В том невидимом миру котле, который раскочегаривал неутомимый исследователь Программы, пиредровская мафия составляла одну ложку — пусть даже самую наваристую, но отнюдь не решающую. Главную часть варева стряпали люди, вставшие под знамена Скифа еще в те времена, когда Рамирес тихо-мирно почивал в гробу, похожий на ситечко для чая.
С разгромом Стимфальского союза и падением Стимфала вторая мировая война, строго говоря, не закончилась. Колонии, оставшиеся без метрополии, всевозможные группировки, содружества и просто пиратские соединения, густо обогащенные разными воинскими частями, вплоть до дивизий, отколовшимися и затерявшимися в финале космической бойни, продолжали куролесить по дальним и не слишком дальним рубежам. В отсутствие кромвелевской железной десницы землянам самим пришлось заняться регулированием их притязаний.
На поставки оружия и военных систем было наложено множество эмбарго, вето, принято немало мораториев, но «черные караваны» со смертоносным грузом продолжали кочевать по Вселенной от одной горячей точки к другой. Контрабанда оружием была делом налаженным, разветвленным, главари его на удивление успешно пережили все военные коллизии, падение империи, и теперь лишь с интересом осматривались: что это за новая власть, от которой, как и от прежней, придется отстреливаться и откупаться.
В Гео-Гестианском секторе, то есть на линии, соединяющей Землю и Гестию, такой властью оказался Скиф, в начале сорок восьмого года перешедший из резидентов в бюрократы и назначенный навести порядок в хорошо ему знакомых местах. Ознакомившись с ситуацией, он понял, что подобный шанс — редкость даже для его нечеловечески долгой жизни.
В ту пору ни о какой Программе еще и речи не было, не было еще и Института Контакта, но ученым Скиф уже был, желал им остаться и знал, что за научную независимость надо платить большие деньги, а за независимость историка-экспериментатора — деньги громадные. С другой стороны, он не строил никаких иллюзий относительно своей дальнейшей карьеры — ему, наполовину роботу, пусть уникальному, пусть даже уравненному во всех правах с людьми, — в служебном продвижении был положен незримый, но неодолимый предел. Поэтому Скиф загодя начал возводить золотой мост в будущее и создал то, что позже стало «Олимпийской музыкальной корпорацией».
Военная и послевоенная неразбериха позволили Скифу примерно за год сделать то, на что в другое время мог потребоваться не один десяток лет: практически вся верхушка иерархической пирамиды кланов, контролировавших контрабанду оружия, была срезана или, точнее сказать, вырезана. Их насмешливое ожидание нового начальства было окончено без предупреждений и переговоров, и опустевшие кресла заняли те, кого Скиф хотел там видеть.
В сущности, ничего не изменилось. Платили все — фирмы-производители, перекупщики, транспортники, платили и группировки-заказчики, в руководстве которых уж и подавно сидели Скифовы люди. Плату взимали давно известные корпорации, и вряд ли кто догадывался, что где-то в далеких краях все эти денежные ручейки соединяются в единый поток, льющийся на одну, вполне определенную мельницу.
Разумеется, Скиф не собственноручно сгребал эти заляпанные кровью банкноты. Их судьба была куда сложнее. Сразу по получении, а то и раньше они вкладывались во множество раскиданных по глубинке предприятий — от проката стали до стриптиза. И вот их-то вполне реальная прибыль и переводилась сначала в периферийные банки, а из тех — в филиалы банков «Олимпийской корпорации», офис которой находился на Земле, в Париже, на рю де Бриссе, где со вкусом и расположился президент компании Рамирес Пиредра со своим закадычным приятелем Гуго Сталбриджем.
Только эти двое на всем белом свете знали истинного владельца «Олимпик мьюзикл», только им были известны масштабы дела и точные цифры, но мало этого. Только Рамирес и Гуго были в курсе того, на что эти деньги расходуются, — их руками Скиф контактировал с Программой, и лишь эти двое могли быть хоть сколько-нибудь шокированы его экспериментальным богоискательством. Но они не удивлялись и ни о чем не спрашивали, хотя и по разным причинам.
Рамирес, мафией вскормленный и вспоенный, полагал безупречно естественным тот факт, что, достигнув высших позиций в криминальном мире, он пользуется поддержкой главы международных разведслужб. То, что при этом требовалось выслеживать и нападать на каких-то странных людей, его вовсе не смущало, даже наоборот — на том стоим, услуга за услугу, а лишние вопросы жизнь не удлиняют.
Гуго Звонарю, явившемуся в наш век прямиком из внеземельного средневековья с его баронами и лесными разбойниками, Скиф представлялся типичным ученым, а стало быть, колдуном, магом и чернокнижником. Такое суждение Гуго вынес из знакомства с владыкой своего родного края принцем-регентом Ричардом Длинноруким Тратерским, буйным алхимиком и некромантом, и несколько наивно считал, что если уж кто занялся наукой, то волей-неволей должен идти всяческими дьявольскими путями и при необходимости платить за это дьявольские деньги. Гуго Сталбриджу еще предстоит сыграть в нашей истории весьма значительную роль, но пока вернемся к Пиредре.
К началу событий ему — второй раз в жизни — перевалило за пятьдесят, а выглядел он едва-едва на сорок, дела его шли превосходно: поддерживаемый самым могущественным из тайных управлений, Рамирес в своей сфере уверенно теснил конкурентов; музыкальный бизнес, звукозапись и профсоюзы несли ему дань официально и неофициально, и в европейском списке «крестных отцов» бывший барселонский мальчишка прочно занимал верхнюю строчку. Был ли он счастлив?
Нет, не был. Напротив, на рубеже шестого десятка Рамирес вступил в пору психологического кризиса — жесточайшего по форме и необъяснимого по сути. И здесь в гангстерской саге начинается самая темная по смыслу строфа.
Психический сдвиг, настигший Рамиреса в самом расцвете его поприща, столь же непостижим, как и все, происходившее под этой каталонской шевелюрой. Вначале было просто беспокойство — зудящее чувство, невнятно напоминающее то ли об упущенной возможности, то ли о каком-то промахе, — словом, ощущение опасности. Рамирес, как и всегда, реагировал молниеносно: проделал все необходимые вольты, обманные ходы, и зрачки пистолетов — колодцы смерти — с готовностью уставились в окружающее пространство.
Но вот чудо! — в пространстве никто не появился. Непогрешимый контакт с действительностью разладился, биологические часы прозвонили вхолостую. Прибыль шла, а Рамирес чувствовал, что для таких денег пригрозил слабовато; Тино Джильо, горячая голова, по всем законам должен был организовать покушение — милости просим! — а он пожал руку да и уехал в Бостон. Беспокойство Рамиреса перешло в давящий страх, его ясновидящая интуиция, как севильский бык с подпиленными рогами, стала раз за разом бить мимо — ошибка, правда, выходила не больше миллиметра, и здравый смысл мог легко подсказать, что ничего смертельного не происходит, но как раз осмысления-то Рамирес и был начисто лишен, и, подобно растерянному быку, его внутренний голос заревел во всю глотку. Жизнь авантюриста превратилась в дурной сон.
Допускаю, что определенному типу лиходеев противопоказано достигать покоя и благополучия — они теряют форму, стимул к жизни и деградируют. Возможна и другая, более глубокая причина — поставленный Скифом во главе консорциума, Рамирес оказался в совершенно чуждой ему роли — он был хватом, пройдохой, убийцей, но никаким не лидером. Дар его заключался в виртуозной подстройке под чужие ориентиры, а здесь требовалось задавать ориентиры другим — задача для Пиредры непосильная.
Или, может быть, гангстерская депрессия была вызвана внутренним раздором его натуры волка-одиночки с теми жесткими границами, в которые поместил его Скиф? До этих пор Рамирес был сам себе хозяин, а теперь — пусть и цепь золотая, и конура под серебряной крышей, а все по своей воле не придешь и не уйдешь.
Вероятно, что и сорокалетний перерыв сказался на его чутье не лучшим образом — за время отсутствия и мир, и люди чуть-чуть, но переменились, а прикус его инстинктов еще хранил довоенный закал. Неизвестно, какая из этих гипотез верна; охотно верю, что во мраке подсознания Пиредры могла скрываться какая-то еще более невероятная причина — мне ее не угадать, да и сам Рамирес ее не знал. Важно не это. Важно то, что из этого психологического сумбура последовало несколько очень конкретных выводов.
Теряя почву под ногами, выбитый из колеи, Рамирес приступил к осуществлению одного из самых парадоксальных своих решений. Он решил бежать. Вряд ли это стоит приписывать некоему вещему предчувствию скорого краха Скифова концерна — просто не смолкающий ни днем ни ночью глас заблудившейся интуиции приказывал уносить ноги, пока вышедшая из-под контроля ситуация не кончилась каким-то громом небесным. К черту все — Хельгу, музыку, положение — не первый раз. Адье, мои дорогие, я исчезаю и уложу как раз столько трупов, чтобы меня не только не нашли, но и не искали. Будьте здоровы, я уплываю, растворяюсь в глубинах космоса, и время несет меня с края на край.
Но бесследно затеряться в современном мире — дело нелегкое, тем более для такого известного человека, тем более под опекой всевидящего Скифа. Тут требовался какой-то чрезвычайно хитрый способ, и такой способ Пиредра знал. Он решил скрыться в одной из закрытых зон Контакта, о существовании которых слышал от Грюна, Терра-Эттина-старшего и самого Скифа.
Были во Вселенной места, не посещаемые кораблями и даже мало пересекаемые трассами; там находились планеты, населенные вполне разумной жизнью отчасти и земного происхождения, однако огражденные человечеством рукой ИК от любого вторжения и вмешательства. Их цивилизации не должны были иметь с внешними мирами никаких контактов, ибо мировой Совет посчитал, что всякое инородное влияние будет для них преждевременно, нежелательно, а порой и губительно. Загвоздка же в том, что соблюдала заповедность тех мест служба Комиссии по Контактам, сотрудники которой и