На улице чисто, и в длинном коридоре общаги — то же самое. Все очень подозрительно. Почему Тинку взяли, а его не трогают? Если противник тот, о котором сказал полковник, то вряд ли это возможно. Кныш прогулялся мимо своей двери, потом, бесшумно войдя, приложил ухо к замочной скважине. Тишина. Такая же тишина, как в болоте, где прячется крокодил.
Он спустился на первый этаж и заглянул в каморку к бабе Маше, уборщице. К обеденному часу трудящаяся женщина успела похмелиться.
— Кого я вижу, — пропела задорно. — Князь Володимир пожаловал собственной персоной. Неужто гостинец бабке принес?
Грузная женщина лет шестидесяти с растрепанными, поседелыми волосами, с отечным, как у утопленницы, лицом, но с живыми, отчаянными глазами. Кто не знает, нипочем не догадается, что всего лишь пять лет назад Мария Васильевна работала на кафедре, вела курс по квантовой физике, а вот нынче, после некоторых, случившихся со всей страной счастливых изменений, одичавшая, в одиночестве пропивает оставшийся по жизни срок. Ни заботников у нее, ни жилья, кроме этой каморки с метлами, тряпками, помойными ведрами да с узким топчаном вдоль стены. У Кныша с ней деликатные отношения, он всю ее печальную историю не раз выслушал за этим самым, устеленным чистой клеенкой столом. В ней, в общем, не было ничего выдающегося: обычная судьба россиянской интеллигентки, попавшей под каток истории. Сперва долгое, относительно спокойное существование в советском мирке с его незатейливым бытом, с пресловутой дешевой колбасой и очередями, партийным присмотром, с восторженными кухонными диспутами и толстыми журналами, — золотое время, нервно, на пределе сил устремленное в будущее, — затем внезапное явление демократии — и первые радости обретенной на западный манер свободы; чуть позже сокрушительный, как землетрясение, обвал всех житейских и мировоззренческих укреп: дочь на панели, сын на игле и любимый муж, тоже интеллигент-романтик, рухнувший на первом же инфаркте. Еще дальше — чистка на кафедре после событий 93-го года, унизительная пенсия, конвульсивные попытки удержаться на плаву — и вот наконец она здесь, в своем последнем пристанище, при метлах и помойном ведре, в полном недоумении перед собственной участью. И зовут ее теперь баба Маша. Многие так зовут, но не Кныш.
Он сказал улыбаясь:
— Гостинец чуть позже, Мария Васильевна. Хочу попросить о маленьком одолжении.
— Интересно, чем может помочь старая пьянчужка герою трех войн.
— Кстати, вы не видели сегодня посторонних? Не шастали по коридорам?
Женщина стряхнула с глаз пьяную улыбку, уразумев, что любезный постоялец заглянул к ней не шутки шутить.
— Погоди, Володя, как раз по твоему этажу бродили двое.
— Как выглядели?
Мария Васильевна описала: молодые, в длинных пальто, с пустыми глазами, с бритыми затылками, ну, из тех, которые ездят в иномарках, они же все на одно лицо.
— К тебе приходили, да?
— Может быть, — он-то был уверен, что к нему.
— Кто такие? Бандюки?
— Необязательно… Может, просто гонцы.
— И что я должна сделать?
— Откроете дверь, как будто пришли убираться.
— А если они там, они меня пристукнут?
— Не успеют. Я же буду рядом.
— Володя, ты ведь не хочешь втянуть меня во что-то дурное?
— Можете отказаться, Мария Васильевна. Я не обижусь.
— Тебе это очень нужно?
— Как сказать… Там деньги, боюсь, украдут.
— Хорошо, пошли… — Она взяла ведро с водой, тряпку и веник, но по дороге Кныш усомнился: стоит ли рисковать? То, что он затеял, в сущности, подлое дело — «живой щит». Но деньги нужны позарез. Траты, возможно, предстояли большие.
— Мария Васильевна!
— Да, Володя.
— Я передумал. Давайте вернемся.
— Нет уж, — наставительно заметила женщина. — Если это воры, нельзя уступать. Мы всегда уступаем, поэтому нас и грабят.
— Это верно, — согласился Кныш. — Но не только поэтому.
У двери Мария Васильевна поставила ведро на пол и начала ковыряться ключом в замке, производя много шума. Трясущимися руками никак не могла попасть железкой в дырку. Кныш стоял сзади и чуть справа: с этого места, когда распахнется дверь, открывался нормальный обзор. Пятизарядный «смит-вессон», подарок принцессы, держал наготове, но так, чтобы Мария Васильевна не видела.
Наконец женщина справилась с замком, подняла ведро, веник под мышкой, — и ногой толкнула дверь изо всех сил, как Кныш проинструктировал. Пыхтя, перевалила через порог — и тут же сбоку на ее растрепанную, пьяненькую голову обрушился кулак с зажатым в нем пистолетом. Пока падала, сперва опустясь на колени, а потом вытянувшись на боку, Кныш поверх нее произвел два выстрела — и оба удачные. Два лба пробил не переводя дыхания. Лиц не разглядел. Темная фигура у окна качнулась в сторону, но уже после того, как пуля впиявилась в мозг; а тот, который свалил Марию Васильевну, вообще не понял, что произошло, встретил смерть с неопущенной торжествующей рукой.
Кныш перешагнул через женщину, поднял ее на руки и отнес на кровать. Потом притворил дверь и удостоверился, что оба гостя мертвы. Взял с тумбочки графин с водой, смочил носовой платок и начал приводить Марию Васильевну в чувство. На это ушло у него минут пять. В который раз убедился, как живучи россиянские женщины. Мария Васильевна судорожно вздохнула, на бледный лоб выкатилась испарина, и открыла глаза — с таким выражением, будто сослепу взглянула на яркий свет.
— Я живая? — спросила еле слышно.
— Конечно, Мария Васильевна, конечно, — обрадовался Кныш. — Даже шишка небольшая.
Дал ей напиться и велел пока полежать. Да она вроде никуда и не стремилась.
Кныш собрал в кожаный чемоданчик самое необходимое: пару рубашек, туалетные принадлежности, кое-какие бумаги, лимонку, привезенную из Югославии как сувенир. Напоследок вынул из цветочного горшка, из ухоронки, заветный пластиковый пакет. Присел на кровать к Марии Васильевне.
— Уезжаешь? — спросила она вполне здраво.
— Командировка… Вы не вставайте, пожалуйста, я вызову врача. Хорошо?
Женщина с опаской покосилась на покойников.
— А эти что же?
— Тоже полежат — и за ними приедут. Вы их не бойтесь, они теперь безобидные.
— Но как же, Володя? Ты их убил?
Кныш достал из пакета одну из двух пачек, положил ей на живот.
— Поаккуратнее, Мария Васильевна. Деньги большие.
— Да ты что?! Мне не надо, не надо!
— Пригодятся… Главное, никому не показывайте.
— Не возьму, — твердо сказала женщина. Кныш мягко перехватил ее руку.
— Не обижайте, Мария Васильевна… Вы мне жизнь спасли.
— Но я…
— Никаких «но»… Деньги — тьфу! Бумажки. Разве в них счастье?
— Да мне же ничего не нужно… — в синих глазах заблестела влага. — Володя, как ты не понимаешь? Забери, тебе понадобятся. Ты в бега уходишь.
— Все мы давно в бегах, Мария Васильевна. Все, прощайте. Спасибо за дружбу.
Нагнулся и поцеловал влажный лоб.
— Дай хоть знать о себе, Володечка.
— Обязательно.
…К пяти вечера подкатил к бару у Соломона, неподалеку от стадиона «Динамо». Возможно, это было для него сейчас самое безопасное место в Москве. Бар принадлежал «афганскому братству», и весь прилегающий квартал был у них под наблюдением. Залетным сюда лучше не соваться, если только с надежной рекомендацией.
Полковник Александр Иванович сдержал слово. Час назад передал вызов на пейджер, и когда Кныш отзвонился, сообщил, куда запрятали принцессу, а также еще кое-какую информацию, очень неутешительную. Поместье Рашида-Бен-оглы в Петрово-Дальнем охранялось не намного хуже, чем резиденция царя. Бетонный забор, сигнализация, часовые у ворот, паспортный режим — это само собой. Плюс к этому в доме постоянный дозор — человек десять — пятнадцать из самых отборных, в основном черкесская гвардия.
— Что будешь делать?
— Зачем спрашиваешь, — Кныш говорил спокойно, но это давалось ему с трудом. — Сколько у меня времени?
— Гарантировать ничего нельзя. Рашид в бешенстве. В таких случаях он непредсказуем.
— Ты обещал помочь с оружием, Александр Иванович.
— С этим нет проблем… — Полковник назвал адрес: железнодорожные склады на Яузе, описал бункер, сказал, кого спросить. Его будут ждать.
— Назовешь пароль… Все дадут, что захочешь. Капитан, ты в мое положение вникаешь?
— Жена, детишки, да?
— Если бы только это, умник, — вздохнула трубка.
…В баре за отдельным столиком сидели трое — Леня Смоляной, Вадик Прошкин и старшина Петров. Перед каждым по кружке пива и по тарелке с раками. Горка с шелухой высокая, давно сидят. Смоляной и Прошкин — худые, длиннорукие, с одинаковыми бобриками пшеничных волос, со смуглыми лицами, словно на коже навеки запеклась пороховая гарь, — оба первоклассные снайперы; старшина Петров резко от них отличался внешне — крупнотелый, с могучими плечами, с ранней лысиной во весь череп, с младенческой удивленной улыбкой — рукопашник и егерь, каких на весь полк было только двое, он да Гаврюша Каримов, но того уже нет на свете.
Только Кныш опустился за стол, как к ним приблизился дядька Соломон собственной персоной, с двумя полными кружками в правой руке: подошел поприветствовать Кныша. Обнялись, соприкоснулись щеками, при этом Кныш, как всегда, поймал себя на том, что старается не потревожить пустой рукав майора. Кроме того, что у Соломона не было левой руки, ему еще отчикали обе ноги повыше колена, но об этом, кто не знал, нипочем бы не догадался. Он на своих немецких протезах двигался непринужденно, как балерина, хотя на привыкание и тренировки у него ушло больше года. С Кнышем они были знакомы с первой ходки в Чечню.
— Редко заходишь, паренек, — укорил Соломон. — Да и сейчас, вижу, спешишь?
— По морде видно?
— По походке… И ребята у тебя какие-то смурные. Может, нужно чего? Деньги, девочки, марафет?
— В полку ты был серьезнее, Соломоша, — сказал Кныш.
— Когда это было, — усмехнулся майор, залпом осушив половину кружки. — В ту пору и небо было голубым.