лятора хватают лишь землю. Регулятор взревывает в бешенстве и кидается на меня. Я замахиваюсь, бью регулятора пистолетом по голове и слышу треск, когда пистолет соприкасается с виском. Это задерживает регулятора, и я вскакиваю, пока меня не затоптали.
Во рту привкус металла и пыли, а голова начинает пульсировать. Я не вижу Джулиана. Я не вижу ни матери, ни Колина, ни Хантера.
Сотрясение взрыва, разлетающиеся камни и белая пыль замазки. Взрывная волна чуть не сбивает меня с ног. Сперва я думаю, что это, должно быть, случайно сработала одна из бомб, и я оглядываюсь, ища Пиппу, пытаясь избавиться от звона в голове, от жгучей, удушающей пыли, — и успеваю увидеть, как Пиппа незамеченной проскальзывает между двумя казармами и движется в сторону центра.
У меня за спиной часть подмостков трещит и начинает валиться. Крики взмывают волной. Меня толкают в спину: кто-то ломится вперед, пытаясь убраться подальше от падающего сооружения. Оно медленно- медленно, со скрипом, балансирует — а потом набирает скорость, с грохотом рушится на землю, накрывая неудачников всей своей тяжестью.
В стене теперь красуется зияющая дыра у самого ее основания. Я понимаю, что это, должно быть, работа самодельной бомбы, взрыв, на скорую руку подготовленный сопротивлением. Бомба Пиппы развалила бы стену надвое.
Но и этого оказывается достаточно: наши остальные силы уже хлынули в этот пролом — поток людей, которых вышвырнули или вынудили уйти, обездоленных и больных, вливается в Портленд. Этот поток налетает на гвардейцев, на неровный строй сине-белых мундиров, отшвыривает его и вынуждает пуститься в бегство.
Я потеряла Джулиана. Нет смысла пытаться найти его сейчас. Я могу лишь молиться, чтобы с ним ничего не случилось, чтобы он выбрался из этого месива живым и невредимым. И что случилось с Тэком, мне тоже неизвестно. В глубине души я надеюсь, что он отступил за стену вместе с Рэйвен, и на секунду мне мерещится, что стоит лишь Тэку унести ее обратно в Дикие земли, как она очнется. Она откроет глаза и обнаружит, что мир преобразился так, как она хотела.
А может, она не очнется. Может, она уже в ином странствии, отправилась разыскивать Блу.
Стараясь не дышать продымленным воздухом я пробираюсь к месту, где на моих глазах скрылась из вида Пиппа. Одна из гвардейских казарм горит. Я вспоминаю старый номерной знак, который мы нашли наполовину погруженным в грязь, когда уходили прочь от Портленда прошлой зимой.
«Жить свободным или умереть».
Я спотыкаюсь о чье-то тело. Желудок поднимается к горлу — на долю секунды меня одолевает темнота, свернувшаяся кольцами внутри, словно волосы Рэйвен на ноге Тэка — о господи, Рэйвен умерла! — но я сглатываю, восстанавливаю дыхание и продолжаю идти, драться и проталкиваться вперед. Мы желали свободы любить. Мы жаждали свободы выбирать. Теперь пришло время сражаться за нее.
Наконец я вырываюсь из боя. Я ныряю за здание казармы, выхожу на гравиевую дорожку между домами и направляюсь к неплотной группе деревьев, окружающих Бэк Коув. Лодыжка болит всякий раз, как я переношу на нее вес, но я не останавливаюсь. Я быстро вытираю ухо рукавом и решаю, что кровотечение уже замедлилось.
Возможно, у сопротивления есть дело в Портленде — но у меня здесь свое дело.
Хана
Вой сирены раздается прежде, чем священник успевает объявить нас мужем и женой. Вот только что все было тихо и упорядоченно. Музыка смолкла, толпа замерла, голос священника разносится по залу, перекатываясь над головами присутствующих. В тишине я слышу даже каждый щелчок камеры: затвор открывается и закрывается, открывается и закрывается, словно металлические легкие.
А в следующую секунду все приходит в движение, все превращается в хаос, в мешанину пронзительных воплей и воя сирен. И я мгновенно осознаю, что заразные здесь. Они пришли по наши души.
Чьи-то руки грубо хватают меня со всех сторон.
— Быстро, быстро! — Телохранители прокладывают мне путь к выходу. Кто-то наступает на подол моего платья, и я слышу, как оно рвется. Глаза жжет. Я задыхаюсь от слишком сильного запаха лосьона после бритья, от обилия тесно скученных тел.
— Скорее, уходим!
Рации взрываются треском помех. Решительные голоса выкрикивают что-то на кодовом языке, которого я не понимаю. Я пытаюсь обернуться, чтобы отыскать мать, и меня чуть не сбивает с ног напором уводящих меня охранников. Я на миг замечаю Фреда в окружении его телохранителей. Лицо у него бледное. Он что-то кричит в мобильник. Я очень хочу, чтобы он посмотрел на меня. В это мгновение я забыла про Касси, забыла про все. Мне очень нужно, чтобы он сказал мне, что все в порядке. Очень нужно, чтобы он объяснил мне, что происходит.
Но Фред даже не смотрит в мою сторону.
На улице по глазам бьет ослепительный свет. Я зажмуриваюсь. Журналисты толпятся неподалеку от дверей, перекрыв дорогу к машине. Длинные металлические стволы их камер на секунду кажутся мне ружьями, и все они направлены на меня.
Они собираются поубивать нас всех.
Телохранители с боем расчищают место для меня, расталкивая стремительный людской поток. Наконец мы добираемся до машины. Я снова ищу взглядом Фреда. На миг наши глаза встречаются над толпой. Фред направляется к радиофицированной полицейской машине.
— Отвезите ее ко мне домой! — кричит он Тони, потом разворачивается и ныряет на заднее сиденье полицейского автомобиля. Вот так-то. Мне — ни слова.
Тони кладет руку мне на макушку и грубо направляет меня на заднее сиденье. Двое из телохранителей Фреда садятся рядом со мной, с оружием наготове. Мне хочется попросить их убрать пистолеты, но у меня, кажется, что-то с головой. Я даже не могу вспомнить, как этих двоих зовут.
Тони включает зажигание, но толпа людей на стоянке запирает нас, словно в ловушке. Тони громко сигналит. Я затыкаю уши и напоминаю себе, что нужно дышать. Мы в безопасности, мы в машине, все будет в порядке. Полиция все уладит.
В конце концов мы трогаемся, медленно пробираясь через расступающуюся толпу. У нас уходит почти двадцать минут на то, чтобы одолеть длинную подъездную дорожку, ведущую от лабораторий. Мы сворачиваем прямиком на Кэмешиал-стрит, на которой скопилось еще больше народу, потом проскакиваем против потока в узкую улочку с односторонним движением. В машине все молчат и смотрят на мельтешение народа на улице: люди в панике бегут, сами не зная куда. Хотя я вижу раскрытые рты и понимаю, что они что-то кричат, сквозь толстые стекла проникает только вой сирен. Как ни странно, это пугает сильнее всего — все эти лишенные голоса, безмолвно кричащие люди.
Потом мы проносимся по такому узкому переулку, что я совершенно уверена: мы вот-вот застрянем в нем. Затем сворачиваем на другую улицу с односторонним движением, на этот раз относительно малолюдную. Мы ныряем под знак остановки и выруливаем влево, в очередной переулок. Наконец-то мы нормально движемся.
Мне приходит в голову идея попробовать дозвониться до матери по мобильному, но, когда я набираю номер, в трубке лишь зуммер неверного соединения. Должно быть, сеть перегружена. Внезапно я ощущаю себя очень маленькой. Система — это безопасность. Это все. В Портленде всегда есть кто-то смотрящий.
Но, теперь, похоже, что система ослепла.
— Включи радио, — говорю я Тони. Он повинуется. В эфире Национальная служба новостей. Голос диктора звучит успокаивающе, почти лениво — он произносит устрашающие слова абсолютно невозмутимым тоном:
— ...пролом в стене... просим всех не паниковать... пока полиция восстановит контроль... заприте окна и двери, не выходите из дома... регуляторы и все правительственные служащие объединили свои усилия...
Внезапно голос диктора обрывается. Слышен лишь треск помех. Тони крутит верньер, но из динамиков несется лишь невнятный гул и пощелкивание, сплошной белый шум. Потом внезапно раздается другой голос, чрезмерно громкий и настойчивый:
— Мы возвращаем себе город. Мы возвращаем свои права и свободу. Присоединяйтесь к нам. Разрушайте стены. Разрушайте...
Тони резким движением выключает радиоприемник. В машине повисает звенящая, оглушительная тишина. Мне вспоминается первая атака террористов, когда в десять утра мирного, обыденного вторника в Портленде одновременно прозвучали три взрыва. Я помню, я тогда находилась в машине. Когда мы с матерью услышали по радио сообщение, мы сперва не поверили. И не верили, пока не увидели дым, затягивающий небо, и хлынувший мимо нас поток людей, и пепел, падающий сверху, словно снег.
Кассандра сказала, что Фред допустил эти нападения, чтобы доказать, что заразные существуют, и продемонстрировать, что они чудовищны. Но теперь чудовища здесь, за стенами, они снова на наших улицах. Я не могу поверить, чтобы он позволил этому произойти.
Я должна верить, что Фред все исправит, даже если для этого придется убить их всех.
Наконец мы выбираемся из хаоса и толпы. Теперь мы находимся неподалеку от Камберленда, где прежде обитала Лина, в тихо ветшающей жилой части города. В отдалении начинает выть сирена на старой каланче в Манджой-Хилл, вклинивая свои печальные ноты в промежутки между воем сигналов тревоги. Мне хочется, чтобы мы вместо дома Фреда поехали к нам домой. Мне хочется свернуться клубком на своей кровати и уснуть. Мне хочется проснуться и обнаружить, что все сегодняшние события — не более чем кошмар, просочившийся сквозь исцеление.
Но мой дом больше не мой. Хотя священник и не завершил объявление, я уже официально замужем за Фредом Харгроувом. Теперь ничто не будет прежним.
Влево, на Шермана. Потом вправо, в очередной переулок, выводящий нас в парк. Когда мы доезжаем до конца аллеи, кто-то выскакивает нам наперерез, размытое серое пятно.
Тони вскрикивает и жмет на тормоза, но поздно. Я успеваю заметить потрепанную одежду и длинные спутанные волосы — заразная! — прежде чем удар сбивает ее с ног. Она, вращаясь, пролетает по капоту — на секунду напротив лобового стекла словно возникает ветряная мельница — и снова исчезает из вида.