-за этого на стенку или рыдали, как дети. Как только ее не упрекали и не обзывали. Потаскухой, сукой, шлюхой. Мужское тщеславие требовало, чтобы любовник, показав себя молодцом в постели, завоевал к тому же и женскую преданность, получил ее, как приз. А если никакой особой преданности не ощущалось – как чаще всего и бывало с Шерон, – мужчины впадали в хандру или приходили в ярость. Равнодушие Шерон воспринималось ими как оскорбление.
– Вы с Томом, насколько я понимаю, были любовниками в колледже? – без обиняков спросила Кейти.
Шерон тогда приехала к ним в городок, специально для того, чтобы сходить вместе с Кейти в местный театр на премьеру новой феминистской пьесы. Эта пьеска навеяла на них смертельную скуку, и, смывшись из театра после первого действия, второй акт они провели в баре.
Вопрос, заданный столь прямо, заставил Шерон покраснеть.
– Да, но всего один раз. И к тому же это было по пьянке.
Кейти молча смотрела на нее. Шерон старалась охладить вспыхнувшие щеки руками.
– Мы оба плохо соображали. Не помню даже, как у нас это вышло и вышло ли что-нибудь вообще. Утром проснулись, а во рту как будто кошки ночевали. Сплошной перегар. Ничего романтического.
– Это не оттолкнуло вас друг от друга?
– Да… – соврала Шерон. – Пожалуй, что и оттолкнуло.
Она тут же пожалела, что соврала, Кейти хотела быть честной с ней, убрать все, препятствующее их дружбе, препоны, развеять сомнения, а она солгала, дав тот ответ, который, как ей казалось, Кейти хотела услышать. На самом деле та пьяная и глупая ночь действительно разочаровала ее, но она не хотела признаваться в этом. Ни Кейти, ни Тому, ни самой себе – по крайней мере, не сразу.
Тему разговора пришлось сменить, так как к ним за столик подсели два изрядно раскрасневшихся и одинаково подстриженных молодых человека.
– Классно! – воскликнула Кейти. – А мы уже не знали, о чем бы еще поговорить. Присаживайтесь, мальчики. Что скажете для начала?
Они беззастенчиво дразнили мальчишек, которые были лет на десять младше их. Незадолго до закрытия бара Шерон ущипнула одного из парней за ляжку:
– Знаешь, что происходит, когда девочки сваливают попудрить носики?
– Что? – спросил молодой человек, поморщившись от неожиданной боли.
– Мальчики заказывают им большие порции текилы, вот что. Двойные.
Затем она уволокла Кейти в туалет.
– Что ты задумала? – хихикала Кейти, спуская панталоны в кабинке.
– Ты готова? – спросила Шерон из другой кабинки вместо ответа.
Когда Кейти вышла, Шерон делала вид, что изучает свою бровь в зеркале:
– Я спросила, готова ли ты?
– К чему?
– Поехать с мальчиками. Скажешь Тому, что я затащила тебя в ночной клуб.
Кейти перестала смеяться и поймала взгляд Шерон в зеркале.
– Нет, Шерон. Так не пойдет.
Об этой затее Шерон пожалела еще больше, тем более что Кейти понимала, что Шерон только испытывает ее, ни в малейшей степени не интересуясь двумя мальчишками, ожидавшими их в баре. Она понимала, что Шерон толкала ее на измену Тому.
Они обе понимали это. Однако одно дело понимать те жуткие вещи, которые женщины передают друг другу с помощью особо сложной телепатии, и совсем другое – признать их вслух. Шерон оставалось только начисто все отрицать. Вернувшись в зал, они обнаружили ожидавшие их большие стаканы текилы.
– Значит, так, – сказала Шерон, лизнув соль и отодвигая от себя пустой стакан. – Я намеревалась оттянуться сегодня на полную катушку, но моя подруга не согласна, а девочкам нужно держаться вместе. – Шерон запомнила выражение лица юноши, который, по всей вероятности, заказывал для них текилу.
Этот эпизод был единственным пятнышком, омрачавшим дружбу Кейти и Шерон, и они постарались о нем забыть.
– Нельзя делать из секса культ, – заметила Кейти но дороге домой.
– Почему это? – бросила Шерон в ответ. – Делает же это христианская религия.
С тех пор прошло три года. Придя домой, в свою иерусалимскую квартиру, Шерон скинула туфли и в ожидании Тома опустила в гостиной шторы и зажгла свечи. С помощью этого ритуала она обычно снимала стресс после работы. А сегодня ей надо было сосредоточиться и обдумать ситуацию с Томом.
Другой частью ритуала был «Реквием» Моцарта. В ее восприятии этой музыки не было никакого оттенка религиозности, она, скорее, затягивала ее, позволяя отключиться от всего окружающего. Часто она засыпала под музыку или плавала в бессознательном состоянии между сном и явью. «Реквием», устремляясь к неизбежному финалу, затягивал ее в виниловую дорожку медленно вращавшейся пластинки, и она поддавалась тяге, погружалась все глубже в этот коридор, стенки которого постепенно вырастали. И в то время как она продвигалась все дальше по вращающейся спирали «Реквиема», ласкаемая взмахами его крыльев, музыка на миг превращалась в ослепительный свет, но лишь для того, чтобы сразу вновь обернуться звуком. Вдруг Шерон услышала знакомый голос, настойчиво умолявший ее:
– Помоги ему. Ты должна помочь ему.
«Вжик, вжик, вжик».