— У меня всегда есть что-нибудь для кого-нибудь, — с небрежной улыбкой ответил Ионидис, едва сдерживая радостное возбуждение.
— Я могу помочь тебе пристроить твой папирус в надежное место, — с такой же небрежной улыбкой ответила Клара. — Конечно, ты вправе ждать, когда твой норвежец наконец согласится с назначенной ценой. Кроме того, никто не мешает тебе обменять каждую букву из писем апостола Павла на ящик новозеландской тушенки. И все же мне представляется более разумным отдать манускрипт тем, кто станет его изучать, а не оставит гнить в банковской ячейке.
Ионидис, потрясенный осведомленностью Клары, попытался закурить и поджег сигарету со стороны фильтра. Эта оплошность рассмешила их обоих и помогла ему взять себя в руки.
— Клара, ты прелесть. Но мне трудно поверить, что ко всем твоим достоинствам вдруг добавился альтруизм.
— Иногда я сама поражаюсь своему бескорыстию, — сказала она. — Но чего не сделаешь для старых друзей! Если хочешь встретиться с этим клиентом, рассчитывай на семьдесят пять процентов.
Ему показалось, что он ослышался.
— Что? Ты заберешь себе четверть?
— Именно. Причем не деньгами, а товаром. Ты отдашь мне Евангелие. А я отдам тебе богатого клиента.
Она говорила спокойно, и с дружеской улыбкой смотрела ему в глаза, а потом, не меняя выражения лица, опускала приветливый взгляд на телятину, которую ловко кромсала ножом и вилкой, обмакивая в соус. Глядя со стороны, никто бы не заподозрил, что за ресторанным столиком идет грабеж.
Но Ионидис был не из тех, кто уступает наглому натиску. Он и сам умел брать за горло. Правда, сейчас ситуация требовала иных приемов.
— Евангелие стоит больше, чем все остальные тексты, — напомнил он. — Ты же наверняка видела мои фотокопии. Наверняка показывала их специалистам. И ты знаешь, что это Евангелие отличается от всех ранее известных.
Он задумчиво поводил сигаретой по краешку хрустальной пепельницы.
— Знаешь, Клара, про себя я называю его Евангелием от Иуды. Понятия не имею, что там написано. Но как только подумаю об этом папирусе, сразу вспоминаю о тех, кто меня предавал. Вспоминаются все мои бывшие друзья, которые с улыбкой вонзали мне нож в спину…
— Это намек? — осведомилась Клара, вытирая салфеткой губы.
— О нет. Ты не способна ударить в спину. Ты приставила тесак прямо к горлу, но сделала это, по крайней мере, честно и открыто. — Он улыбнулся. — Что же, пора признать себя побежденным. Я согласен.
— Ты не побежденный. Ты выиграл, — заверила его Клара. — Поверь, одному тебе не поднять этот груз, он велик даже для нас двоих.
— Что ж, будем молиться Иуде, чтобы помог нам справиться с его наследством, — рассмеялся Ионидис.
Он проводил Клару до стойки регистрации, а затем подошел к телефонным рядам. Позвонил в Александрию и назвал номер рейса.
— Есть у вас кто-нибудь поблизости? — спросил он.
— Да, ее встретят в Бостоне. Как долго должно длиться наблюдение?
— Мне нужно знать всех, с кем она встретится. Буду признателен, если я узнаю это раньше, чем она вернется.
— Не беспокойтесь, — ответил вежливый голос.
Ионидис с довольной улыбкой повесил трубку. Когда сотрудники александрийской конторы отвечали ему «не беспокойтесь», это означало, что их работа будет оплачена по обычной таксе. Если же он слышал в ответ «мы постараемся», то после выполнения задания из юридического бюро приходил счет с указанием дополнительных расходов. Видимо, слежка за Кларой Гольдман не входила в перечень особо сложных заказов.
Но он не ожидал, что уже через два дня сможет позвонить по присланному из Александрии телефонному номеру.
— Мистер Файн? У меня есть то, что вам предлагала наша общая знакомая, — сказал он без лишних предисловий. — Где мы можем встретиться, чтобы осудить детали?
На другом конце провода слышался плеск воды и женский смех. Невидимый мистер Файн долго сопел в трубку, прежде чем произнес:
— У меня еще не кончились новогодние праздники. Я сижу в бассейне, пью шампанское и наслаждаюсь покоем. А вы лезете ко мне со своими долбаными свитками. Думаете, я все брошу и помчусь в одних плавках в ваш долбаный Каир? Ненавижу переодеваться. Если я надел рубашку, то буду ходить в ней, пока с меня ее силой не стянут. А если я сижу в одних плавках, то вы состаритесь, прежде чем я натяну штаны. Долли, Долли, перестань! — раздраженно пробурчал он, наверное отбиваясь от чьих-то озорных рук. — Вот видите?
— Не надо переодеваться, — непринужденно сказал Ионидис. — Через несколько часов мы продолжим разговор на вашей вилле. Какая у вас там погода?
— У меня всегда прекрасная погода! — сказал Файн.
В Амстердаме в это время шел дождь. Когда он прилетел в Бостон, там падал мокрый снег. До виллы Файна Ионидиса довез местный представитель александрийской конторы.
— Вас подождать? — спросил он, не оборачиваясь.
— Да. Я ненадолго. Американцы не любят длинных разговоров.
— Говард Файн не американец, — сказал водитель. — Он родился и вырос в Италии, долго жил в Марселе, переехал в Штаты в восемьдесят восьмом году.
— Так он итальянец?
— Венецианский еврей.
— Да хоть марсианин, — махнул рукой Ионидис и улыбнулся, поймав в зеркале взгляд водителя. — Подождите меня, я не задержусь.
Охранник, прикрывая гостя зонтом, провел его через сад, окружавший виллу, построенную в готическом стиле. У входа в дом стоял дворецкий.
— Мистер Файн ждет вас в кабинете. Прошу сюда, сэр.
К кабинету вела чугунная лестница, на каждом повороте которой стояли рыцарские доспехи. А из-за полуоткрытых резных дверей тянуло запахом дорогих сигар и теплом камина.
Файн, вопреки ожиданиям, оказался вовсе не таким плейбоем, как можно было судить по телефонному разговору. Сухощавый брюнет в толстых очках, он сидел в кресле перед телевизором и держал на коленях, укутанных пледом, белую персидскую кошку.
— Долли, оставь нас, — сказал Файн, сбрасывая ее на пол и подавая вялую руку. — Не ожидал, что вы доберетесь так быстро. Что вы думаете обо всей этой возне вокруг Кувейта?
— Я стараюсь не думать о том, что никак не связано с моим бизнесом, — ответил Ионидис, усаживаясь в кресло, пододвинутое дворецким.
— Виски? Джин? Шампанское?
Ионидис покачал головой, и Файн жестом удалил дворецкого. Двери бесшумно затворились, и они остались один на один.
— Клара — моя близкая подруга, — сказал Файн. — Вы толкаете меня на нехороший поступок.
— Нехороший поступок уже совершен, и совершен как раз Кларой, а не вами.
— То есть?
— Думаю, она перечислила вам не все документы из тех, которыми я располагаю. Возможно, ей кажется, что вас не заинтересует Евангелие от Иуды. Но у меня другое мнение.
Файн снял очки и долго протирал их уголком пледа.
— Мистер Ионидис, ваше мнение совпадает с моим. Когда вы покажете мне Евангелие? Вы привезли его?
— Нет. — Он поднял ладонь в ответ на недовольную гримасу коллекционера. — Оно находится в Штатах уже шестнадцать лет. Я покажу его вам завтра же, если вы согласны прогуляться со мной в Огайо.
— Что ж, прогуляемся. Где вы остановились?
— Пока нигде. У меня забронирован номер, но я еще не показывался в отеле.
— И не показывайтесь. Переночуете на вилле. Завтра с утра вылетаем.
— Прекрасно. В таком случае мне надо отпустить водителя.
Вернувшись к машине в сопровождении охранника, Ионидис наклонился к опустившемуся стеклу.
— Вы были правы, — сказал он водителю. — Разговор затянулся.
— Я редко ошибаюсь в людях, — бесстрастно ответил тот.
— Маленькая просьба. Завтра мы вылетаем в Спрингфилд, штат Огайо. Не думаю, что там есть ваши люди…
— Мне это неизвестно.
— Нет, вы же не можете иметь агентов в каждом городишке? То есть… Я всегда восхищался возможностями вашего бюро, но всему есть предел…
— У меня нет информации по этому вопросу, — механическим голосом произнес водитель. — В чем заключается просьба?
— Возможно, она покажется вам странной… Мне хочется, чтобы за мной кто-нибудь наблюдал. Мне надо знать, что я не один. Естественно, дополнительная услуга повлечет дополнительную оплату.
Водитель кивнул:
— Хорошо. Мы постараемся. Но — один вопрос. Как долго вы собираетесь оставаться в Штатах?
— Не знаю. А какое это имеет значение?
— Срок истекает шестнадцатого января.
— Какой срок? — не понял Ионидис. — Впрочем, неважно. Я не собираюсь задерживаться больше чем на пару дней.
— Увидимся в Спрингфилде, — сказал водитель, и стекло поднялось.
Ночью Ионидис так и не смог заснуть. То ли из-за того, что выспался во время перелета через океан, то ли потому, что по его внутренним часам сейчас был день… Почему-то в ушах то и дело всплывала фраза, брошенная водителем: «Срок истекает шестнадцатого января». Конечно, надо было сразу уточнить, что он имел в виду. Возможно, эта дата имеет отношение к размерам того счета, который выставит Ионидису юридическое бюро? Мысль о предстоящих расходах окончательно лишила его сна, и он уселся в кресло перед телевизором.
Наверно, неумолкающий шум эфира разбудил хозяина дома. Тот появился в его комнате бесшумно, как призрак, — если только призраки способны перемещаться в пространстве с бутылкой виски в одной руке и парой стаканов в другой. Файн заставил Ионидиса пьянствовать до утра. При этом они почти не говорили, только смотрели новости на разных мировых каналах и иногда переводили, если попадался язык, незнакомый одному из них. Впрочем, таких было немного — Ионидис не знал китайского, Файн не понимал по-арабски, а перед японским они оба подняли руки. Весь мир ждал, когда же Великая Америка раздавит гнусного тирана Саддама Хусейна.
— Мы его кормили с рук, — сказал Файн. — Мы всем им давали сосать свою грудь. А они ее кусают. Я про арабов. Ты не араб?
— Нет-нет.
— Саддам — арабский Иуда. В Коране есть что-нибудь на тему предательства?
— Откуда мне знать?
— Извини, Никос. Мне все время кажется, что ты немного араб.