— Что... что ты имеешь в виду? — Я изо всех сил стараюсь скрыть дрожь в голосе.
Фред снова прищуривается. Я стою, затаив дыхание. На мгновение мне кажется, что он сейчас признается, что он с ней сделал и где она. Но он просто говорит:
— Я не позволю тебе разрушить то, над чем я столько трудился. Ты будешь слушаться меня.
— Я твоя пара, — произношу я. — А не твоя собака.
Это происходит молниеносно. Фред преодолевает разделяющее нас расстояние, и вот уже его рука сжимает мне горло, и я ощущаю на лице его дыхание. Меня охватывает паника, тяжелая, непроглядная. Слюна скапливается у меня в горле. Нечем дышать.
Глаза Фреда, каменные и непроницаемые, наплывают на меня.
— Ты права, — говорит он. Он абсолютно спокоен теперь, когда его пальцы сомкнулись на моем горле. Я не вижу ничего, кроме его глаз. На мгновение все темнеет, я моргаю, и он снова передо мной, смотрит на меня, говорит убаюкивающе:
— Ты — не моя собака. Но ты все равно научишься сидеть, когда я приказываю. Ты все равно научишься повиноваться.
— Эй! Есть тут кто-нибудь?
Голос доносится из передней. Фред мгновенно отпускает меня. Я судорожно втягиваю воздух, потом начинаю кашлять. Глаза саднит. Легкие с трудом проталкивают в себя воздух.
— Эй!
Дверь распахивается, и в комнату влетает Дебби Сэйер, парикмахерша моей матери. Она ойкает и останавливается. Заметив нас с Фредом, она краснеет.
— Мэр Харгроув, — говорит она. — Я не хотела мешать...
— Вы не помешали, — говорит Фред. — Я уже собрался уходить.
— Просто у нас было договорено, — неуверенно добавляет Дебби. Она смотрит на меня. Я провожу рукой по глазам. На коже остается влажный след. — Мы собирались обсудить свадебную прическу... Я же не перепутала время, нет?
Свадьба. Сейчас это кажется абсурдом, скверной шуткой. Вот мой предначертанный путь — с этим чудовищем, способным улыбаться, а спустя секунду душить меня. Я чувствую, как снова наворачиваются слезы, и прижимаю ладони к глазам, желая унять эти слезы.
— Нет, — у меня саднит горло. — Вы не перепутали.
— Вам плохо? — спрашивает Дебби меня.
— У Ханы аллергия, — непринужденно произносит Фред, прежде чем я успеваю сказать хоть слово. — Я ей сто раз говорил, чтобы она принимала лекарства... — Он берет меня за руку, сжимает пальцы — слишком сильно, но не настолько, чтобы Дебби это заметила. — Она очень упряма.
Он отпускает меня. Я прячу болящие пальцы за спину, сгибаю их, все еще сдерживая желание заплакать.
— Увидимся завтра, — говорит Фред, улыбаясь в мою сторону. — Ты же не забыла про коктейль-прием.
— Не забыла, — отвечаю я, отказываясь смотреть на него.
— Хорошо. — Он выходит из комнаты. В коридоре он начинает насвистывать.
Как только Фред оказывается за пределами слышимости, Дебби начинает щебетать:
— Какая вы счастливая! Генри — ну, это моя пара — выглядит так, словно ему лицо расплющили об стену. — Она заливается смехом. — Впрочем, он хорошая пара для меня. Мы от души поддерживаем вашего мужа - или, точнее сказать, будущего мужа, ведь уже так скоро. От всей души поддерживаем это.
Дебби выкладывает поверх груды благодарственных открыток и фотографий фен, две расчески и прозрачную сумочку со шпильками.
— Знаете, Генри недавно встретил вашего мужа на мероприятии по сбору средств для фонда. Да где же мой спрей для волос?!
Я закрываю глаза. Может, все это сон. Дебби, свадьба, Фред? Может, я проснусь и будет прошлое лето, или позапрошлое, или лето пятилетней давности — до того, как все это стало реальностью.
— Я знаю, что из него получится великий мэр. Не хочу сказать ничего плохого про Харгроува - старшего — я уверена, что он делал все, что мог, — но если хотите знать, я думаю, что он был, малость, мягкосердечен. Он вправду хотел, чтобы Крипту раскурочили... — Дебби качает головой. — А я бы сказала - похороните их там, и пусть гниют.
Ее слова внезапно привлекают мое внимание.
— Что?
Дебби атакует меня с расческой, тянет и дергает.
— Не поймите меня неправильно — мне нравился Харгроув - старший. Но я думаю, что у него были неверные идеи насчет некоторых разновидностей людей.
— Нет-нет. — Я сглатываю. — Что вы сказали перед этим?
Дебби с силой поднимает мой подбородок и осматривает меня.
— Ну, я думаю, их стоило бы оставить гнить в Крипте - преступников, я имею в виду, и больных.
Она начинает укладывать волосы петлями и смотреть, как они ниспадают.
Дура! Какая же я дура!
— Ну и подумайте о том, как он умер.
Отец Фреда умер двенадцатого января, в тот день, когда начались волнения, после того как в Крипте взорвали бомбы. Взрывом снесло весь восточный фасад. Заключенные внезапно обнаружили, что в их камерах исчезли стены, а во дворе нет заборов. Произошел массовый бунт. Отец Фреда прибыл на место вместе с полицией и умер, когда пытался восстановить порядок.
Идея возникает стремительно, словно сильный снегопад, возводящий белую стену, которую я не могу ни перелезть, ни обойти.
У Синей Бороды была запертая комната, тайное место, куда он прятал своих жен... Запертые двери, тяжелые засовы, женщины, гниющие в каменных стенах...
Возможно. Это возможно. Все совпадает. Это объясняет и ту записку, и отсутствие Касси в системе ЦОИО. Ее могли счесть неполноценной. Некоторые заключенные неполноценны. Их личность, история, вся их жизнь стерта. Одно нажатие кнопки — и металлическая дверь закрывается, и их словно никогда и не существовало...
Дебби продолжает щебетать.
— Туда им и дорога, и пусть еще скажут спасибо, что их не расстреляли на месте. Вы слыхали, что произошло в Уотербери? — Она смеется. Ее смех слишком громок для этой небольшой комнаты. Голову пронзают болезненные уколы. — В субботу утром за какой-нибудь час огромный лагерь участников сопротивления, расположенный рядом с Уотербери, был стерт с лица земли. Из наших солдат почти никто не пострадал.
Дебби снова серьезнеет.
— Знаете что? Я думаю, освещение получше наверху, в комнате вашей матери. Как вы думаете?
Я ловлю себя на том, что соглашаюсь с ней, и прежде, чем осознаю происходящее, я уже иду. Я всплываю вверх по лестнице, а Дебби за мной. Я иду к спальне матери, как будто меня несет ветром, или я сплю, или умерла.
Лина
После ухода Алекса все подавлены. Алекс был источником проблем, но все равно он был одним из нас, одним из группы, и я думаю, что все — кроме Джулиана — испытывают чувство потери.
Я брожу вокруг, почти что в оцепенении. Несмотря ни на что, присутствие Алекса, возможность видеть его, знать, что он в безопасности, утешали меня. Теперь, когда он ушел, кто знает, что с ним может случиться? Он больше не принадлежит мне, чтобы страдать от потери, но печаль и гложущее ощущение неверия со мной.
Корал бледна и молчалива, и глаза ее широко распахнуты. Она не плачет. И почти не ест.
Тэк с Хантером обсуждают, не пойти ли поискать Алекса, но Рэйвен быстро объясняет им глупость этой идеи. Несомненно, у Алекса не один час форы, и, кроме того, выследить одиночку еще труднее, чем группу. Они только зря потеряют время, ресурсы и силы.
«Мы ничего не можем сделать, — сказала Рэйвен, пряча от меня глаза, — нам остается лишь позволить ему уйти».
Так мы и поступаем. Внезапно никаких фонарей не хватает, чтобы прогнать тени, часто встающие между нами, тени других людей и других жизней, потерянных в Диких землях, их борьбы, мира, расколотого надвое. Я не могу выбросить из головы мысли о лагере, и о Пиппе, и о колонне солдат, которую мы тогда видели, прячась в лесу.
Пиппа сказала, что нам следует ждать связных сопротивления три дня, но вот третий день медленно переходит в вечер, но никто так и не появился.
Каждый день мы становимся все более психованными. Это не тревога как таковая. У нас достаточно еды и теперь, когда Тэк с Хантером нашли неподалеку ручей, достаточно воды. Весна наступила, животные вышли из спячки, и охота стала лучше.
Но мы полностью отрезаны от новостей — о том, что произошло в Уотербери, и о том, что творится в других районах страны. Когда очередное утро, словно прилив, поднимается над старыми, могучими дубами, слишком легко представить, будто мы — единственные оставшиеся люди во всем мире.
Я не могу больше сидеть под землей. Каждый день после обеда, какой удалось раздобыть, я выбираю направление, иду туда, стараясь не думать про Алекса и его записку, и обычно обнаруживаю, что только об этом я и думаю.
Сегодня я иду на восток. Сейчас одно из моих любимых времен суток: совершенство промежуточного момента, когда свет кажется текучим, словно медленно наливаемый сироп. Но я все равно не могу избавиться от ощущения несчастья, скручивающего узлом внутри. Я не в состоянии избавиться от мысли, что остаток наших жизней весь будет таким: бежать, прятаться, терять то, что мы любим, зарываться под землю и рыскать в поисках пищи и воды.
Время вспять не повернешь. Нам никогда не вступить в города маршем победителей, провозглашая на улицах нашу победу. Мы будем просто кое-как перемогаться тут, до тех пор, пока перемогаться окажется уже некому.
История Соломона. Странно, что изо всех историй Руководства «ББс» Алекс выбрал именно эту — ведь именно она не шла у меня из головы после того, как я обнаружила, что он жив. Неужели он каким-то образом узнал об этом? Неужели он понял, что я чувствовала себя как тот несчастный, разрубленный пополам ребенок?
Неужели он пытался сообщить мне, что и сам чувствует себя точно так же?
Нет. Он сказал мне, что наше прошлое и все, что мы делили, мертво. Но вопросы у меня в голове, словно сильное течение, волокли меня снова и снова на те же самые места.
История Соломона. Суд царя. Ребенок, разрубленный надвое, и пятно крови, впитавшейся в каменный пол...
В какой-то момент я осознаю, что понятия не имею, ни как долго я иду, ни насколько далеко я ушла от явки. По пути я не обращала внимания на вид местности — ошибка новичка. Грэндпа, один из самых старых зараженных в Хоумстиде неподалеку от Рочестера, любил рассказывать истории о духах, которые, вроде как, обитают в Диких землях и передвигают деревья, камни и реки просто ради того, чтобы сбить людей с толку. Никто из нас на самом деле не верил в такое, но послание было истинным: Дикие земли — это хаос, это изменяющийся лабиринт, и они способны водить тебя кругами.