И вдруг всё кончил в одно мгновение. Мы вылетели на самую тривиальную дорогу, вставало солнце, из-под копыт летят комья снега. Словно и не было дикой скачки по ночному небу.
В лучах солнца сверкнул какой-то странный вытянутый предмет. Лизука рухнул на дорогу, по которой мы мчались, под головой его растекалось багровое пятно. Мы остановили коней, я спрыгнул с седла, чтобы получше рассмотреть лежащего на земле главу убийц. Из горла его торчал длинный сюрикэн — значит, ниндзя Кога уже ждут нас.
— Его убийца скрылся, — бросил Делакруа. — Он сидел на дереве и бросился бежать как только метнул свой, — он замешкался на мгновение, подбирая адекватное слово в адрандском (он снова говорил на этом языке) для обозначения сюрикэна, — кинжал.
Я кивнул ему и вскочил в седло. У меня прибавился ещё один стимул, чтобы подогнать лошадей.
Левая рука сама собой нащупала вакидзаси, не смотря на жуткую боль, причиняемую сюко, даже на пороге смерти Кэнсин не собирался сдаваться. Юный хитокири рванулся вниз, освобождаясь от «когтей», вонзённых в плечо, рука не до конца подчинялась ему, но убийца этого также не чувствовал. Кэнсин изо всех сил ткнул катаной вверх, не глядя, практически на удачу, но ему повезло — он попал. Ниндзя взвыл и рухнул с ветвей — по стволу сосны потекла кровь.
На сей раз оба ниндзя атаковали одновременно, пользуясь тем, что оказались с двух сторон от Кэнсина. Но это не дало ничего — слишком силён был противник. Кэнсин припал на колени, делая одновременно два выпада — катаной вперёд и вакидзаси — назад. Опять же, вслепую, наугад, и вновь удачно! Они так и замерли, все трое, чудовищной скульптурой, изображающей сцену смерти.
— Среди наших врагов есть маги, — сделал неожиданный вывод Делакруа. — Иначе как бы они так ловко подгадали засаду под наш выход из Тёмного Коридора?
— Ты всё усложняешь, — покачал я головой, указывая назад, на опушку леска, где засел убийца Лизуки. — Там было просто идеальное место для засады. Мы бы волей-неволей осадили коней перед лесом, не въезжать же в него на полном скаку, следовательно, в нас проще прицелиться. — Закончив разглагольствовать, я решился-таки задать один из весьма интересующих меня вопросов: — Ты отлично говоришь на такамо, так почему же теперь со мной разговариваешь на адрандском?
— Это, всё же, мой родной язык, — пожал плечами Делакруа, — мне проще говорить на нём. Ты же можешь отвечать на такамо, если хочешь, я — пойму. К тому же, в твоём языке нет аналогов некоторым словами, ходящим на материке.
Я выразительно поглядел на него, прося пояснить, и он усмехнулся.
— Например, магия, — сказал он, явно первое, что пришло в голову. — Что за слово у вас обозначает магию?
— Дзюцу, — подумав, ответил я. — Техника, искусство. Хоно-дзюцу, мидзу-дзюцу[50] и всё в том же духе, как определение для магии стихий.
— А как с остальными, кроме стихий.
— Да хотя бы синнэ-дзюцу[51], — тут же нашёлся я.
— Искусство смерти? — удивился Делакруа.
— Некромантия, — рассмеялся я.
— Синнэ-дзюцу, — произнёс Делакруа, словно пробуя это слово на вкус, — синнэ-дзюцу, значит. — Он рассмеялся и меня продрал по коже мороз, не имеющий никакого отношения к достаточно холодной погоде.
Последний бой дался Кэнсину очень дорого. Он едва переставлял ноги, но всё равно упрямо шагал вперёд, опираясь на катану. Вакидзаси так и остался в теле ниндзя с сюко, вынимать его сил у Кэнсина уже не было. Воспоминания уже полностью поглотили его. Небо над головой стало красным, как в ту ночь, когда ронины вырезали караван работорговцев, он шагал не по снегу, а по цветам камелии, холода больше не было, тело буквально горело от жара, словно внутри пылал пожар.
… я не знаю как мне быть и что делать. Этот юноша убил Рики, но в сердце моём нет ненависти к нему. Даже наоборот, зарождаются какие-то чувства, не имеющие к ненависти никакого отношения. Мне страшно подумать об этом, но я начинаю влюбляться в него.
Моё сердце разрывается, когда я думаю о том, что любимого Рики нет больше рядом, что он умер далеко от меня, в Химэндзи, что не вернётся ко мне, не обнимет… Они предложили работать на них, помочь отомстить за Рики. Как я могла ответить «нет»?
— Он ведь убил твоего приятеля, — неожиданно для Томоэ произнёс Иэмицу, — как же ты теперь спишь с ним?
Она не нашла что ответить на столь непристойный вопрос. Более того, он разжёг в её душе пожар ненависти к этому человеку с длинными седыми волосами, густыми усами и бородкой. Очень давно, ещё уходя из дома в Химэндзи, она спрятала за широкий пояс-оби своего кимоно короткий кинжал — аигути[52], передаваемый женщинами их семьи из поколения в поколение. Он верой и правдой служил им многие годы для обороны, теперь же послужит восстановлению попранной чести гордой женщины — дочери самурая.
Иэмицу видел каждое движение Томоэ, хоть и сидел практически спиной к ней. Он легко обезоружил её, швырнув на пол дома.
— Определись кто тебе дороже, глупая женщина, — усмехнулся он, поигрывая аигути. — Твой Рики или его убийцу, а?
Томоэ свернулась на полу калачиком и заплакала. Сквозь слёзы ей привиделась знакомая фигура — в углу комнаты стоял Тосю Рики, её любимый Рики, а за спиной его простирала свои крылья тьма Подземного мира. Он посмотрел на неё и сделал призывный жест правой рукой — так он всегда звал её прогуляться, стоя у окна дома, с самого их детства. Томоэ закрыла лицо руками, но фигура Рики никуда не делась, он всё так же звал её с собой.
Кэнсин увидел маленький дом, стоящий у дороги, каким-то чудом. Он прорвался сквозь пелену его воспоминаний, обуревавших молодого самурая. Он помотал головой, окончательно избавляясь от них, и увидел ещё и высокого буси в коричневом кимоно без рукавов и кобакама, заправленных в сапоги. Предплечья его украшали наручи хан-готэ[53], выдавая скорее рукопашного бойца, нежели человека, привыкшего обращаться с оружием, не смотря даже на то, что в правой руке воин держал аигути.
— Я гэнин ниндзя Кога, — представился буси, поигрывая кинжалом, — моё имя Сайто Иэмицу. Ты можешь не утруждать себя представлением, я знаю кто ты. Я пришёл сюда, чтобы убить тебя, ты, думаю, это понимаешь.
— Где Томоэ? — прохрипел Кэнсин, тяжело опираясь на меч, вонзённый в снег. — Что с ней?
— Ты о нашей девице, — усмехнулся назвавшийся Иэмицу гэнин. — Она выполнила свой долг и ушла. Для неё будет ещё много работы. Вылавливать таких же убийц, как и ты.
Он рассмеялся и атаковал. Правый кулак рванулся к челюсти Кэнсина, однако тот сразу заметил, что противник — левша, тот слишком неуверенно поигрывал аигути. Хитокири ушёл вниз, скользнув под руку, но тут же получил апперкот — гэнин не зря ел свой хлеб. Кэнсин покачнулся, голова его откинулась назад, но на ногах он удержался. Иэмицу тут же ударил его снизу правой — самурай буквально повис на его кулаке, укреплённом к тому же сталью хан-готэ. Иэмицу быстро крутнулся вокруг своей оси и наотмашь врезал Кэнсину. Юный хитокири завертелся волчком и рухнул в снег.
Томоэ поднялась на ноги. Она не могла больше сопротивляться призывам Рики, становившимся всё настойчивей и настойчивей. Девушка и не заметила, что из угла он каким-то неведомым способом сместился к двери и теперь за его спиной разливалось белоснежное сияние. Шаг за шагом Томоэ направилась к нему.
Кэнсин поднялся на четвереньки, сплюнул кровью на снег — и без того окрашенный алым.
— Поднимайся, Кэнсин, — усмехнулся Иэмицу. — Я большего ожидал от почти легендарного хитокири Токугава.
Кэнсин ничего не ответил ему. Контуженный, он попросту не слышал его слов. Молодой самурай поднялся на ноги и атаковал как ему показалось молниеносно. Но от прошлой скорости, свойственной ему ещё несколькими часами ранее, не осталось и следа. Иэмицу легко блокировал его выпад хан-готэ, тут же ударив Кэнсина ногой в живот. Сила удара швырнула юношу обратно наземь, к тому же, гэнин добавил ему, нанеся мощный апперкот.
Иэмицу перехватил аигути, приготовившись к последнему в этом поединке удару. Кэнсин рванулся прямо с земли, готовясь нанести вертикальный удар. Он совершенно ослеп от побоев и в третий раз бил, полагаясь на одну лишь слепую (как и он сейчас) удачу.
Образ Рики растаял перед глазами Томоэ, как только она вышла из дома. Девушке со всей отчётливостью, во всех деталях увидела страшную картину — Иэмицу с её аигути в руки и рвущегося ему навстречу Кэнсина. Она кинулась навстречу им, вынырнув из-за спины юного самурая в последний момент, так что Иэмицу не заметил её до самого последнего мига, когда сделать хоть что-то было невозможно. Томоэ перехватила руку Иэмицу, в которой он сжимал аигути, а следом всё тело её пронзила острая боль.
Все трое рухнули на снег почти одновременно. Иэмицу с Томоэ разрубленные одним ударом катаны Кэнсина и сам молодой хитокири, которого полностью оставили силы. Взгляд юноши прояснился и он увидел, что на руках его лежит Томоэ и из чудовищной раны, рассекающей её тело почти надвое течёт кровь. Иэмицу валяется в нескольких шагах от них, он упал на спину и больше не подавал признаков жизни.
— Помни меня, Синта, — прошептала умирающая девушка. — Я любила тебя…
— Я… я люблю… — прошептал Кэнсин, он не слышал её. — Люблю… Томоэ…
Томоэ сумела в последний миг выхватить из руки Иэмицу аигути и теперь подняла его к лицу Кэнсина и провела по лицу кинжалом, чертя линию перпендикулярную длинному шраму, оставленному катаной Рики.
— Это… мой прощальный… подарок… тебе, Синта. Твоя… рана… больше никогда… не откроется… вновь…
Кровь на лице юного убийцы, хладнокровного хитокири Токугава, Химуры Кэнсина смешивалась со слезами.
Мы опоздали! Не смотря на предупреждение Лизуки, не смотря на бешенную скачку через ночь, — мы опоздали! Около небольшого дома на Северной дороге мы увидели лишь три трупа. Кэнсина, Томоэ (девушки, шпионки Токугавы, как выяснилось) и некоего немолодого воина в коричневом кимоно без рукавов. Мы выехали к дому, где жили юноша и его «жена», но там никого не застали и по чётким следам (спасибо недавнему снегопаду) вышли на Северный тракт и добрались до дома, стоявшего на его обочине. На дороге произошло явно не одно сражение — о том явно говорили трупы в чёрных кимоно и небольшая вороника от взрыва. За Кэнсина взялись всерьёз — и достали-таки!