Она покосилась на сидящую рядом Пристинскую. Вероника задумчиво смотрела в окно, но вряд ли видела росшие в саду маслины.
– Ника, съешь хоть кусочек, – предложила осторожно. Было не по себе оттого, что Вероника сидит и ничего не ест. Как и вчера за ужином. – Смотри, какой сочный. Открывай рот. Ам!
– Что? – Пристинская встрепенулась, оторвала взгляд от окна. – А, нет, спасибо, Лена, я не голодная.
– Ты когда ела последний раз, хоть помнишь?
– Последний раз? – Вероника задумалась. – Дома я завтракала, перед тем как к Ярославе уехала, чтобы родителей не пугать. Но это, наверное, не считается: меня тошнило после еды, все назад вывалилось… Ой, извините! Так что получается…
– Если не хочешь, не ешь, – остановила ее Медведева. – Не нужно организм насиловать.
Заканчивали завтрак они молча. Заметив, что тарелка Коцюбы опустила, Ярослава вежливо осведомилась:
– Добавку?
– Ты что! Спасибо, и так много, – запротестовала Елена. И подумала: «Она что, издевается? Как ей самой удается не раскороветь?»
Это был очередной укол зависти. Елена знала: месяц подобной жрачки, и она не влезет ни в одни брюки, ни в одну юбку. Проверено на практике: в юности иногда ленилась, переставала следить за талией и мигом превращалась в безобразную жирную свинью. Так что теперь – диета и постоянные тренировки!
– Если покушали, будем убирать. – Хозяйка поднялась из-за стола.
– Я помогу! – тут же вскочила Пристинская.
– Сама справлюсь, отдыхайте. – Медведева обернулась к Коцюбе: – Я у себя буду, вздремну часок. Так что ты остаешься за старшую. Если что-то понадобится, заходи, не стесняйся.
После завтрака Елена потащила Веронику к морю. Та долго отнекивалась: мол, не брала с собой купальник. Елена тоже оставила плавки вместе с прочими вещами в пансионате. Но дом Медведевой стоял в месте безлюдном и уединенном, пляж закрывали со всех сторон скалы, стесняться здесь было некого. И в конце концов Ника позволила себя уговорить.
Они дурачились, брызгая друг в друга пеной прибоя, ловили креветок, плавали наперегонки, ныряли. Они старались забыть о вчерашнем дне, вернуть прежнюю, такую безмятежную и прекрасную жизнь!
Когда сил плавать и нырять не осталось, выбрались из воды и растянулись на уже прогретой солнцем, но еще не обжигающей гальке.
– Фух, как замечательно! – Ника повернулась на бок, подперла рукой голову. – Молодец, что вытащила меня купаться.
– Да, хорошее место, – согласилась Елена.
– Ярослава бы плохого не выбрала.
Коцюба неопределенно промычала в ответ. Перевернулась на спину, подставляя грудь и живот солнцу. Распорядилась:
– Обсыхаем и уматываем в тень, а то солнце поднимается. Тебе ничего, а я вмиг обгорю.
– Белоснежка. В солярий ходить надо!
– Моя кожа загар не любит.
Несколько минут они лежали, наслаждались теплом и тишиной.
– Когда я была маленькая, – наконец нарушила молчание Вероника, – мы с родителями каждый год выезжали к морю, жили в каком-нибудь пансионате. Мне запомнилось море и золотистый песок: мама любила, чтобы пляж обязательно был песчаным. На берегу везде яркая зелень, все цветет, и до самого горизонта – море. Бесконечное количество воды… Как этот цвет называется, аквамарин? Должно быть, тогда я впервые начала понимать, что такое бесконечность. А ты в детстве любила бывать на море?
– Не очень. Отец и мама редко выбирались отдыхать вместе. У каждого свои дела, свои заботы. И свои вкусы. С отцом интереснее было, мы с ним путешествовали, полмира объездили. Даже на Луне побывали. Вот там я, и правда, почувствовала бесконечность. Немерцающие звезды над скалами, здорово. А мама предпочитала пассивный отдых. Один раз она тайком от отца поехала на курорт для натуристов, – посмотреть, что это такое, – и меня с собой прихватила. Ей не понравилось, а мне – наоборот. Люди не стыдятся естественной красоты человеческого тела. Потом я часто туда ездила, когда в университете училась. Приятное место. Чувствуешь себя по-настоящему свободной без всех этих глупых условностей и предрассудков.
– А мы с тобой никогда не плавали голышом, – хихикнула Ника. – Разве что в сауне, в бассейне. Помнишь, два года назад? Перед моей первой экспедицией.
– Конечно, помню, – у лыбнулась Елена. – Это же тогда ты сказала, что больше меня не отпустишь саму.
– Да. Лена… – Пристинская запнулась. Потом придвинулась ближе: – Я хочу тебе сказать… Я должна сказать… Может, это глупо… Лена, я тебя…
Она придвинулась ближе, по-детски ткнулась носом в плечо Елены. Нос и все лицо ее были такие холодные…
Коцюба непроизвольно дернулась в сторону. Вероника замерла растерянно. И поняла… Быстро села скорчившись, подтянув колени к подбородку, обхватила руками ноги.
– Извини! Извини, я забыла, что со мной. Сегодня было так хорошо, совсем из головы вылетело… – Голос ее сорвался на всхлип. И, уткнувшись лицом в колени, она зарыдала.
Елена почувствовала, как щеки начинают гореть от стыда.
– Ника, ты что? Ну успокойся, все нормально!
Она попыталась обнять подругу за плечи, но та быстро отстранилась. Затем и вовсе вскочила на ноги.
– Не надо! Сейчас пройдет… Не обращай внимания.
Развернулась, подхватила на ходу сарафан и побежала к террасе. А Елена смотрела ей вслед и не знала, что делать. Обрушившийся на них кошмар только притворялся отодвинувшимся и потускневшим. Он лишь размахивался, чтобы ударить с новой силой.
Будить Медведеву после бессонной ночи было свинством. Но она сама же сказала: «Если что-то понадобится, заходи, не стесняйся». А Елене нужны были ответы на вопросы, позарез необходимы! Спрятать голову в песок, словно страус, не получилось.
Ярослава лежала с открытыми глазами. Если и спала до этого, то проснулась, как только открылась дверь.
– К тебе можно? – Коцюба осторожно заглянула в комнату. – Не спишь?
– Как видишь. Заходи, присаживайся.
Эта спальня была почти такая же, как и та, в которой провела ночь Елена. Только цвет обоев оливковый, а не бежевый, да в придачу к спальному гарнитуру – полка со старинными, еще бумажными книгами. И картина над тумбочкой была иной. На этой бушевал шторм, волны с яростью разбивались о мрачный скалистый берег, грозились потопить утлые суденышки. Низкие свинцово-серые тучи, подсвечиваемые далекими молниями, закрывали небо. А между морем и небом летела белоснежная чайка…
– Что-то хочешь спросить? – поторопила ее хозяйка.
– Да. Мне кажется, что мы вчера не договорили. Ты не сказала, что сама обо всем этом думаешь: о наших воспоминаниях, о болезни Ники. Ты даже не объяснила, почему не сообщила в медслужбу. А ты ведь не сообщила, правильно? И Нику убедила этого не делать. А если это единственная надежда для нее? Я уже не говорю, что, утаивая неизвестную болезнь, мы совершаем преступление.
– Ясно. – Медведева вылезла из-под одеяла. – Серьезный разговор предстоит, не пристало его неглиже вести. Я переоденусь, не возражаешь?
Не дожидаясь ответа, она сбросила ночную рубаху, надела аккуратно повешенные на тремпель блузу и юбку. С сомнением окинула взглядом незаправленную постель, повернулась к Елене:
– И говорить о таких серьезных вещах лучше не здесь, а в кабинете. Пошли.
Обстановка в кабинете была подчеркнуто деловой: письменный стол, компьютерный, два стула да полки с кристаллокнигами.
– Прошу. – Ярослава кивнула на тот из стульев, что стоял у письменного стола, сама присела на второй. – Итак, для начала тебя интересует, почему в моем доме до сих пор не побывали ребята из медслужбы?
– Да.
– Ответ прост. Не далее как вчера ты сама возмущалась: «Как же так, карантин, всех проверяли…» Я не верю, что наша доблестная медицина сможет помочь Веронике. Больше того, я не верю, что происходящее с ней можно назвать болезнью. Когда человек перестает есть, пить, дышать, ко гда у него останавливается сердце и тело остывает? Знаешь, что скажет тебе любой врач о диагнозе такого пациента? Что этот человек умер! И Вероника это понимает, только боится произнести вслух. И я понимаю, и ты понимаешь. Она умерла и в то же время продолжает жить. Как такое возможно? Я пока не знаю. Чем это закончится? Не знаю тем более. Может ли это быть опасным для других людей? Не исключено. Но опять-таки я понятия не имею, в чем эта опасность проявится. Это ведь не инфекция и не радиация, а что-то абсолютно непонятное. Ты согласна со мной?
Елена неопределенно дернула плечом:
– Хорошо, пусть медицина с таким не сталкивалась. Но у них гораздо больше ресурсов, чтобы разобраться!
– Да, и очень много научного любопытства. Разберутся едва ли, но разберут вас по клеточкам, это однозначно. А ты ведь не хочешь стать подопытным кроликом? И я не хочу, чтобы на вас экспериментировали.
– И что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, чем все закончится? Так я тебе скажу: сначала умрет Вероника, потом…
– Сидеть, ждать и думать. Ты говорила о ресурсах. Главный ресурс в этом случае – информация. У наших высокоученых светил есть только отчет, достоверность которого яйца выеденного не стоит. У нас же есть воспоминания. Я уверена: в них ключ ко всему. Так что твоя основная задача сейчас – вспомнить. Моя – понять.
– Ты издеваешься?!
– Ничуть. Я серьезна, как никогда.
Елена куснула щеку.
– А задача Вероники в чем? Умереть на наших глазах?
– Задача Вероники – вести самодиагностику, собирать фактологический материал. Во всяком случае, до тех пор, пока она сможет этим заниматься. – Медведева вскинула руку, останавливая гневную отповедь: – Лена, ты не ребенок. Ты прекрасно понимаешь, что бывают обстоятельства, в которых ничем нельзя помочь.
Руки Коцюбы сами собой сжимались в кулаки. Ей очень хотелось стучать этими кулаками по столу, орать, брызгая слюной, доказывать… Разумеется, это была глупая детская истерика. Медведева в который раз оказалась права.
Елена глубоко вдохнула, выдохнула. Еще раз. И когда спросила, голос ее звучал вполне спокойно: