аясь «одеть» их и запихнуть в интерьеры ресторана, где они должны были сидеть и пить кофе, однако ему не удавалось удержать этот образ и минуты, а если и удавалось, то он слышал тоненький голосок на заднем плане: херня, херня, херня, — и он снова крепко зажмуривался, тряся головой, но это не помогало, лишь усиливало свет над кроватью, где они трахались, но даже если ему удавалось «усадить» их за столик, Мэрион все равно лезла рукой под скатерть... Гарри пошел в ванную, где проставил один из чеков, который оставлял на завтра, но какого хера, чувак, мне нужно прямо сейчас, да и вообще, предыдущий чек был слишком разбавленным и дерьмо так себе, а мне-то уж точно не хочется бегать больным по улицам и искать кайф, ага, вот что я сделаю, я поставлюсь да пойду гляну, что там происходит на улице, вдруг что-нибудь происходит, и я смогу замутить чего-нибудь поприличнее, не могу же я сидеть здесь всю ночь и смотреть этот блядский телек, свихнуться можно, — и его внезапно стошнило конфетами, и он смотрел как загипнотизированный за полетом блевотины из его рта к унитазу, за тем, как красиво смешались коричневый шоколад, белый зефир и зеленая желчь, расплескавшись по краям унитаза, он с улыбкой смотрел на маленький океан, раскинувшийся внизу, усеянный островками и горами с белыми шапками снега, потом хохотнул и смыл все это великолепие, плеснул холодной водой себе в лицо, промокнул его полотенцем, и, почувствовав себя немного лучше, сел на край ванны, наслаждаясь ощущением вновь появившейся уверенности, которое прокатилось волной через все его тело, чувством умиротворенности, снизошедшим на него, стирая образы и слова, потом встал и пошел в гостиную, где докурил остатки косяка, сел на диван и снова воткнулся в телевизор, доедая конфеты и чувствуя себя спокойно и расслабленно, а потом снова посмотрел на часы и понял, что реально прошли века, и эти мерзкие картинки вернулись обратно, он пытался вытеснить тоненький голос из головы, но тот лишь издевался над ним, продолжая нашептывать гадости и глумливо хихикать, и вскоре в «ресторане» исчезли стены, и он никак не мог вернуть их на место, как ни старался, и тогда он просто перестал пытаться это сделать, и вскоре перед ним развернулось действо: этот хрен кувыркался с Мэрион в постели, трахая ее во все дыры, — и в животе у Гарри становилось все холоднее и гаже, будто он сделал харакири и сквозь дыру задувал ледяной ветер, но в то же время его кишки наполнялись копошащимися червями и крысами, и злые горькие слезы наполнили его глаза, а его голова словно находилась под водой и ужасная тошнота росла и поднималась внутри него, когда он смотрел воображаемые картинки, но теперь он сам их подгонял, давая им энергию, энергию, приходившую откуда-то из глубин его сознания, выжимая его еще больше, и боль усилилась, а тошнота все продолжала подниматься, хотя он почему-то знал, что его не стошнит, он бессознательно положил руку на пах, и, согнув ноги в коленях, оказался в позе эмбриона, продолжая глушить тошноту сигаретами, и чем дольше он смотрел на шоу на своем внутреннем «экране», тем сильнее увеличивалось в размерах его сердце, грозя взломать ему ребра и вылезти наружу, перекрывая его горло, отчего Гарри приходилось силком проталкивать каждый глоток воздуха внутрь, и, не выдержав, он снова вскочил с дивана и переключил дол-баный канал, снова пройдясь по всем кнопкам, потом сел на диван, и, раскрыв глаза как можно шире, перестал сопротивляться образам, но тошнота не прошла, и он полностью капитулировал перед пустой, мертвой, тошной тварью внутри, и вся его боль, и страх, и страдание окружили его тонкой вуалью отчаяния, которое принесло почти облегчение после того, как он прекратил сопротивление, и ему оставалось только сидеть и смотреть в экран телевизора, почти интересуясь происходящим, пытаясь поверить в их ложь, чтобы потом суметь поверить и в ту, что внутри него.
Мысль пойти на улицу и посмотреть, что там происходит, пришла к Гарри во время рекламы, но он никак не мог возбудить в себе энтузиазм. Каждый раз он играл с этой проскальзывающей в голове мыслью, но все равно продолжал смотреть по телевизору кино. Наконец Мэрион вернулась домой, бледная от пудры и пронизывающего уличного ветра. Холодно, поежилась она, выскальзывая из пальто. Не могла поймать такси целую вечность. Да уж, сучья погодка. Она долго и тщательно разглаживала пальто, вешая его в шкаф, чувствуя неловкость, потом на пару секунд закрыла глаза, стараясь усилием воли избавиться от напряжения в животе и блеска в глазах, прежде чем повернуться лицом к Гарри. В общем, деньги я достала, — она старалась, чтобы ее голос звучал как можно более естественно и беззаботно, — вот, держи. Она отдала деньги Гарри. Отлично. Теперь мы в дамках. Он постарался расслабиться и не просто игнорировать, но полностью отрицать тот факт, что в комнате появилось почти физическое ощущение неловкости. Мэрион откинулась на спинку дивана, скрестила ноги и склонила голову набок, улыбаясь и стараясь говорить как можно более беззаботным голосом: а что это за фильм, милый? Гарри пожал плечами: не знаю, только что включил. Мэрион кивнула и уставилась в экран, — держись, держись, держись, — хотя она отлично понимала, что вот так вот сидеть и делать вид, что ничего особенного не произошло, что все нормально, что ничего не изменилось, не только бесполезно, но и бессмысленно. Это было просто абсурдно, и она невольно дернула плечом, когда это слово эхом отозвалось в ее голове, к тому же она была слишком умна, чтобы попасть в ловушку собственных иллюзий. Она прекрасно понимала, что не станет говорить об этом с Гарри, что это только все усугубит, сделает намного хуже, однако она не могла отрицать произошедшего сама перед собой. Она глубоко вздохнула, придя и приняв этот вывод. Что случилось, то случилось. Она просто примет это и позволит своим мыслям перекочевать из ее сознания куда-нибудь подальше, не посвящая в них Гарри... Она снова невольно пожала плечами. Да и вряд ли он ее об этом спросит. Она вздохнула, улыбнулась смотревшему на нее Гарри, погладила его по шее: я люблю тебя, Гарри. Он поцеловал ее: я тоже тебя люблю. Она снова улыбнулась ему, и тогда он переключил свое внимание на происходящее на экране, и она тоже какое-то время смотрела на экран, стараясь не обращать внимания на сжавшиеся в тугой узел внутренности, потом поднялась с дивана: я, пожалуй, пойду поставлюсь. Ты со мной? Нет, я недавно догнался, так что на этот раз без меня. Она автоматически улыбнулась еще раз и пошла в ванную, стараясь убедить себя в том, что ей только показалось, что Гарри ведет себя странно. Уколовшись, она немного посидела, позволив своим противоречиям раствориться в приятной теплой волне прихода, почувствовав, как на ее лице появляется нормальная, настоящая улыбка, после чего встала и вернулась в комнату. Она обняла Гарри и погладила его шею, потом поцеловала в ухо и начала поглаживать по груди, и он постепенно стал отвечать на ее ласки. Они словно отчаянно пытались удержать друг друга, целуясь, гладя, обнимаясь. На заднем плане что-то бубнил телевизор. Потом они решили перебраться в спальню, где Гарри стал обнимать ее с нарастающей силой, а она прильнула к нему и целовала его, покусывая, пока он целовал ее тело в попытках разбудить страсть, которая сама найдет выход, но чего-то не хватало, что-то обламывало, и, несмотря на все их старания, они никак не могли сделать так, чтобы физические действия стали чем-то большим, чем просто действия, и чем больше они старались, тем глубже уходили каждый в свою скорлупку стыда, до тех пор, пока они не приняли обоюдное молчаливое соглашение прекратить бестолковую возню и не зависли где-то между сном и расслабленным бодрствованием.
Теперь Сара постоянно носила красное платье. И золотые туфли. Ада по-прежнему поддерживала ее волосы в форме, а если она высказывала предположение, что, мол, странное дело с этим шоу, Сара отмахивалась от нее, всем своим видом доказывая абсурдность ее слов. Иногда к ней в гости заходили другие соседки, принося с собой пирожные или пончики, но у Сары никогда не возникало желания поесть. Она до сих пор мечтала быть zophtic. Да у тебя уже кожа на руках висит как старая тряпка, а ты все не ешь и думаешь про zophtic. Будь zophtic сколько тебе влезет, только все равно нужно мясо на костях нарастить. Однако Сара все равно отказывалась от еды, бесконечно пила кофе и болтала о своем появлении на телевидении. Телевизор не выключался, и Сара внимательно отсматривала все игры-угадайки, чтобы можно было участвовать в любой из них без подготовки. Потом подруги расходились по домам, а она продолжала сидеть и смотреть телевизор, кивая головой и улыбаясь, представляя, как она стоит там, у микрофона, с полным достоинством и отвечает на вопросы с такой легкостью, словно они взяты из детской книжки, и зрители аплодировали, и она получала все призы, а потом произносила краткое заявление о том, что она не станет брать призы себе, а отдаст их нуждающимся, и снова гром аплодисментов, переходящих в овацию, и фотографии в газетах и в шестичасовых новостях, и даже в полуночных, она улыбается, а люди на улицах скандируют: МЫ ЛЮБИМ САРУ, МЫ ЛЮБИМ САРУ, МЫ ЛЮБИМ САРУ, — она вздохнула с улыбкой и обхватила себя за плечи. Однако каждый день по утрам она стала чувствовать себя странно. Она задергивала тюль и занавески, время от времени подходила к окнам, чтобы посмотреть, чуть отодвинув занавеску, не наблюдает ли кто за ней, пытаясь обозреть как можно большую территорию и при этом не выдать своего присутствия «шпионам», а потом снова возвращалась в свое кресло и краем глаза наблюдала за холодильником, который стоял на своем месте молча, напуганный. Иногда она вдруг вскакивала и на цыпочках медленно шла к входной двери, прижималась к ней ухом, и долгое время слушала, задерживая дыхание, чтобы они не слышали ее, потом нагибалась к замочной скважине и подглядывала, но они всегда успевали исчезнуть из поля зрения прежде, чем она их засекала. Она снова принимала несколько таблеток валиума, садилась в кресло и смотрела все сериалы подряд, хватаясь время от времени за грудь, если какая-нибудь мать беспокоилась о своем сыне, говоря женщине на экране, что понимает ее и знает, каково это — скучать по сыну. Мой единственный ребенок, мой мальчик, а у меня даже его телефона нет. Но он сильно занят, знаете ли. У него свой бизнес. Он профессионал, мой Гарри, и скоро он сделает меня бабушкой, — и Сара успокаивала женщину, говоря, что все будет хорошо, а потом принимала еще несколько таблеток, и веки ее тяжелели, и неясная печаль саваном окутывала ее, и слезы прокладывали дорожки на ее щеках, когда приходило время вечерних и ночных передач, и даже собственное появление в одиннадцатичасовых новостях не могло утешить ее, и она смотрела на экран сквозь пелену слез, сумбурно молясь о том, чтобы ей наконец пришел ответ с телевидения, и она узнала название и время выхода передачи, и чтобы Гарри приехал к ней в гости со своей невестой, и они бы вместе попили чай, и она бы рассказала им, в каком шоу ее покажут, и надела бы красное платье, — о, Сеймур, ты помнишь красное платье? Бар-мицва Гарри? Что-то не так, Сеймур? Ты тоже прид