Мы едим рис с фасолью из общего котелка, прямо руками. Пиппа непрестанно движется. Она расхаживает, вытянув шею, как будто постоянно ожидает столкновения с каким-то барьером и намеревается пробить его лбом. Говорить она тоже не прекращает.
— Меня прислало сюда сопротивление, — сообщает Пиппа. Это Рэйвен спросила у нее, как она очутилась в Уотербери. — После беспорядков в городе мы решили, что это хороший шанс организовать протест, создать крупномасштабную оппозицию. В лагере сейчас две тысячи человек, плюс-минус. Это солидная живая сила.
— Ну и как оно идет? — интересуется Рэйвен.
Пиппа приседает на корточки у костра и сплевывает.
— А как, по-твоему, оно идет? Я здесь месяц, и за все это время я нашла, пожалуй, с сотню людей, которым не безразлично дело, которые готовы сражаться. Остальные слишком напуганы, слишком устали или сломлены. Или им просто плевать.
— Ну и что же ты собираешься делать? — спрашивает Рэйвен.
Пиппа разводит руками.
— А что я могу делать? Я не заставляла их ввязываться во все это, и я не могу указывать людям, что им делать. Здесь же не Зомбиленд, верно?
Я, должно быть, кривлюсь, потому что Пиппа бросает на меня пристальный взгляд.
— Что такое? — интересуется она.
Я смотрю на Рэйвен, ожидая подсказки, но ее лицо совершенно бесстрастно. Я перевожу взгляд обратно на Пиппу.
— Должен же быть какой-то способ... — отваживаюсь начать я.
— Ты так думаешь? — В голосе Пиппы прорезаются жесткие нотки. — И какой же? Денег у меня нет — подкупить их я не могу. У нас недостаточно сил, чтобы угрожать им. Я не могу убедить их — они не слушают. Добро пожаловать в мир свободы. Мы даем людям право выбора. Они даже могут делать неправильный выбор. Красота, верно? — Пиппа внезапно встает и идет вокруг костра. Когда она снова начинает говорить, голос ее совершенно спокоен. — Я не знаю, что будет. Я жду указаний сверху. Возможно, лучше было бы уйти и оставить этот лагерь гнить. По крайней мере, мы на какое-то время будем в безопасности.
— А как насчет страха перед нападением? — спрашивает Тэк. — Ты не думаешь, что город примет ответные меры?
Пиппа качает головой.
— Город почти целиком эвакуировали после беспорядков. — Она слегка усмехается. — Страх заразиться: делирия распространяется по улицам, превращая нас всех в животных. — Потом улыбка исчезает с ее лица. — Я вам кое-что скажу. То, что я здесь видела... Возможно, они правы.
Пиппа берет стопку одеял и вручает их Рэйвен. — Вот. Устраивайтесь. Вам придется делиться. Одеяла даже труднее сохранить, чем котелки. Укладывайтесь, где найдете место. Только не отходите слишком далеко. Тут есть сколько-то чокнутых. Я наблюдала все разновидности: плохо проведенные процедуры, просто психи, преступники — всякой твари по паре. Спокойной ночи, малыши.
Лишь когда Пиппа говорит о сне, я осознаю, насколько же я устала. Я не спала уже больше полутора суток, и до нынешнего момента меня держал на плаву страх перед тем, что с нами будет. Теперь мое тело, словно свинцом наливается. Джулиан помогает мне встать. Я шагаю за ним, словно сомнамбула, не глядя, едва осознавая, что вокруг. Мы идем прочь от трехстенной хижины.
Джулиан останавливается у костра, которому дали угаснуть. Мы у самого подножия холма, и здесь склон даже круче, чем тот, по которому мы спустились, и на нем тропинок нет.
Мне безразлично, что земля твердая, что подмораживает, что отовсюду слышатся крики и возгласы, безразлична живая и угрожающая тьма. Стоит Джулиану примоститься рядом и укутать нас обоих одеялом, как я уже не здесь. Я в старом хоумстиде, в комнате для больных, и там же сидит Грейс. Она разговаривает со мной, повторяет мое имя раз за разом. Но ее голос тонет в трепетании черных крыльев, а когда я поднимаю голову, то вижу, что крышу сорвало бомбами регуляторов, и вместо потолка над головой лишь темное ночное небо, и луну заслоняют тысячи и тысячи нетопырей.
Хана
Я просыпаюсь, когда на горизонте лишь начинает брезжить рассвет. Из-за окна доносится совиное уханье, а комната полна движущихся темных теней.
Через пятнадцать дней я выйду замуж.
Я присоединяюсь к Фреду, разрезающему ленточку у новой стены на границе — бетонного, укрепленного стальными конструкциями сооружения пятнадцати футов высотой. Новая пограничная стена заменит электрифицированные ограды, всегда окружавшие Портленд.
Первая фаза строительства, завершенная за два дня до того, как Фред официально сделался мэром, протянулась от Старого порта мимо моста Тьюки и до Крипты. Вторая фаза завершится не раньше следующего года. Через два года после этого будет возведен завершающий участок стены, соединяющий первые два, и модернизация и укрепление границы закончатся, как раз к переизбранию Фреда.
На церемонии Фред выступает вперед с парой несоразмерно больших ножниц в руках, улыбаясь журналистам и фотографам, сгрудившимся у стены. Утро солнечное — день обещаний и возможностей. Фред театральным жестом протягивает ножницы к широкой красной ленте, натянутой на бетоне. В последнее мгновение он останавливается, поворачивается и жестом подзывает меня.
— Я хочу, чтобы моя будущая жена возвестила этот знаменательный день! — провозглашает Фред. Я под одобрительный рев выхожу вперед, краснея и делая вид, что для меня это неожиданность.
Конечно же, все это отрепетировано. Фред играет свою роль. А я очень старательно играю свою.
Ножницы, изготовленные специально для этого представления, тупые, и мне приходится потрудиться, чтобы раскромсать ими ленту. Через несколько секунд у меня начинают потеть ладони. Я чувствую нетерпение Фреда, прячущееся за улыбкой, тяжелеющие взгляды его свиты и членов комитета. Все они смотрят на меня с маленького отгороженного участка рядом с кучкой журналистов.
Щелк! Ну наконец-то мне удается одолеть эту ленту! Лента, трепеща, падает на землю, и все ликуют на фоне высокой, гладкой бетонной стены. Колючая проволока наверху блестит под солнцем, словно металлические зубы.
Затем мы переходим в цокольный этаж местной церкви для небольшого приема. Приглашенные разбирают шоколадные пирожные с орехами и нарезанный сыр на бумажные салфетки и устраиваются на складных стульях, пристраивая на коленях пластиковые стаканчики с содовой.
Это все — неформальная обстановка, ощущение близости, цокольный этаж церкви с ее чистыми белыми стенами и слабым запахом скипидара — все было тщательно спланировано.
Фред принимает поздравления и отвечает на вопросы о политике и планируемых переменах. Моя мать сияет — я никогда не видела ее такой счастливой, — и когда она замечает мой взгляд, то подмигивает мне. Мне приходит в голову, что именно этого она желала для меня — для всех нас — всю мою жизнь.
Я перемещаюсь сквозь толпу, улыбаясь и поддерживая вежливую беседу, когда требуется. За смехом и болтовней меня преследует шипение, имя, что сопровождает меня повсюду.
«Красивее, чем Касси...»
«Не такая стройная, как Касси...»
«Касси, Касси, Касси...»
По дороге домой Фред пребывает в прекрасном настроении. Он ослабляет узел галстука и расстегивает воротник рубашки, закатывает рукава до локтя и открывает окна, так что ветер врывается в машину и сдувает волосы ему на лицо.
Фред уже становится больше похож на отца. Лицо у него красное — в церкви было жарко, — и на секунду я невольно представляю, как оно все будет, когда мы поженимся, и как скоро он пожелает обзавестись детьми. Я закрываю глаза, и представляю себе залив, и позволяю его волнам рассеять картинку: Фред, лежащий поверх меня.
— Они это проглотили! — возбужденно произносит Фред. — Я бросил пару намеков, то тут, то там, насчет Флинча и департамента энергии, и эта идея увлекла всех — уверяю тебя.
Внезапно я больше не могу держать этот вопрос в себе.
— Что случилось с Кассандрой?
Улыбка исчезает с лица Фреда.
— Ты меня вообще слушаешь?
— Слушаю. Они все проглотили. Увлеклись идеей. Но ты мне напомнил — я хотела спросить. Ты никогда не говорил, что с ней случилось.
Теперь от улыбки не осталось и следа. Фред отворачивается к окну. Послеполуденное солнце покрывает его лицо постоянно изменяющимися узорами из тени и света.
— А с чего ты решила, что что-то случилось?
Я стараюсь говорить непринужденно:
— Ну просто... я хотела знать, почему вы развелись.
Фред быстро разворачивается ко мне, словно ожидая уловить отразившуюся у меня на лице ложь. Я сохраняю безучастное выражение. Фред немного расслабляется.
— Непримиримые противоречия. — Улыбка вновь возвращается на его губы. — Должно быть, во время ее экзамена допустили ошибку. Она совершенно мне не подходила.
Мы смотрим друг на друга, улыбаясь, как того требует долг, и каждый скрывает свои тайны.
— Знаешь, что мне особенно нравится в тебе? — говорит Фред, взяв меня за руку.
— Что?
Внезапно Фред рывком притягивает меня к себе. От неожиданности я вскрикиваю. Фред щиплет меня за внутреннюю сторону руки, у локтя, и руку пронзает острая боль. Слезы наворачиваются на глаза, и я втягиваю воздух, пытаясь совладать с ними.
— Что ты не задаешь слишком много вопросов, говорит Фред и грубо отталкивает меня. — Касси задавала слишком много вопросов.
Потом он откидывается на спинку сиденья, и остаток пути мы молчим.
Вторая половина дня всегда была моим любимым временем — моим и Лины. А теперь?
Я не знаю. Мои чувства, мои прежние предпочтения — они где-то далеко. Они не изгладились полностью, как должны были, но, словно тени, постепенно истаивают, когда я пытаюсь сосредоточиться на них.
Я не задаю вопросов.
Я просто иду.
Дорога на велосипеде до Диринг Хайленд уже переносится легче. К счастью, я ни на кого не натыкаюсь. Я складываю продукты и бензин в погреб, который мне показала Грейс.
Потом я отправляюсь на Пребл-стрит, где дядя Лины когда-то держал бакалейную лавку. Как я и подозревала, магазинчик на углу теперь не работает, окна закрыты ставнями, а поверх установлены металлические решетки. За решетками видны граффити, небрежно набросанные на окне, ныне нечитаемые, потускневшие от дождя и солнца. Навес насыщенного синего цвета разорван и наполовину разобран. Длинная тонкая металлическая трубка, часть крепления, смахивающая на суставчатую паучью лапу, вылезла из ткани и раскачивается на ветру, словно маятник. На одной из решеток прикреплен небольшой плакатик, гласящий «Женская и мужская парикмахерская! Скоро открытие!»