— Не сердишься?
— За что, господи? — какая-то нотка грусти в его голосе все же была. — Все нормально…
— Вот уж нет, — сказала Анастасия, не глядя на него. — Только не сердись… Я думаю, и мне тяжело.
— Странное совпадение, — сказал Капитан уже веселее. — Я тоже думаю, и не над самыми простыми вещами. Не подумать ли нам вместе и вслух?
— Подождем, — сказала Анастасия. — Только не сердись, хорошо? Подождем…
И отъехала. Словно камень с души свалился. Она погнала Росинанта легким галопом, волосы развевались из-под шлема, увенчанного золотым серпом-и-молотом. Где те времена, когда жизнь казалась ей не лишенной тягостных загадок, но довольно простой и без крупных неожиданностей? Где времена, когда она и подумать не могла, что потрясение основ — столь мучительная штука? Анастасия, светлая княжна из рода Вторых Секретарей, храбрый рыцарь, пустившаяся в поход за Знаниями — ах, каким легким и прекрасным виделся тот поход…
Она остановила коня — вокруг были возделанные поля! Пшеница стояла золотой, чуть колыхавшейся, упругой стеной. Анастасия спрыгнула с седла, сорвала колос, размяла в пальцах, попробовала зерна. Самая настоящая пшеница — и на вид, и на вкус.
Подъехали Капитан с Ольгой. Анастасия молча обвела рукой золотящиеся до горизонта поля.
— Ну, по крайней мере, не Канал… — сказал Капитан.
Все прекрасно понимали, что означают эти золотые колосья. Обширные поля без конца и края — это государство. Вот только чье? И как здесь относятся к путникам?
Оставалось набраться терпения и ехать вперед, что они и сделали. Скоро обнаружили торную дорогу и двинулись по ней. И прошло не так уж много времени, прежде чем Капитан, случайно оглянувшись, вскрикнул:
— Черт!
Анастасия ничего не спросила. Все и так было ясно. Далеко позади, неподалеку от дороги, по которой они проехали, поднималась черная струйка дыма. Прервалась. Вновь потянулась к небу. Прервалась. Возникла снова.
— Поздравляю, — сказал Капитан. — Мы в мешке. Может быть, те, впереди, уже знают, сколько нас тут есть.
— Приятная весть, — сказала Анастасия. — Что ж, деваться некуда…
— Давно мы ни с кем не дрались, — добавила Ольга не без азарта.
— Нашла о чем горевать… — фыркнул Капитан. — Ну вот, радуйся! Едут!
Над дорогой стояла туча пыли — навстречу скакал конный отряд, человек двадцать. Анастасия положила руку на рукоять меча.
Они стояли в ряд посреди дороги и молча ждали. Клубилась пыль, вот уже можно различить красные щиты, разноцветные плащи…
Всадники осаживали разогнавшихся коней. Все они были мужчинами, голубоглазыми и русобородыми, но во всем остальном чрезвычайно походили на Анастасию — кольчуги, остроконечные шлемы (только без символов на шишаках), мечи, копья. Разве что щиты чуточку иной формы — красные, без гербов, да у нескольких воинов — булавы, в Империи почти не употреблявшиеся. Анастасия не знала, радоваться такому сходству или оно сулит новые хлопоты, а посему на всякий случай вытащила меч из ножен — чуть-чуть, на ладонь.
Они разглядывали друг друга настороженно и с любопытством, потом Анастасия выехала немного вперед, так, чтобы оказаться на корпус впереди спутников, и сказала:
— Я — Анастасия, княжна отрогов Улу-Хем, из рода Вторых Секретарей. А кто вы?
Точно так же, как она, вперед выдвинулся на корпус всадник в алом плаще, с золотой цепью на шее и ответил:
— Я — воевода Бобрец, порубежной стражи. С чем идете? Почему единственный мужик — в столь паскудном облике, а девицы в доспехах?
— Так уж у нас заведено, — сказала Анастасия не без вызова.
И он этот вызов понял, сказал дерзко-увещевающе:
— Такого быть не может, синеглазая. А если бы и было — стоило бы вас ремешком отходить по нежным сиденьям.
— А ты попробуй, — сказала Анастасия, вытаскивая меч до середины.
— Настя, не заводись, — тихо посоветовал Капитан. — Монастырь тут чужой, треба оглядеться.
Воевода Бобрец, играя плеткой с резной ручкой, разглядывал Анастасию насмешливо и хвататься за меч не торопился. От него исходила спокойная уверенность, вполне понятная для человека с двумя десятками всадников за спиной, к тому же стоявшего на своей зешле.
— Ну? — сказала Анастасия, чувствуя себя все же не очень уверенно.
— Ты откуда такая прыткая? — спросил Бобрец с интересом.
— Оттуда, где все такие, — сказала Анастасия.
— Положим, ты этой железкой владеешь хорошо, — сказал Бобрец. — Положим, кого-нибудь да поцарапаешь. А долго ли продержишься? К святому Деру мы тебя, конечно, не отправим, а вот ремешком как следует поучим, на коняшку долго не полезешь…
— Погранец, ты уж тоже не заводись, — сказал Капитан. — Давай-ка поговорим ладком. Девушки у нас молодые, горячие, привыкли за ножики хвататься — не наигрались, лиха не хлебали… Ты это учитывай. Мужик ты, я вижу, серьезный. А потому объясни мне сразу: у вас проезжающих резать принято или как?
— Режем мы, если уж приходится, лазутчиков да сволоту с Канала, — сказал Бобрец с достоинством. — А если ты честный проезжающий, вреда тебе не будет. Ты-то сам кто такой?
— Да как тебе сказать… В нынешнем положении — странник. Глядят нахмуренные хаты, и вот ни бедный, ни богатый к себе не пустят на ночлег…
Бобрец вытаращил на него глаза:
— Откуда знаешь? — и продолжал торжественно:
Не все ль равно — там человек
иль тень от облака, куда-то
проплывшая в туман густой, —
ой, посошок мой суковатый,
обвитый свежей берестой,
родней ты мне и ближе брата…
Теперь Капитан таращился на него, а во всадниках что-то переменилось — они сбили строй, копья опустились, взгляды потеряли зоркую подозрительность. Ощущение предстоящего боя растаяло без следа. Анастасия невольно разжала пальцы, и меч скользнул в ножны, крестовина глухо стукнула о серебряную оковку.
— Так бы сразу и говорил, — сказал Бобрец. — И коли вы уж с той стороны едете — не слыхали, что за переполох был нынче ночью на Канале? Полыхало там здорово.
— Я старался, — скромно сказал Капитан.
— Ну? Ты? А что там?
— Да нахамили, как последняя сволочь, — сказал Капитан. — Нашу Настасью к себе принялись «в гости» тащить, не попросив честью. Вот и пришлось… А вас они не трогают?
— Нас они, братец, давно не трогают, — объяснил Бобрец значительно. — Моего дедушку спросишь, он тебе обскажет, как они канальщиков отучали добрых людей обижать…
Капитан перекинул ногу через седло, спрыгнул на землю и предложил воеводе:
— Пошли поговорим?
Бобрец, ничуть не удивившись, тоже спешился, они отошли от дороги и оживленно о чем-то заговорили — то один размахивал руками для вящей убедительности, то другой, но выглядело это вполне мирно и длилось довольно долго. Раза два Бобрец оглянулся на Анастасию, то ли с удивлением, то ли уважительно. Потом разговор, должно быть, зашел об автомате — потому что Капитан выстрелил в землю. Конники встрепенулись, но Бобрец махнул им рукой и остался спокоен, хотя это далось ему не так уж легко.
Возвращались они с видом людей, довольных друг другом и успешно завершивших трудное дело. Бобрец махнул своим рукой:
— Сполох напрасный. Люди свои, — и весело глянул снизу вверх на Анастасию. — И все же не верю я, синеглазая, что ты искуснее меня на мечах.
— Потом попробуем, — сказала Анастасия мирно. — Если хочешь.
Они тронулись в путь. Бобрец ехал меж Анастасией и Капитаном и рассказывал, продолжая начатый с Капитаном разговор:
— И понимаешь, бумаг вообще-то мало осталось, от самого начала, я говорю, от мрака кромешного, но известно доподлинно, что святой Дер по земле этой ходил. И учил, что безобразий против нас наворочено изрядно, а потому следует ни на кого особо не глядеть, чужих укладов не хватать, а жить себе своим умом, и жить с земли, потому как баловство проходит, словно дым и облако, а земля вечна. А сочинения Многопечальников, апостолов ржаных, он сам же и записал по памяти в те начальные времена, и мы тех апостолов чтим, как людей душевных и пробирающих до сердца. — Лицо Бобреца стало отрешенно-важным, и он нараспев продекламировал:
Прощайте, не помните лихом,
дубы осыпаются тихо
под низкою ржавой луной.
Лишь вереск да терн узловатый,
репейник да леший косматый
буянит под рог ветровой.
И Капитан свободно, без запинки подхватил:
Лопух не помянет и лошадь.
Дубового хвороста ношу
оплачет золой камелек…
Краем уха Анастасия слышала, как Ольга за ее спиной что-то отвечает, смеется. Все было в порядке, и уже как-то не удивляло, что рядом с ней едут мужчины в рыцарской броне. Мир был огромен и многолик, а ее прежняя жизнь — лишь бусинкой в пестром ожерелье многоцветья укладов и обычаев, законов и установлений. Трудно было, понятно, отрешиться от сознания, будто единственно верное и правильное лишь то, что ты знала с детства, принять и согласиться с правом других жить по тем законам, что заложили их предки. Но путешествие продолжалось, и старые предрассудки выпадали, как молочные зубы. Анастасия чувствовала себя старше, словно не дни проходили в седле, а годы.
Впереди вырастал город — прямые чистые улицы, высокие терема, деревянные и каменные, под яркими веселыми крышами, разноцветными, как ярмарочные леденцы, сверкающие радужным многоцветьем оконных стекол. Такие витражи Анастасия видела только в императорском дворце, а здесь они были чуть не в каждом доме.
— Китеж, — с гордостью обронил Бобрец.
Город был без стен — и это о многом сказало Анастасии, знакомой не понаслышке с усобицами, стычками на границах княжеств, осадами, массивными стенами городов Счастливой Империи, окованными железом воротами. Только сильный, уверенный в своем могуществе город может заменить стены гордой славой своих рыцарей.
— Жить будете у меня, — сказал Бобрец. — Не стесните, чай. Между прочим, братишка младший у меня холостякует, так что если надумаешь, синеглазая, принять сватов…