— Ты можешь говорить понятнее? — почти крикнула Анастасия.
— Не могу пока. Очень долго объяснять, что я имею в виду. И ничего это сейчас не прояснит. Мне бы простенькое радио, послушать эфир, хотел же, когда вылетали, транзистор прихватить…
— Довольно, — сказал старик. — Боюсь, здесь уже начинаются вещи, о которых ты нам должен будешь рассказывать до утра. А это ничему не поможет и ничего не изменит. Лучше собирайся в дорогу. Ты ведь не откажешься поехать на разведку? А ты, Анастасия?
— Хоть сейчас, — сказала Анастасия.
— Рано. Еще предстоит покопаться в книгах, поискать упоминания, разобраться с легендами… Осторожно поговорить с людьми, со всеми, кто ездил с торговыми караванами. И побыстрее готовить обоз. Придется еще выдумать убедительную причину, почему этот обоз отправляется раньше обычного. Подберите самых надежных в сопровождение. И чтобы ни одна живая душа… — он обвел всех таким взглядом, что у Анастасии похолодело внутри. — Пока что мы не имеем права взваливать на людей такую ношу. Или кто-то думает по-другому?
Но все молчали.
— Тогда — совет окончен. Сейчас распределим, кто чем займется.
Пока он называл незнакомые Анастасии имена и раздавал поручения, она сидела, не шевелясь. По правде говоря, ей больше всего хотелось проснуться. Вот и поехала за Знаниями. Вот и обрела. Вот и повзрослела в одночасье. Как же ей, оказывается, легко жилось до сих пор, какими кукольными были горести и беды, какими смешными опасности…
И все же не верилось, не могла проникнуться. Умом понимала, и сердце заходилось в тревоге, смертной тоске, но в сознание все равно не вмещалось, что существует такая вещь, как гибель всего мира, оказавшегося не плоским, а круглым и таким огромным, что она и поверить не могла. Необозримые расстояния, исполинские глыбы, гигантские огненные шары, чудовищные дали. Нет твердой опоры, единственной точки, на которой держится мир, земля уходит из-под ног, падает в бездну…
Голова закружилась от всей этой необозримой сложности, шалых миражей, и Анастасия вцепилась в резные подлокотники, чтобы не соскользнуть в черную пропасть…
— Настенька! Плохо?
Она медленно открыла глаза, слабо улыбнулась, глядя на него снизу вверх с детской надеждой.
— Фу ты, черт! — Капитан облегченно вздохнул, погладил ее по щеке. — А бледная, как стенка…
— Ты тоже, — сказала она тихо.
— Что?
— Тоже бледный.
Капитан сел на подлокотник кресла, прижал ее голову к груди.
— Ну конечно, — сказал он глухо. — Побелеешь тут. Это надо же — атланты держат небо. Я всегда считал, что это невыносимо тяжкая работа…
Самое странное, что она почти сразу успокоилась. Говорят, так бывает с очень большим горем — за некой чертой оно вдруг разрастается настолько, что уходит из тебя, заполняя весь мир, а ты впадаешь в понурое безразличие. Когда они вернулись домой из башни звездочетов, то нашли успокоение в какой-то шалой, исступленной нежности. Но потом Анастасии приснился кошмар — Луна, багровая и чисто-прозрачная, словно отлитая из стекла и вымытая с мылом, величаво и беззвучно плыла над самыми крышами, над яркими флюгерами, угрюмыми зубцами башен, коньками теремов — и крыши отрывались, взмывали в небо, но не рассыпались, а вереницей, углом плыли вслед Луне. «Как журавлиный клин в чужие рубежи», — то ли это сама Анастасия сказала во сне, то ли это звучало вокруг нее. «Как журавлиный клин», — повторила она во сне, попробовала на вкус эти странные, непонятные слова, глядя вслед веренице крыш, ставшей уже бесконечной, почувствовала, что ей невыносимо страшно и пора просыпаться, иначе сердце не выдержит.
Анастасия проснулась. Медленно осознала, что это был сон, а за окном близится рассвет. Слова еще стояли в памяти, и, чтобы они не забылись, не растаяли с пробуждением, Анастасия почти беззвучно пошевелила губами:
— Как журавлиный клин в чужие рубежи…
Рядом, не поднимая головы от подушки, метался Капитан, и с его губ срывались тихие бессвязные выкрики — он кого-то остерегал, кому-то приказывал, звал каких-то шмелей, то и дело вспоминал цветок — черный тюльпан. Анастасия в жизни не видела черных тюльпанов — только синие и красные, в оранжерее Императора.
— Ну тихо, тихо, — шепотом сказала она, отвела с лица рассыпавшиеся волосы, наклонилась над ним и осторожно поцеловала в лоб, едва прикоснувшись губами, чтобы не разбудить. — Все тихо, все спят…
Он тяжело задышал, потом тело расслабилось, дыхание понемногу стало ровным, он повернулся к стене и засопел ровно и спокойно. Анастасия, не глядя, протянула руку, нащупала зашуршавшее платье и выскользнула из-под одеяла. Подошла к окну. Стояла та неуловимая утренняя пора, когда темнота уже не ночь, а рассвет еще не день, и розовая полоска на восходе не шире лезвия меча…
— Княжна Анастасия, — шепотом сказала она своему отражению, едва различимому в темном стекле.
Отражение молчало, как ему и полагается. Замки, узкие улочки и звон мечей показались такими далекими, словно их и не было вовсе. Никогда. И Луна, к счастью, уже опустилась за горизонт. Анастасия ее теперь ненавидела.
— Взрослеем? — сказала она отражению. — А дела-то крутые…
Отражение промолчало.
Верстовой столб 15. АТЛАНТЫ ДЕРЖАТ НЕБО
Так страшно исказить в поспешности горячей
единственную суть земного естества.
Но даже если вдруг я окажусь незрячей,
я все ж посмею БЫТЬ — поскольку я жива.
Анастасия чуточку раздраженно постукивала о пол каблуком и слушала звон шпоры. Ольга задерживалась. Капитан уже нетерпеливо насвистывал во дворе что-то бодрое, держа под уздцы заседланных коней, а Ольги все не было.
Появилась наконец. Но не в прежней одежде, как Анастасия, — в белом платье, бледная. Упорно отворачивала от Анастасии глаза — взгляд метался, как птица над разоренным гнездом.
— И как это понимать? — спросила Анастасия даже не удивленно-вяло. Что-то такое она начинала подозревать, но до конца не верила. — Остаешься здесь, что ли?
— Анастасия, пойми, я… Можешь считать меня дрянью, предательницей, но я… — лицо Ольги вдруг переменилось, она дерзко и решительно подняла голову. — Да, можешь считать кем угодно, если ты так глупа! Вся наша Счастливая Империя, все наши рыцари, уклад, беспамятье, пять дурацких звезд — да пропади пропадом этот вздор! Я выхожу замуж, и я хочу жить здесь. И вам обоим бы советовала…
Ольга замолчала, удивленная спокойствием Анастасии, неуверенно моргнула. Анастасия задумчиво кивала. Пожалуй, она не сердилась. Не было времени и желания на такие глупости. Нависшая над землей беда была столь огромной и тяжкой, что все прежние счеты-обеты, все прежние наставления и сложности больше не казались важными, безвозвратно уплывали в прошлое. Правда, Ольга об этом ничегошеньки не знала — Анастасия, посоветовавшись с Капитаном, хотела рассказать ей все в пути, а теперь, понятно, не расскажет. Что ж, одной заботой меньше, только и всего…
— Я не сержусь, — сказала Анастасия, уносясь мыслями в тягостную неизвестность. — Правда, не сержусь. У каждого своя дорога, и глупо насильно тащить кого-то на чужую. Так что желаю счастья. Прощай.
— Вам тоже лучше было бы…
— Прощай, — повторила Анастасия мягко. Чтобы избежать лишних слов, затяжных прощаний (которых она и так-то не терпела), повернулась и вышла, сбежала с высокого крыльца, и ножны меча стучали по ступенькам. Молча вскочила в седло, и застоявшийся вороной гигант, храпя, легко вынес хозяйку за ворота. Горн бежал следом, радостно повизгивая. Анастасия оглянулась все же, увидела в окне Алену, по обычаю махавшую платком, махнула в ответ ей и Ольга. На душе было скверно. Словно куска живого тела лишилась.
На выезде из Китежа они нагнали обоз, с которым предстояло ехать к Янтарному Берегу — десяток четверо-конных повозок, доверху нагруженных мешками с провиантом. Повозки были накрыты грубой мешковиной, туго пришнурованной к бортам. Еще четыре телеги нагружены шатрами, котлами и съестными припасами для самих путешественников. Вокруг — человек двадцать в кольчугах, не ведающие потаенной цели этой неурочной поездки, и среди них — Стан, с позолоченными бляхами колонтаря, в алом плаще, все прекрасно знающий и оттого хмурый.
Анастасия пригнулась к шее коня, понеслась бешеным галопом — благо дорога простиралась прямая, как полет стрелы. Синий плащ с белым единорогом хлопал и трещал за спиной, жесткая грива Росинанта хлестала по лицу, скачка переполняла душу возбуждением и сладкой тревогой — попади конь ногой в выбоину, оба сломают шеи… Анастасия не взялась бы описать свои ощущения. К прошлому не было возврата, но на ней была прежняя одежда и меч у пояса, и она вновь стала путешественником, рыцарем важной миссии, равноправным бойцом в нелегкой борьбе, в которой и первого-то шага не сделано, а посему невозможно предсказать, чей меч вырвет победу. Быть может, это будет ее меч.
Нет, не стоит возноситься гордыней к облакам. Рано. И примета дурная. Что ж, эти мысли — от внезапной свободы, привычной тяжести меча на боку, верного коня, вновь обретенной дороги. Трудно отпускает прошлое…
Анастасия остановила коня, оглянулась. Обоз едва виднелся на горизонте, единственно благодаря алым плащам всадников. Она вздохнула и стала поджидать спутников.
Сначала путешествие тянулось скучновато. Они ночевали то в деревнях, то под открытым небом на обочине дороги, дважды останавливались в небольших городах. К Анастасии спутники относились с любопытством, но без особого удивления. Гораздо больше внимания привлекал Капитан, переодевшийся в свою прежнюю одежду. Правда, Стан как-то ухитрялся устроить так, что любопытные с дотошными расспросами не лезли. Видно было, что на Дороге Стана хорошо знают и уважают. Везде к нему приходили самые разные люди и долго беседовали с глазу на глаз. Увы, как выяснялось потом на военном совете, состоящем из Стана, Капитана и Анастасии, ничего нового узнать не удалось — пересказы прежних слухов, старые легенды.