– Пожалуйста, – сказал Ури, – вот вам два предложения и можно поставить их на голосование. Есть ли здесь хотя бы один, который чувствует себя настолько чистым, что осмелится поднять руку?
– Ури, не преувеличивай, – ответил генерал, – я, например, не продавал картин и не зарабатывал на строительстве укреплений. Но даже тот, кто это делал, имеет право голоса, если речь о голосовании. Знаешь, почему все имеют право голоса? Ибо все были готовы умереть, точно, как ты это описал, только без остальной твоей казуистики. Более того: не только готовы умереть, но некоторые из нас и умерли. И это включает людей, находящихся здесь, в этом доме. Ты понял меня, Ури? Или мне еще добавить объяснения?
– Достаточно, – сказал Ури. – Признаюсь, мы слишком увлеклись. На сегодня хватит. Мне, во всяком случае.
– И мне, – согласился генерал.
Гости, все это время стоявшие на ногах, начали постепенно подходить к столам. И довольно скоро исчезли кебабы и шашлыки, соленья и питы с хумусом. Затем начали опустошаться бутылки, и в поздний час ночи, когда гости начали разъезжаться по домам, следящий за всем этим со стороны мог поверить, что был здесь вечер, посвященный дню Независимости, как в добрые старые дни.
А генерал не забыл предстать перед Беллой-Яффой и получить от нее особое благословение на прощанье.
– В отличие от твоего брата, – сказал он ей, – я принимаю твои слова и буду много над ними размышлять.
Генерал поцеловал ей руку и, выходя, издалека, помахал ей рукой, и она подумала про себя, что если бы мир был иным, и время – иным, и она – иной, генерал этот мог быть человеком, о котором женщина, как она, могла бы размышлять в определенном направлении. Что это за размышления, она не знала точно, не было у нее опыта, да и время было поздним.
Герцль остался ночевать в летнем доме, и когда Ури проводил его в комнату на верхнем этаже, повернулся к нему брат деда и сказал:
– Я остаюсь здесь, Ури. Я пришел умереть в кругу семьи. Скажи об этом своей матери и побеспокойся, чтоб за мной чуточку следили. Много времени это не продлится.
22
Нет большей радости, чем радость при находке пропавшей вещи, вернувшейся к ее владельцу.
Радующимся на этот раз был весь мир. С древних времен, с зари цивилизации, удостоились народы мира небольшого подарка, чтобы получать от него удовольствие, и подарком этим были – иудеи. Ассирия и Вавилон, Греция и Рим – а затем христианский мир – все они делали все возможное, чтобы получить от иудеев максимум удовольствия. Греки и римляне говорили, что иудеи упрямы и грубы, ибо не принимают их понятий красоты, и потому бросали их на прогулку между львов. Христианский мир имел еще более вескую причину заняться иудеями, ведь они же убийцы Иисуса и не хотят признать это, даже когда их сжигают на кострах.
И вот, с 1939 по 1945 явился Гитлер и смешал все карты в мире. Всего лишь он стремился осуществить мечты поколений – уничтожить евреев всерьез и с германской основательностью, но кроме этого доброго желания были у него и другие, явно не совпадавшие с желаниями других народов мира. С евреями он сослужил службу, и это был принято в расчет, но необходимо было с ним воевать по другим причинам, и так снова не осуществилась мечта христианского мира.
Но так как долг повелевал заклеймить Гитлера, клеймили его и как убийцу евреев. И не потому, что уничтожение евреев было плохим делом, а потому что клеймить следовало тотально, ибо простые люди, во имя которых ведется политика, не в силах различать нюансы, и так смешиваются плохие и хорошие идеи.
Между 1945 и 1973 годами мир вообще запутался в большой беде: выяснилось, что ненависть к евреям считается позором и, согласно вульгарной логике массы, – евреев надо любить или хотя бы воздать им за страдания. Еврейское государство возникло потому, что мир застрял в болоте угрызений совести.
Все эти тяжкие переживания закончились в 1973, ибо цена на арабскую нефть невероятно подскочила, и мир вздохнул с облегчением.
Опять обнаружилось то, что всегда было известно: евреи грубы, рвутся властвовать над всеми, высокомерны, не хотят присоединяться к хорошим нациям, колониалисты они, фашисты и, конечно же, нацисты. И вот доказательство: даже Китай, который так далек от евреев, это знает, ведь сказал китайский представитель в ООН, что евреи идут путем Гитлера.
Теперь же, когда правда всплыла, как нефть на поверхность вод, открылся шанс на победу этой правды и, быть может, шанс на то, что цены на нефть упадут, во всяком случае шанс продержаться, пока нефть не найдут в других странах, или изобретут иное горючее, которое сослужит службу экономике. Как известно, науке нет пределов, и если даже наука против евреев, может ли что-то быть более объективным?
Тридцать лет скрывалась эта правда от мира, но вот пропавшая вещь вернулась владельцам. Потому нет никакого чуда в том, что в 1973 в мир также вернулись красота, счастье и радость.
23
В летнем же доме на склоне холма, соседствующего с Зихрон-Яаковым, настроение Беллы-Яффы и Биберкраута было далеким от радости, ибо работа над словарем не клеилась, и год за годом число трудностей в этом деле увеличивалось. Выяснилось, что кроме четко выраженных понятий, существительных, рядом с которыми будет ясное объяснение, словарь будет полон вопросительных знаков, неясностей и нерешенных проблем.
На первый взгляд, с точки зрения чистой науки, тут нет особых трудностей, ибо сама постановка вопроса является решающим шагом в серьезном научном подходе. Поставив правильно вопрос, ты уже проделал полпути к истине. Все это на первый взгляд, как правило, ясно, но не в нашем случае.
Следует вспомнить, что Ионас-Иошуа Биберкраут не собирался сделать просто словарь, в котором ищущий найдет объяснение неясным словам. Стремление Биберкраута было более широким и всеохватным – перекинуть мост поверх бездны времен, дать ищущему ту нить Ариадны, осовобождающую и выводящую, взявшись за конец которой ты обретаешь силы совершить путь между твоим временем и временем, когда народ Израиля был изгнан две тысячи лет назад из своей страны.
И если идея Биберкраута трудна для понимания в абстрактной форме, можно дать и осязаемый пример: ты идешь себе по скальной земле склона холма, спускающегося в вади Милк, и нога твоя спотыкается о малый камешек. Ты его поднимаешь и вглядываешься в него. Если ты сведущ в геологии, ты сразу определишь, что это – базальт, или гранит, или кварц. Но в нашем специфическом случае, знание геологии вообще не достаточно, ибо ты не знаешь ивритского названия того или иного камня, хотя в ТАНАХе десятки названий камней.
Итак, откроем букву «алеф». Слово «экдах» на иврит это – пистолет. Но Биберкраут уверен, что здесь явное искажение. Ибо «пистолет» – оружие, а «Экдах» – камень, входящий в набор камней нагрудника, который носил первосвященник. Спрашивается, велика ли беда, если мы не будем знать?
Биберкраут ответит: беда здесь тотальная, ибо, если не сможем перекинуть через время языковый мост, как же мы нащупаем мост эмоциональный или идейный? Ведь язык выражает и логику и эмоцию вместе. И если нам не удастся создать такой словарь, евреям нечего делать в Эрец-Исраэль. Поедут они в Америку, Англию, Францию, Германию и там все существительные будут им понятны. Нельзя людям жить полновесной жизнью без ясных знаний и крепкой связи с реальностью материального мира.
В 1974 году перешли к букве «бет» не потому, что все в букве «алеф» было ими изучено и выправлено, а потому что собрали и расположили весь материал по букве «алеф», но во многих случаях наставили вопросительные знаки: так, или этак, или иначе? И все по степени востребованности слова, согласно системе, созданной Биберкраутом.
В зимние дни они работали в большой комнате на первом этаже, а летом занимались правкой на столах в «руине», А чтобы стопки листков не разлетались на ветру, прижимали их камнями, названий которых, опять же, не знали.
Сидели они вдвоем в этой «руинах», сердца их полны были сомнений. На первый взгляд все вокруг хорошо и прекрасно. Деревца цветут, трава зелена, по обочинам светятся цветы красным, желтым, белым. Поднимает Биберкраут глаза от бумаг и видит перед собой два кипариса по обе стороны римского саркофага.
– Каково имя этого дерева на нашем языке? – бросает он вопрос Белле-Яффе.
Она смотрит и говорит:
– Брош.
Знает, что ошибается, но говорит языком народа, это именно одна из ролей, которую дал ей Биберкраут в рамках их работы.
– Брош? – брызжет Биберкраут гневом. – Откуда тебе известно? Единственно, что мы знаем – название этого дерева, к примеру, на английском – cypress. Посмотрим-ка, что нам вещают наши словарные мудрецы.
С ловкостью мастера хватают его пальцы иврито-английский словарь Алкалая, и он читает: «Брош, брошим, броши – cypress, pine».
– Итак, – победно трубит он, – уже сейчас нам ясно по Алкалаю, что «брош» это cypress или, быть может, pine. Теперь обратимся к другому мудрецу. Например, что возвестит нам великое светило – англо-ивритский словарь Мегиддо, касаясь слова cypress?
И снова пальцы его стремительно листают страницы и находят: «Таасор, бук (игольное дерево) – cypress».
– Ты видишь, – он мечет искры. – Теперь cypress уже бук. Выходит, что «брош» и «таасор» – кипарис и бук – одно и то же, согласно Алкалаю и Мегиддо. Но этим комедия еще не завершилась. Поглядим, что говорит Алкалай о буке.
И тотчас обнаруживается позор разных словарей. У Алкалая написано просто: «Таасор, таасорим – teashur».
– Ага, – торжествует Биберкраут, – теперь ты видишь, куда заводит его мудрость? Но в данном случае он прямолинеен и просто говорит: не знаю. Итак, какое же дерево несет имя «брош» – cypress, pine или teashur, Господи Боже мой? А ты, Белла-Яффа торопишься сказать нам, что перед нами дерево по имени «брош». Так вот, просто, без проверки. «Кипарис, явор и бук вместе» – пишется в ТАНАХе. Мы еще не проверили, что говорят эти мудрецы о яворе. Могу вообразить. Так вот, ложь властвует во всем и нет выхода.