Вверх по лестнице, в мир огня и пламени. Воздух делается водянистым; он дрожит от жара, как будто мир превращается в мираж. Было бы быстрее опустить Грейс, и пусть бежит рядом со мной, но теперь, когда я нашла ее — теперь, когда она здесь, когда она цепляется за меня, и ее сердце лихорадочно бьется в груди в одном ритме с моим, — теперь я не могу позволить ей исчезнуть.
Велосипед лежит там, где я его оставила. Слава богу. Грейс неуклюже взбирается на него, я устраиваюсь позади и отталкиваюсь от земли. Ноги у меня тяжелые, словно каменные. Но, наконец, инерция несет нас вперед. А потом я еду, еду, как только могу быстро, прочь от пальцев дыма и огня, оставляя Хайлендс гореть.
Хана
Я иду, не обращая внимания на то, где нахожусь и куда направляюсь. Я переставляю одну ногу за другой. Мои белые туфли негромко шлепают по тротуару. Я слышу в отдалении рев голосов. Солнце светит ярко и приятно греет мне плечи. Легкий ветерок шевелит листву, и деревья машут ветвями и кланяются, машут и кланяются, когда я прохожу мимо.
Одна нога за другой, одна за другой. Это так просто. Солнце такое яркое.
Что со мной будет?
Я не знаю. Возможно, я наткнусь на кого-нибудь, кто меня знает. Возможно, меня вернут родителям. Возможно, раз город не прекратил существовать и раз Фред теперь мертв, мне подберут другую пару.
Или, возможно, я буду идти, пока не дойду до края света.
Возможно. Но сейчас существует лишь высоко стоящее белое солнце, и небо, и струйки серого дыма, и голоса, звучащие, словно отдаленный океанский прибой.
Есть лишь шлепанье моих туфель и деревья, которые как будто кивают и говорят мне: «Все в порядке. Все будет в порядке».
Возможно, они все-таки правы.
Лина
Когда мы подходим к Бэк Коув, людской ручеек превращается в ревущий стремительный поток, и я с трудом маневрирую между людьми на своем велосипеде. Люди бегут, кричат, размахивают молотками, ножами и обрезками металлических труб, рвутся к какому-то неведомому мне месту назначения, и я с удивлением замечаю, что бунтуют уже не одни заразные: здесь еще и дети — некоторым из них не больше двенадцати-тринадцати, — неисцеленные и гневные. Я даже замечаю нескольких исцеленных, которые смотрят из окон на улицу и время от времени машут, выказывая солидарность.
Я выбираюсь из толпы и трясусь на велосипеде по илистому берегу бухточки, где мы с Алексом назначали свидание целую вечность назад — где он впервые пожертвовал своим счастьем ради моего. Между булыжниками старой дороги растет высокая трава, и люди раненые или мертвые — лежат в этой траве, испуская стоны или устремив незрячие взгляды в небо. Несколько тел, лежат ничком на мелководье, и вокруг них на поверхности воды расплываются красные круги.
За бухточкой, у стены, толпа все еще плотная, но здесь, похоже, в основном наши. Регуляторов и полицию, должно быть, отбросили к Старому порту. Теперь тысячи мятежников движутся в ту сторону, голоса их слились в единую мелодию ярости.
Я бросаю велосипед в тени большого куста можжевельника, беру Грейс за плечи и осматриваю ее, нет ли порезов или ушибов. Грейс дрожит и глядит на меня круглыми глазами с таким видом, словно думает, что я могу исчезнуть в любую секунду.
— Что случилось с остальными? — спрашиваю я. У Грейс под ногтями грязь, и она очень худая. Но в остальном она выглядит нормально. И не просто нормально — она красивая. У меня в горле зарождается всхлип, но я давлю его. Мы пока еще не в безопасности.
Грейс качает головой.
— Я не знаю. Там был огонь... и я спряталась.
Значит, они ее бросили. Или недостаточно за ней присматривали, чтобы заметить момент, когда она исчезла. Мне делается тошно.
— Ты выглядишь по-другому, — тихо говорит Грейс.
— Ты стала выше, — говорю я. Внезапно мне хочется завопить от радости. Сейчас я могла бы кричать от счастья, даже будь весь мир в огне.
— Куда ты уходила? — спрашивает меня Грейс. — Что с тобой было?
— Тише! — Я обо всем тебе расскажу, но попозже. — Я беру ее за подбородок. - Послушай, Грейс. Я хочу тебе сказать, что мне ужасно жаль. Я сожалею, что оставила тебя. Я никогда больше тебя не оставлю, хорошо?
Взгляд Грейс скользит по моему лицу. Она кивает.
— Я собираюсь позаботиться, чтобы тебе ничего не грозило, — я проталкиваю слова сквозь комок в горле. — Ты мне веришь?
Грейс снова кивает. Я притягиваю ее к себе и сжимаю в объятиях. Она такая худенькая, такая хрупкая! Но я знаю, что Грейс — сильная. И всегда была сильной. Она будет готова к тому, что грядет.
— Бери меня за руку, — говорю я. Я толком не понимаю, куда идти, и мне в голову приходит мысль про Рэйвен. Но потом я вспоминаю, что Рэйвен больше нет, что ее убили на стене, и меня снова одолевает тошнота. Но надо сохранять спокойствие ради Грейс.
Нужно найти безопасное место, где можно было бы пересидеть с Грейс до конца боев. Моя мать поможет мне. Она придумает, что можно сделать.
Хватка у Грейс на удивление сильная. Мы идем вдоль берега, петляя между лежащими — и заразными, и регуляторами, — ранеными, умирающими и мертвыми. На вершине пригорка я вижу Колина. Он, прихрамывая и тяжело опираясь на какого-то парня, идет к пустому месту в траве. Его спутник поднимает голову, и у меня останавливается сердце.
Алекс.
Он замечает меня почти сразу же после того, как я узнаю его. Я хочу закричать, хочу позвать его, но у меня снова пропал голос. Мгновение Алекс колеблется. Потом он опускает Колина в траву и что-то ему говорит. Колин сжимает колено, кривится, кивает.
Потом Алекс рысцой бежит ко мне.
— Алекс. — Мне кажется, будто произнесенное вслух имя делает его реальным. Алекс останавливается в нескольких дюймах от меня, смотрит на Грейс, потом снова на меня. — Это Грейс, — говорю я, дергая ее за руку. Грейс робеет и прячется за меня.
— Я помню, — говорит Алекс. В его глазах нет больше ни суровости, ни ненависти. От покашливает. — Я думал, что никогда больше тебя не увижу.
— И я тоже. — Солнце кажется чересчур ярким, и внезапно я не могу сообразить, что бы еще сказать, не могу подобрать слов, чтобы описать все, о чем я думала и чего желала. — Я... я получила твою записку.
Алекс кивает. Его губы слегка напрягаются.
— А Джулиан?..
— Я не знаю, где Джулиан, — говорю я и ощущаю укол вины. Я думаю о голубых глазах Джулиана, о том, как он сворачивался вокруг и грел меня, пока я спала. Я надеюсь, что с ним ничего не случилось. Я наклоняюсь так, чтобы посмотреть Грейс в глаза. — Грейси, посиди тут минутку, ладно?
Грейс послушно опускается на землю. Я не могу заставить себя отойти от нее дальше, чем на два шага Алекс следует за мной.
Я понижаю голос, чтобы Грейси нас не слышала.
— Это правда? — спрашиваю я у Алекса.
— Что — правда? — Глаза у него по-прежнему цвета меда. Те самые глаза, которые я помню по моим снам.
— Что ты все еще любишь меня, — выдыхаю я. — Мне нужно знать.
Алекс кивает. Он прикасается к моему лицу - едва задев за скулу, убирает с нее волосы.
— Правда.
— Но... я изменилась, — говорю я. — И ты изменился.
— И это, правда, — негромко отвечает он. Я смотрю на шрам у него на лице, протянувшийся от левого глаза до линии подбородка, и что-то екает у меня в груди.
— И что же теперь? — спрашиваю я его. Свет слишком яркий, кажется, будто день сливается со сном.
— Ты любишь меня? — спрашивает Алекс. И можно заплакать. Можно уткнуться лицом ему в грудь, и вдыхать его запах, и сделать вид, будто ничего не изменилось, что все будет прекрасно, все исправилось и исцелилось навсегда.
Но я не могу. Я знаю, что не могу.
— Я никогда не переставала тебя любить. — Я отвожу взгляд от Алекса. Я смотрю на Грейс, на высокую траву, в которой лежат раненые и убитые. Я думаю о Джулиане, о его ясных голубых глазах, его терпении и доброте. Я думаю о боях, которые мы прошли, и о боях, которые нам еще предстоят. Я набираю побольше воздуха в грудь. — Но все не так просто.
Алекс кладет руки мне на плечи.
— Я не собираюсь больше убегать, — говорит он.
— Я не хочу, чтобы ты убегал, — говорю я ему.
Его пальцы касаются моей щеки, и я на секунду прижимаюсь лицом к его ладони, позволяя боли последних нескольких месяцев покинуть меня, позволяя Алексу повернуть мое лицо к нему. Потом он наклоняется и целует меня, легко и прекрасно, едва касаясь моих губ — поцелуй, обещающий возрождение.
— Лина!
Когда Грейс окликает меня, я отстраняюсь от Алекса. Грейс поднялась на ноги и указывает на пограничную стену, она даже подпрыгивает — настолько ее переполняет энергия. Я поворачиваюсь взглянуть. На мгновение слезы застилают мне глаза, превращая мир в калейдоскоп цветов — цветные пятна ползут вверх по стене, превращая бетон в мозаику.
Нет. Не цветные пятна — люди. Люди нахлынули на стену.
Более того — они ее сносят.
Кричащие, буйные, ликующие, размахивающие молотками и обломками подмостков, разрушающие границы мира, каким мы его знаем. Меня захлестывает радость. Грейс срывается с места. Она тоже мчится к стене.
— Грейс, подожди! — Я кидаюсь за ней, но Алекс ловит меня за руку.
— Я найду тебя, — говорит он, смотря на меня памятным взглядом. — Я не позволю тебе уйти снова.
Я не уверена, что могу сказать хоть слово. Вместо этого я киваю, надеясь, что он понимает меня. Алекс сжимает мою руку.
— Иди, — говорит он.
И я иду. Грейс приостановилась, чтоб подождать меня, и я беру ее за худенькую ручку и вскоре обнаруживаю, что мы бежим: бежим сквозь солнце, сквозь не развеявшийся еще дым, сквозь траву на берегу, превратившемся в кладбище, а солнце продолжает бесстрастно плыть по небу, и небо отражается в воде.
Когда мы добегаем до стены, я замечаю Хантера и Брэма, стоящих бок о бок, смуглых, вспотевших, крушащих бетон обрезками труб. Я вижу Пиппу, взобравшуюся на уцелевший участок стены и размахивающую яр