они не слышали ее, потом нагибалась к замочной скважине и подглядывала, но они всегда успевали исчезнуть из поля зрения прежде, чем она их засекала. Она снова принимала несколько таблеток валиума, садилась в кресло и смотрела все сериалы подряд, хватаясь время от времени за грудь, если какая-нибудь мать беспокоилась о своем сыне, говоря женщине на экране, что понимает ее и знает, каково это – скучать по сыну. Мой единственный ребенок, мой мальчик, а у меня даже его телефона нет. Но он сильно занят, знаете ли. У него свой бизнес. Он профессионал, мой Гарри, и скоро он сделает меня бабушкой, – и Сара успокаивала женщину, говоря, что все будет хорошо, а потом принимала еще несколько таблеток, и веки ее тяжелели, и неясная печаль саваном окутывала ее, и слезы прокладывали дорожки на ее щеках, когда приходило время вечерних и ночных передач, и даже собственное появление в одиннадцатичасовых новостях не могло утешить ее, и она смотрела на экран сквозь пелену слез, сумбурно молясь о том, чтобы ей наконец пришел ответ с телевидения, и она узнала название и время выхода передачи, и чтобы Гарри приехал к ней в гости со своей невестой, и они бы вместе попили чай, и она бы рассказала им, в каком шоу ее покажут, и надела бы красное платье, – о, Сеймур, ты помнишь красное платье? Бар-мицва Гарри? Что-то не так, Сеймур? Ты тоже придешь на шоу, и мы выиграем все призы и отдадим их бедным людям, им будет так приятно, и у Гарри родится наш внучек, и она будет зорко следить за машинами… Да, с машинами надо всегда быть начеку: когда они так вот медленно ездят по улицам и мужчина смотрит по сторонам, жди беды; и я буду сидеть с моим маленьким внучком, а ее научу правильно готовить фаршированную рыбу, которая так нравится Гарри и… почему ты не разговариваешь со мной, Сеймур? Почему просто стоишь и смотришь на меня? Пойдем уже спать, пойдем, пойдем… и Сара Голдфарб пошла спать, держа Сеймура, Гарри и внука за руки, и телевизор плавал в ее переполненном слезами сознании, и слезы текли из ее глаз, отчего подушка, на которую она преклонила голову, промокла насквозь…
А потом пробуждение утром, включается телевизор, ставится кофе, принимаются фиолетовая, красная и оранжевая таблетки, запиваются кофе, раздвигаются занавески, и делается очередной звонок в «Макдик Корп.», она ждет на телефоне, покачивая головой в попытках припомнить, что именно было сказано, потом сидит и слушает тишину в трубке и буханье сердца, такое громкое и сильное, что, кажется, оно вот-вот выскочит из груди, и пульс барабаном стучит в ушах, и она сидит в кресле, ухватившись за ручки, пульсирующая кровь грозит перекрыть ей дыхание, и вдруг, постепенно, внезапно до нее доходит, что кто-то в «Макдик Корп.» хочет не допустить ее появления на телевидении и что, возможно, они порвали и выбросили ее карточку и никто теперь не знает, что она должна участвовать в шоу, – она слышала, что такое бывает, она много раз видела по телевизору, как люди делают подобные вещи, чтобы, например, лишить кого-нибудь наследства, кто его знает, – так она пойдет и выяснит, кто виноват, и ей заведут новую карточку, и вот она уже надевает чулки и толстые шерстяные носки Сеймура, с трудом впихивает ноги в золотые туфли, надевает пару свитеров на красное платье, сверху теплое пальто, оборачивает шарфом шею и голову и выходит на улицу, решительно и без колебаний, невзирая на холод и снежную кашу под ногами, идет к подземке, не слыша ни людей, ни машин, склонив голову, сопротивляясь порывам ветра с мокрым снегом, бормоча себе под нос, засматриваясь на рекламу, узнавая продукты, рекламируемые по телевизору, и вспоминая передачи, откуда она про них узнала, рассказывая людям о том, что скоро ее можно будет увидеть по телевизору и что она будет помогать бедным, а ее Гарри будет с ней, а люди продолжали читать свои газеты или смотреть в окно, игнорируя ее, словно ее не существует, а когда она вышла из вагона, одна пара переглянулась, пожав плечами, следя краем глаза, как она идет по платформе, продолжая бормотать, потом вверх по лестнице на улицу, крепко стягивая под подбородком концы шарфа, похожая на бабушку из русских фильмов, поскальзываясь на обледенелом тротуаре в своих золотых туфлях, однако упорно продираясь сквозь ветер и снег к цели, к зданию на Мэдисон-авеню, и вот она поднимается на лифте, не обращая внимания на изумленные взгляды, к приемной «Макдик Корп.», где спрашивает секретаря, почему ее не соединяют с Лайлом Расселом, и пульт перед женщиной жужжит и мигает лампочками, однако та смотрит, не в силах пошевелиться, на изможденное лицо Сары с прилипшими мокрыми прядями рыжих волос, с черными кругами под глазами, толстые шерстяные носки вылезают из золотых туфель, Сара трясется, говорит что-то бессвязное, постоянно повторяя свое имя, и вскоре секретарша узнает это имя и просит ее присесть на минутку, и звонит в несколько программных отделов, объясняя им, кто пришел и что происходит, и вскоре уже несколько человек пытаются успокоить Сару и убедить ее пойти домой, а она говорит, что не пойдет домой до тех пор, пока ей не скажут, в каком шоу она будет участвовать, вода течет по ее лицу, и вся ее одежда, даже ее красное платье, измялись, промокли, бабушкин шарф съехал набок, и Сара Голдфарб выглядит как жалкий мокрый мешок, полный страдания и отчаяния, она медленно садится в кресло, и ее слезы смешиваются с тающими снежинками и капают на подол ее красного платья, в котором она была на бар-мицве Гарри, кто-то дал ей чашку горячего бульона: вот, выпейте немного, чтобы согреться, – и придерживал чашку, пока она пила, и две другие девушки провели ее в маленький кабинет и попытались успокоить ее, кто-то вызвал врача, «Скорая» уже выехала, и Сара сидела в кресле, мокрая и помятая, всхлипывая и рассказывая, что она отдаст все призы бедным: мне не нужны призы, они могут осчастливить других людей, я просто хочу участвовать в шоу, я так долго ждала и хочу быть с Гарри и моим внуком, – а они пытались объяснить, что отобрали только несколько человек, и потом, пытаясь успокоить ее, говорили, что нужно время, что, может быть, уже скоро, но ее всхлипывания не стихали, чашка с бульоном периодически подносилась к ее губам, она отхлебывала, а потом появились два санитара, посмотрели на нее секунду-другую и заговорили мягко, успокаивающе: можете ли вы идти, – а она им сказала, что много раз ходила по сцене в телевизоре и что им надо посмотреть шестичасовые новости, где покажут Гарри, а когда санитар спросил ее имя, ему сказали, что это Сара Голдфарб, а Сара сказала, что она и Маленькая Красная Шапочка сейчас покажут, как надо красиво идти к ведущему, и снова упала в кресло, и всхлипывала, всхлипывала, и потом постепенно слегка успокоилась и попросила их позвонить Сеймуру – он отведет ее в салон красоты, и санитары помогли ей подняться и медленно повели к лифту, потом вниз, к машине «Скорой помощи», которая двинулась сквозь снег и пробки к Бельвью.
К счастью, Сара не осознавала происходящего, не видела коридоров с людьми, комнат, криков, плача, стонов, мольбы, жалоб. Они не проникали через ее барабанные перепонки, а ее глаза не замечали избитые, окровавленные, больные тела. Ее болезнь изолировала ее в кокон боли. Когда все необходимые бумаги были заполнены и доктор быстро осмотрел ее, прочитав отчет санитаров, ее посадили в коляску и повезли к психиатру по другим коридорам, и снова она сидела и ждала своей очереди, и примерно через час ожидания она попала в кабинет, доктор быстро осмотрел ее, глянул ее бумаги, спросил ее имя, и она снова начала плакать и рассказывать ему о Гарри и телешоу, что он подарил ей новый телевизор и что она будет помогать бедным, а доктор кивал и быстро что-то писал: параноидная шизофрения, тщательное психиатрическое лечение с обязательным применением электрошока. Он вызвал санитара, и Сару увезли на коляске в другую очередь. Через несколько часов Сару наконец отвезли к кровати в коридоре закрытого блока. По коридору расхаживали, шаркая ногами, другие пациенты. Их лица были лишены всякого выражения из-за лошадиных доз транквилизаторов, другие были в смирительных рубашках, третьи были привязаны к кроватям и вопили, плакали или умоляли. Сара лежала на спине, глядя в потолок, периодически всхлипывая, ее собственное страдание защищало ее от страданий остальных. Неожиданно перед ее кроватью возник молодой врач-ординатор. С усталым видом, зевая, он прочитал предварительный диагноз, прикрепленный в ногах ее кровати. Прочитав комментарии врачей и их имена, он нахмурился. Он посмотрел на нее и заговорил с ней ласково, успокаивающе, одновременно осматривая ее. Иногда Сара ему отвечала, и он улыбался ей, дружески похлопывая по руке. Он прослушал ее грудь, потом попросил ее привстать и послушал ее спину, потом попросил ее поднять руки и согнуть пальцы, а увидев свисающую с предплечий кожу и темные круги под глазами, спросил, не было ли у нее недавно сердечного приступа. Нет, но оно бьется очень сильно. Да, я заметил, ответил он, продолжая одобряюще улыбаться. Ты, мамочка, выглядишь так, словно сбросила много килограммов за короткое время. Она улыбнулась: да, я таки влезла в красное платье для телевидения. Он потрепал ее по руке, называя мамашей, постоянно улыбаясь и мягко и ненавязчиво задавая вопросы, и в конце концов она рассказала ему о лишнем весе, о докторе, о таблетках и много, много раз упоминала Сеймура, Гарри и телешоу. Ладно, мамаша, все будет хорошо, – снова одобряющее похлопывание по руке, – мы вас быстро отремонтируем. Хотите чаю? Он ухмыльнулся, когда она улыбнулась и кивнула: ты хороший мальчик, Гарри.
Доктор дал необходимые указания дежурной сестре – перевести Сару Голдфарб из психиатрии в терапию – и вручил ей карточку пациентки. Она улыбнулась: что, снова Рейнолдс? А кто еще? Он самый большой козел от медицины, который когда-либо существовал. Сестра засмеялась. Послушать его, так каждому необходимо лечение электрошоком. Параноидальная шизофрения… Все беды этой женщины от таблеток, которые она принимает.
Тайрон Си Лав сидел на краю кровати, потирая голову и пытаясь понять, что происходит. Он слышал, как ветер сотрясает окна, – пипец какая холодина, – а ему скоро снова надо на улицу. Чиерт! Кажется, еще недавно было лето и они тусовались в морге, кайфовали, а теперь сраная зима, и дни и ночи будто наезжают друг на друга, и каждый день тянется тысячу лет, и будто не было никакого лета и больше никогда не будет. Что-то где-то не задалось. Еще недавно у них все шло нормально, они приносили домой кучу денег каждый день, а теперь им приходится собирать по центу, чтобы как-то протянуть еще один день без ломки. Чиерт! Блядские улицы, братка, это уж точно. Он повернулся и посмотрел на свернувшуюся калачиком Элис. Из-под одеяла виднелась только ее макушка, девушка казалась такой довольной и умиротворенной, но скоро она проснется и захочет укол. Бля, эта сучка бессонницей не страдает, это уж точно. А если не спит, то залипает. Он улыбнулся: но она все равно отличная баба, прирожденная шлюшка. Он продолжал чесать голову и слушать ветер за окном. Дорогое барахло, легкие деньги, а теперь не могу даже на укол наскрести. Чиерт, откуда же на них это свалилось? Все было так здорово, мы с Элис просто лежали в этой кроватке, и окно было открыто, и занавески развевались от бриза, и мы трепались о всякой ерунде, а теперь чертов ветер того и гляди снесет на хер весь дом. Блин, кажется, кроме неприятностей ничего в жизни не осталось. Не понимаю я этого. Просто не понимаю. Хорошо, что есть деньги на сегодняшний замут. Если, конечно, этот замут вообще состоится. Кто знает, может, какие-нибудь чувачки решили собрать в кучу народец с деньг