Она закрыла глаза. Казалось, что она ищет и не находит ответа, который удовлетворил бы его. Глядя на ее прекрасное, полное сочувствия лицо, Данло не мог поверить, что она – нечто иное, чем человек.
– Любое Ее дитя должно было иметь одну с Ней душу, – заговорила наконец она. – Только так могла Она достигнуть своей цели. Именно по этой причине во мне помещаются Ее память и Ее разум. Иначе мой опыт и мое восприятие реальности были бы Ей столь же чужды, как восприятие любого другого человека.
– Какова же Ее цель? Что Она надеялась узнать через тебя такого, чего не могла узнать по-другому?
Она крепко, до боли, стиснула его руки.
– Твердь хотела узнать, кто на самом деле ты. Нам нужно было это знать.
Ее ответ изумил Данло.
– Но зачем Ей все это? – почти выкрикнул он. – Она уже читала мои мысли – могла бы продолжать в том же духе.
– Знание приходит разными путями, Данло.
– Но зачем же именно так? – Он высвободил руки и потрогал ее лоб, ее лицо, золото ее волос, нагой изгиб ее плеча. – Почему ты?! В ответ она провела пальцем по шраму у него на лбу и сказала: – Я рождена, чтобы трогать и осязать. Выйдя из бассейна, я поняла, что должна потрогать весь этот мир. Снова пройтись по земле нагая, как новорожденное дитя, ощутить песок под ногами, а на языке – морскую соль. Трогать, пробовать, ощущать, пользоваться всеми своими чувствами. Чувствовать, двигаться, стать такой, какая я есть. Жить, Данло. Жить и любить и опять жить. Разве может кто-нибудь насытиться жизнью? Или любовью? Мне всегда было нужно много любви, очень много.
Хочется любить так, что умереть можно, и при этом знаешь, что ни за что не умрешь, потому что тогда не будет ни любви, ни всего остального. А любовь – это все, ты сам знаешь. Трогать мир, как это делают любовники, и видеть, как все пробуждается, хотя это причиняет почти невыносимую боль. Но не ты ли однажды сказал мне, что жизнь познается через боль?
Как ее много, боли, правда? Одна боль внутри другой, и так без конца. Но ведь она не имеет значения, верно? Мне кажется, я могу вытерпеть любую боль, только бы жить и участвовать в этом чудесном пробуждении. Я бы все вынесла, лишь бы прикоснуться к твоему прекрасному лицу и почувствовать, что такое любить и быть любимой. Я готова гореть вечно, лишь бы твои глаза соприкоснулись с моими так, как я помню. Вот для чего я пришла в мир. Я коснулась бы самого солнца, если бы оно любило меня так, как любил прежде ты.
Куртизанки говорят, что проще любви нет ничего во вселенной. Был момент, когда она, нагая и вся золотая под утренним солнцем, прижала ладонь к щеке Данло, словно хотела удержать слезы, обжигающие ему глаза. Был момент, в который он никоим образом не мог полюбить ее так, как хотела она, – а в следующий момент Данло уже падал, погружаясь в любовь столь же неотвратимо, как камень в середину звезды.
– Испытание продолжается, да? – попытавшись улыбнуться, спросил он. – Значит, в этом оно и состоит? Проверить, сколько боли я способен вынести?
“Через боль человек сознает жизнь”. Вслед за этой старой мудростью Данло явилась новая: “Боль – это полнота любви”.
Она поцеловала его в губы и сказала:
– Испытания окончены. Это награда.
– Награда?!
– Ты можешь полюбить снова, если позволишь себе это сделать.
– Это способ, которым ты хочешь взять меня в плен, не погубив мою душу?
– Мы могли бы любить друг друга почти вечно.
– Нет, нет. Прошу тебя.
– Мы могли бы пожениться. Здесь, на этом берегу, под этим прекрасным солнцем, мы могли бы заключить брачный союз на тысячу лет. Разве не этого ты всегда хотел?
– Жениться – да. Но жениться сейчас, на тебе – как можно!
– Отчего же нельзя? – улыбнулась она. – Мы поженимся, и у нас будут дети.
– Тамара, Тамара, я…
– Новая раса. Первые люди в настоящем смысле этого слова. Мы научим их быть людьми – и чем-то больше людей.
– Дети, – задумчиво повторил Данло. – Наши благословенные дети.
– Когда-нибудь у нас будут миллионы детей и внуков. Мы заселим своими потомками целый мир.
– Я всегда мечтал иметь детей. Ты знаешь.
– А еще ты мечтал о мире, где нет войн и зла. О мире, живущем в первозданной гармонии и красоте, которую ты когда-то называл халлой.
– Я всегда думал… возможно ли осуществить такую мечту.
– Целый мир, Данло. Мы можем сделать его, каким захотим.
– Целый мир…
Данло посмотрел на восток, где ярко зеленел лес. Там росли цветы, водились красивые птицы и тигры. Он был почти совершенен, этот девственный лес. Ни один человек еще не входил туда. Эти деревья – могучие сосны, ели и лиственницы – не знали прикосновения человеческих глаз, кроме глаз самого Данло. Может быть, они только и ждут, чтобы он населил лес своими детьми? Тоскуют по любви существ, которые будут поклоняться им, как богам? Нет. Деревья – это только деревья. Весь день они ведут под солнцем свой малоподвижный танец, и миллионы их длинных игл сверкают в изумрудном экстазе. Они осознают фотоны, влагу и, быть может, выдыхаемый им углекислый газ, но до его страстей и планов им дела нет.
– Я думал, что в награду за успех ты ответишь на три моих вопроса, – сказал он, с улыбкой повернувшись к терпеливо ждущей Тамаре.
– Выбирай – либо ответы, либо я.
– Одно из двух?
– Да. Выбор за тобой.
Смотреть на нее было больно, но он не мог не смотреть.
– Разве такой выбор возможен?
– Что же в нем невозможного?
– Как это возможно, что ты… ставишь меня перед таким выбором?
– О, Данло, Данло – я предлагаю тебе себя и целый мир. Из чего тут выбирать? Целый мир…
Данло посмотрел на юг, туда, где колебалась под ветром трава на дюнах. Паук, должно быть, сплел в ней свою паутину, потому что там сверкал и переливался от утренней росы ажурный шар. По песку скакали птицы песчаники, ближе к воде скользили в воздухе чайки и поморники. Весь берег кипел жизнью, и для Данло было тайной, как можно променять возможность гулять по этому берегу до конца своих дней на каких-то три вопроса.
– Если я все-таки останусь здесь, – сказал он, – как долго мы сможем пробыть вместе, прежде чем нас уничтожат? Ты сама говорила, что атаки Кремниевого Бога сосредоточены на этой планете.
– Ты думаешь, я позволю Ему уничтожить то, что я создала? – с холодной безжалостной улыбкой осведомилась Тамара. – Думаешь, я позволю Ему причинить вред моим детям?
– Я помню: ты хочешь первая уничтожить Его.
– Да, хочу, но этого мира наши битвы не коснутся, обещаю тебе. Ты даже знать ничего не будешь о нашей с Ним войне.
– Я буду жить в безопасности под этим чудесным небом, предоставляя богам сотрясать пространство-время и крушить звезды?
– Разве это так ужасно – пожить немного в безопасности?
Данло поддел ногой песок.
– Я должен оставаться в безопасности, чтобы вспоминать Старшую Эдду, да? Вспоминать, как можно победить Кремниевого Бога?
– Разве это так ужасно – вспоминать?
– Да. Всякая война ужасна.
– Ты воевать не будешь, Данло.
– Кто же тогда? Ты?
– И я, и не я. Не забывай, что “я” у меня много. Воевать будет Она. В некоторых своих аспектах Она страшная богиня и любит войну.
Данло помолчал, копая песок носком мокрого сапога, и спросил: – А ты что любишь?
– Любовь. – Она обняла его, прильнула к нему головой и прошептала ему на ухо: – Небо, деревья и ветер. Тебя.
Он водил пальцами по ее гладкой мускулистой спине, обнимал ее крепко, почти яростно, и чувствовал, как это хорошо. От ее волос пахло солью и солнцем – этого чистого запаха он не забудет уже никогда, даже если и покинет этот мир. Но сейчас, когда он обнимал ее, и ее сердце билось так близко от его сердца, и дыхание ее жизни овевало его ухо, он не представлял себе, как сможет расстаться с ней. Он смотрел через ее плечо на север, где до самого неба вздымались горы. Как хорошо было бы обнимать ее под этими туманными горами вечно – пока они стоят, эти горы, пока дожди и ветра лет так через миллион не превратят их в песок и не смоют в море.
Целый мир.
Внезапно он разомкнул объятия и повернулся на запад, в сторону моря. День, ясный и холодный, предвещал зиму. За прибрежными скалами летела в теплые края стая перелетных крачек. А еще дальше, почти на горизонте, скользил в вышине по ветру одинокий альбатрос. Океан катил свои волны, как всегда, и Данло слышал шум его холодных, глубоких, синих вод. С моря надвигался осенний шторм, венчая волны белыми гребнями. Весь мир под низким утренним солнцем лучился светом. Перед лицом этой невозможной красоты Данло был очень близок к тому, чтобы жениться на Тамаре и остаться здесь навсегда.
Но тут он вспомнил о своей пилотской присяге и о своих нерушимых обетах. Вспомнил свое стремление стать асарией и все другие свои мечты. Он так долго смотрел на море, не шевелясь и не мигая, что глаза стало жечь. Слова. Все его клятвы и обещания – всего лишь слова. Что значат они по сравнению с чудом лежащего перед ним мира? Разве могут слова трогать его и любить, как эта прекрасная женщина, так терпеливо ждущая рядом с ним?
Все произнесенные им слова были ничто, но он не мог забыть того, что стояло за ними. Не мог забыть о родных племенах, умирающих за полгалактики от него на своих ледяных островах. Не мог забыть о настоящей Тамаре с потерянной памятью и золотой душой, живущей где-то среди звезд. В один момент, пока он стоял и смотрел на море, вся его жизнь вернулась к нему и хлынула в его сознание, как океан. Это был момент выбора и решения, страшный момент подлинного испытания. Этот тест Твердь не планировала – сама жизнь сейчас испытывала его. Жизнь, судьба, а может быть, он сам.
– Пожалуйста, скажи, что останешься со мной, – сказала Тамара.
Был момент, когда весь мир застыл, как зимнее море, и тут же снова ожил в движении волн, солнца и чаек, кричащих от голода и любви.
“Да, я останусь с тобой” – эти слова казались такими же простыми, как биение сердца. Данло хотелось сказать их почти так же, как обнимать Тамару и вечно чувствовать щекой ее душистое дыхание. Вместо этого он повернул к ней голову и сказал: