Истребив коварную траву, мы опять оказались не у дел, но от начальства на всякий случай держались подальше… А к обеду созрел план. Очень легкомысленный, прямо скажем, план. Мы знали, конечно, что там, наверху, температура отличается от здешней. Но снежник начинался от наших палаток, почти не таял даже в жаркие дни, только покрывался красными проплешинами. И мы пошли на штурм высоты в 4100 в одних рубашках. Нам предстояло преодолеть два с небольшим километра, но мы, несмотря на маршрутный опыт, трудность этих километров явно недооценили. Поэтому ничего с собой не взяли, не считая двух фляжек чая и геологических молотков.
Справедливо полагая, что начальству о нашем плане лучше узнать попозже, когда мы будем в недосягаемой зоне, я подозвал самого медлительного горнорабочего, местного жителя таджика Турсуна и попросил сообщить Сергею Алексеевичу, что «идем на 4100». Турсун с сомнением покосился на наши легкие «доспехи», достал из кармана стеганого халата небольшой пузырек, вытряхнул на ладонь щепотку зеленого насвая, кинул под язык и лишь после этого пошел неторопливо к Генсюровскому. Мы скорым шагом уходили к перевалу и, поднимаясь по склону, видели весь лагерь, раскинувшийся на террасе, бредущего по нему Турсуна. Возле камеральной палатки Турсун остановился минут на пять, чтоб выплюнуть насвай. Когда он раздвинул полог палатки, мы перевалили через гребень скалы и скрылись за ним.
Часа через три вся необдуманность нашей затеи стала ясной, но ни я, ни Бог не хотели в этом признаваться. С высотой становилось заметно холоднее. Судя по растительности, мы миновали лето, осень и вступили в зиму. Склон становился круче, и каждый метр давался все труднее и труднее. Возможно, мы и повернули бы назад, но горы скрадывали расстояние. Намеченный путь лежал перед глазами, вершина виднелась обманчиво близкой, и мы карабкались выше и выше. На восьмом часу, совершенно обессиленные, где ползком, где на четвереньках, то и дело сползая по заснеженной каменной россыпи вниз, одолели последние метры.
И вот мы наверху. Отдохнуть на таком морозе при пронизывающем ветре невозможно, любоваться панорамой гор пришлось недолго: солнце виднелось где-то внизу, ущелья заволакивала зловещая тьма, и лишь хребет, по которому мы поднялись, чертил белыми зигзагами наступающую мглу. Засунув бутылку с записями покорителей вершины на место, в каменную пирамиду, мы поспешили вниз. Срезая расстояние, решили бегом спуститься по очень крутому снежнику (подниматься по нему не осмелились). Минут за пятнадцать преодолели расстояние, на которое перед этим потратили часа полтора. Но забирая по склону влево, вдруг выскочили на плотный снег. Не удержали и трикони — железные шипы на ботинках. Мы разом упали, заскользили вниз, отчаянно пытаясь удержаться, тормозя молотками и триконями. Снежный шлейф из-под режущих наст триконей летящего впереди Бога, бил мне в лицо. Скорость росла, быстро приближались камни в конце снежника. Нас швырнуло, и от удара я потерял сознание.
Очнулся от холода в ледяной воде, натекшей из-под уступа, которым кончался снежный язык. Я был цел и невредим, если не считать сильной, разламывающей виски головной боли. Богуславский лежал рядом и, судя по стонам, тоже очнулся. Немного придя в себя, мы выбрались на сухое место, дрожа от холода, отжали мокрую одежду. Мы прекрасно понимали всю серьезность своего положения, поэтому все делали быстро и молча. Богуславский, прыгая на одной ноге, пытался попасть в штанину другой и неожиданно замер в этой неудобной позе. Округлившимися глазами он смотрел на что-то позади меня. Я резко оглянулся и тоже застыл на месте.
Из-за ледяного уступа медленно вышел человек. Он волочил правую ногу, одна рука висела плетью. Появление человека тут, в этих диких местах, само по себе было удивительным. И удивление наше нарастало с каждой секундой. Очень странный был этот человек… Широкое, приземистое туловище. Необычно короткая шея, как бы втянутая в плечи. Низкий, убегающий назад лоб. Широкий безгубый рот. Широкий нос с большим и круглыми ноздрями. Подбородок срезан. Лицо безволосое, но тело покрыто длинными редкими волосами, которые мы сперва приняли за одежду.
— Йети! Снежный человек! — сдавленно проговорил Богуславский.
То, что мы сделали в следующую минуту, трудно объяснить. Или сказался нездоровый ажиотаж, поднятый в последние годы вокруг снежного человека, или по какой другой причине мы, молча переглянувшись бросились на снежного человека. Йети был явно ранен — очевидно, тоже сорвался со снежника, и мы надеялись легко его скрутить.
Схватка длилась недолго. Йети здоровой рукой легко, как котенка, поднял меня и посадил на снежный трамплин, который был выше моего роста. Протянув руку назад, он взял за шиворот висевшего у него, сзади на шее Бога, подняв над головой (что-то лопнуло и с треском посыпалось на камни) и посадил рядом со мной.
— У-у-ух! — приглушенно выдохнул йети.
Мы смирно сидели на снегу, испуганно смотрели на него с высоты, на которую он нас с такой легкостью вознес. Снежный человек тоже смотрел на нас, смотрел печально, как-то очень человечно. И довольно долго. За спиной у йети, в ущелье, чернела ночь, а его самого ярко освещали косые лучи солнца. Я отчетливо видел, что морщинистую кожу снежного человека покрывают старые заросшие шрамы. Неожиданно я понял, что стоящему перед нами человеку очень много лет…
Йети, тяжело припадая на больную ногу, уходил в сторону Гиссарского хребта. Мы сидели там, куда он нас посадил, и смотрели ему вслед. По снегу тянулась цепочка отпечатков босых ног, запятнанных с одной стороны кровью. Йети давно скрылся за скалой, а мы с Богуславским все смотрели на эти следы. Нам было очень стыдно…
На камнях осталось лежать разорванное ожерелье из больших клыков, судя по всему, медвежьих. Мы тщательно их собрали.
Но надо было торопиться, о чем напомнила взмывшая далеко внизу красная ракета: в лагере начали беспокоиться. И мы пошли вниз. В отряд пришли глубокой ночью, в кромешной тьме. Пришли в лохмотьях вместо одежды, с волдырями от югана по всему телу. Нашему сбивчивому рассказу никто не поверил. И только ожерелье поколебало скептицизм наших старших товарищей. Наутро почти весь отряд ушел к снежному человеку, на высоту 4100. Идти дальше, в глубь гор, без специального альпинистского снаряжения оказалось невозможно, и отряд, пройдя по следу несколько километров, вернулся. Странно, но я и Бог были даже рады этому обстоятельству.
Теперь наш лагерь походил на встревоженный улей. Радист не отходил от рации, пытаясь отстукать базе, что необходим вертолет, что с ума он не сошел, что Генсюровский и Шибаев стоят рядом и тоже трезвы… Таджик Турсун рассказал о легенде, слышанной им от отца. Любопытная легенда. С незапамятных времен жители отдаленных кишлаков Гиссарского и Каратегинского хребтов Тянь-Шаня встречали человека-медведя. Встречали очень редко и обычно высоко в горах. Вроде бы даже по его имени назван хребет Каратегинский, что означает «медвежий». Встреча с человеком-медведем обещала долгую жизнь, так как по преданию он был бессмертен.
— Насчет бессмертия в легенде немного того… На то она и легенда, — сказал Богуславский, — но ведь он мог прожить достаточно долгую жизнь, чтобы на памяти нескольких поколений людей прослыть бессмертным. Ведь прожил английский крестьянин Томас Парра без малого 153 года и умер, извините, от обжорства. Великий Гарвей при вскрытии не нашел серьезных старческих изменений в его организме. Пусти в эти горы подобного Парру… — Бог небрежно повел вокруг рукой.
— И тебя с ним на пару! — рассмеялся Шибаев. — И родится легенда о вечном студенте… Хотя, конечно, что-то есть в твоих рассуждениях.
Шибаев задумался, потом сказал:
— Дайте-ка мне ожерелье, попробую отдать клыки на анализ…
На следующий день из Новобада прилетел МИ-4: на базе все-таки решились отправить к нам вертолет. На нем прибыл сам начальник экспедиции. С врачом… Начальник экспедиции, пораженный убежденностью всего отряда, разрешил сделать на вертолете облет близлежащих вершин, но так и остался при своем, очень нелестном для всех нас мнении. С тем он и отбыл обратно на базу, объявив по выговору Генсюровскому и Шибаеву «за синдром снежного человека, приведший к потере трех отрядодней…»
Практика подходила к концу. Однажды к нам в палатку заглянул Шибаев.
Сегодня Турсун ходил на ишаках за продуктами. Принес почту, есть и вам по письму. Вот, возьмите…
После того, как мы прочитали письма, Шибаев неожиданно заговорил о снежном человеке, которого встретили месяц назад.
— Вы знаете, а ведь, похоже, это был неандерталец! Да, именно неандерталец, доживший со времен палеолита до наших дней.
— Не может быть! — воскликнули мы оба. — Он что же, бессмертный?
— Да, бессмертный, — как-то очень уж обыденно сказал Шибаев, — смерть совсем не обязательный спутник жизни. Может быть, жизнь имеет вполне определенную продолжительность не оттого, что бессмертие противоречит самой природе жизни. Более того, бессмертие — излишняя роскошь, тормоз для развития вида в целом. Процветающие ныне виды животных утратили в процессе эволюции свое бессмертие, способность обновлять — полностью обновлять, без следов! — изнашивающиеся клетки. Вероятно, у всех основных групп животных существовала тупиковая, «бессмертная» ветвь. Эти ветви засохли, но остатки былой «роскоши» уцелели до сих пор. Это латимерия, которую удивленные ученые называют живым ископаемым, Несси из шотландского озера. Возможно, в этот ряд когда-нибудь встанет обыкновенная щука — всем известны случаи ее удивительного долголетия. Наконец, это наш снежный человек-кеандерталец. Эти виды погибают от болезней, голода, ран. Но им неведома смерть от старости, и при благоприятных условиях они могут прожить сколько угодно. Парадокс, но вид, каждая особь которого бессмертна, обречен на вымирание. Они, бессмертные, не умеют приспосабливаться к изменяющейся среде. Кто знает, может, именно по этой причине вымерли динозавры…
— Но ведь мозг неандертальца ненамного уступает нашему. Как может его память нест