— Магистр? Этот выключатель...
— Да,— шепнул Магистр и переключил все внимание на энцефалограф.— Этот выключатель контролировал насос. Посмотри, как он счастлив, моя девочка! Посмотри, какие прекрасные сны ему снятся! Приятные вещи? Есть ли... лучший... лучший путь... из...— Экран монитора затуманился. Горячий комок застрял у него в горле.
Бруен едва ощутил тепло девичьей руки, которая коснулась его, чтобы повернуть к себе. Бесполезным звуком в его голове отразились ее слова, которые она сказала в комм. Он, не прячась, плакал, когда Мастер и Посвященные проносили его по бесконечным сквозным переходам, не помня, когда и как его уложили на носилки. У него больше никогда не будет возможности увидеть Хайда, своего лучшего друга, смеющимся, здоровым, сильным и молодым. О, каким замечательно молодым!
— Я старался изо всех сил для Претора, для моего отца,— объяснил Стаффа. Ему ничего не оставалось, как говорить. Безликие серые стены коробки давили на него со всех сторон. Время медленно ускользало в этой однообразной новой реальности, прерываемой только сном, разговорами и мыслями о вечном. Больше ничто не проникало в их замкнутый сиалоновыми стенками мир. Ни звука, ни малейшего внешнего звука. Время приостановилось, обратило жизнь в существование в бесконечной серости короба.
Кайла сидела в углу, завернувшись в серую накидку. Она с отсутствующим видом смотрела невидящим взглядом прямо перед собой, слушая Стаффу.
Стаффа помрачнел:
— После катастрофы, убившей моих родителей, у меня никого не осталось. Больше не было ни родных, ни просто знакомых. Претор нашел меня среди обломков разрушенного корабля и взял к себе. Он дал мне кров, еду и цель жизни. Он дал мне все.
— И все у тебя забрал.— Кайла наблюдала за ним сквозь полуприкрытые веки тяжелым взглядом.— Ты никогда не пытался найти каких-нибудь родственников? Люди ведь не появляются из воздуха. У твоих родителей были свои родители. Должен был кто-то остаться... где-то.
— Может, так и было. Когда я стал постарше, я попытался искать. Я надеялся найти. Но меня поразило то, что все данные были засекречены и недоступны. На мой недоуменный вопрос Претор подарил мне свою печальную улыбку, какой обычно отделывался от меня. Я помню, что он нехотя, как бы через силу, сказал: «Это что, личный интерес? Пожалуйста, оставь. Это только ранит тебя... и меня заодно».
Кайла прищурилась и нахмурилась:
— И это не вызвало в тебе подозрений?
Стаффа откинулся назад и вздохнул:
— Подозрений? Я любил его. Я... я доверял ему.
— Выходит, что твоя жизнь в детстве была сущим адом,— задумчиво проговорила Кайла.
Стаффа пожал плечами и постучал костяшками пальцев по толстому пластику.
— Может, так и было. Претор, да и все, кто окружал меня тогда, говорили, что я — нечто необыкновенное, всегда ограждали меня, направляли, настойчиво заставляли меня быть жестче.
— А твои родители? Ты помнишь их живыми? До катастрофы?
— Что я могу вспомнить о них? Они оба были генетиками — пениальными в своей области.— Его пронзила внезапная боль, вырвавшаяся из глубин памяти:— Когда ты говорила о своих детях,— его губы скривились, боль с норой силой сжала сердце.— Ты говорила о них с такой теплотой. Моя... мать, ну, она...— Он махнул рукой, не в силах выразить чувства.
— У нее не было теплоты? — подсказала Кайла.
— Ее голос никогда не был мягким. Ты понимаешь, никаких чувств. Она разговаривала со мной... ну, скажем так — академическим тоном. Будто я был ее студентом. Она всегда вызывала меня к доске удостовериться, знаю ли я вопрос, могу ли решить задачу.
Стаффа глубоко вздохнул и закрыл глаза, силясь вспомнить:
— Я вспоминаю один случай. Мы поехали в гости. По крайней мере, мне об этом позже рассказывал отец. Я был очень возбужден и взволнован. Столько новых впечатлений, столько незнакомых людей. И я в центре всего. Игры, в которые они хотели, чтобы я играл. Машины, которые нужно было перехитрить, головоломки, которые я должен был решить... Там была уйма народу — может, там был и Претор. Я был... Проклятье! Это было так давно! он покачал головой.— Память стирается со временем.
— Представь, Стаффа, что ты находишься там, попробуй,— предложила она, в ее голосе звучал неподдельный интерес.
— Люди,— повторил он, вызывая в себе их образы, он вспомнил возбужденные липа взрослых, склонившихся над ним, изучающих его.—... Они все говорили обо мне. Да, все так и было. Я отвечал на вопросы. Вопросы самые разные. Сейчас и не вспомнить.
— Там были другие дети?
Стаффа, размышляя, нахмурился:
— А, помню, впрочем, нет, не было ни одного ребенка. Только я. Все остальные — взрослые. Вопросы, столько вопросов. Они задавали их так быстро. И я помню, что было потом: мама положила мне руку на плечо и сказала, что гордится мной. Я чувствовал такую усталость. Я... я сказал ей, что хочу домой спать.
— Выглядит так, будто они тестировали тебя. А когда ты победил, мама тебя приласкала?
— Она? Нет. Она была не такой, как ты, когда говоришь о своем маленьком мальчике. Она была всегда очень сдержанной, но тогда просто выглядела более удовлетворенной, чем обычно. Я помню, как она сказала:
— Мы утерли носы этим скептикам! — и подмигнула отцу.
Глаза Кайлы сузились:
— Какая черствость!
— Не суди строго,— отозвался он, прикусив губу.— Вся моя жизнь была сплошной тестирующей программой, одна сменяла другую. Я никогда не жил иной жизнью. Каждый день я получал новые знания, чтобы назавтра сдать экзамен и получить новую порцию знаний.
— А твой отец?
Стаффа пожал плечами:
— Очень многое заблокировано в моей памяти,— он покачал головой.— Такие ощущения, как тогда, когда я искал психологические крючки и ловушки, оставленные Претором, — его мины-ловушки в моем мозгу.
Кайла зашипела от отвращения:
— Они превратили тебя в проклятую машину. Что за родители были у тебя?
— Ну, моя мать была маленькой, тоненькой женщиной. Я помню ее яркие рыжие волосы, а отец был светлым блондином. И еще помню, как легко к ним приставал загар — стоило только чуть-чуть полежать на солнышке. Они были...
— Я не об этом,— резко прервала Кайла.— Я говорю о том — что же это за люди? Неужели они могли действовать так, словно были не людьми, а машинами? Ну хорошо, они учили тебя, натаскивали, демонстрировали твои способности и снова ставили новые задачи. Хорошо, ну а игрушки они тебе дарили? Ну хотя бы в твои дни рождения? Приглашали твоих друзей, устраивали праздничные вечеринки? Ты никогда не ходил со сверстниками в походы, на экскурсии? В гости, наконец?
Стаффа беспомощно поднял руки:
— Нет... ну, в общем-то я понял, что ты имеешь в виду. Впервые я праздновал собственный день рождения, когда пошел в армию. Меня приняли в летную школу с навигационным обучением. Я раньше считал, что дни рождений празднуют только взрослые.
— А когда ты был маленький, у тебя были друзья твоего возраста?
— Нет. Я только два раза играл с другими детьми,— резкая складка пролегла между его бровями.— Ты понимаешь, они не... Как мне объяснить это? Я хотел вызывать всеобщее удивление. Дети хотели шуметь, бегать, скакать, в общем, вести себя совершенно по-дурацки. Догонялки, как они их называли,— догонять, ловить друзей, касаться их, видеть, кто кого поймал. Может ли это быть целью? Даже в игре?
Она угрюмо ухмыльнулась:
— Сколько тебе тогда было?
— Я не знаю. Я никогда не знал, сколько мне лет.
— Но ты должен был когда-нибудь задуматься над этим.
Стаффа щелкнул пальцами:
— Мне сказали, что мне было 14, когда я поступил в военную академию. Эта дата и стала точкой отсчета.
— А какого возраста были остальные студенты?
— Лет двадцати с небольшим,— Стаффа ощущал себя очень неуютно, понимая только сейчас, как нелепо это звучит. Он поспешил объяснить:— Ты понимаешь, я всегда был особым, всегда самым юным среди всех. Претор обучил и воспитал меня в необычной манере. Я всегда был лучшим, превосходил всех и во всем.
— Ты всегда был лучшим? — Кайла удивленно подняла брови.
— Да! Но это не значит, что я никогда не терпел поражений. Но — очень редко. А двое моих однокашников, например, проваливались постоянно. Но я не кичился.
— И ты никогда не был вторым или третьим?
— Конечно, нет. Это было невозможно. Быть вторым — это... Это было непозволительно. И избежать этого можно было только полным напряжением. И я не помню минуты, когда бы я не был погружен в занятия. Даже ночью, когда не спалось. К тому же меня натаскивали особые учителя.
— И ты сам не мог позволить себе оказаться не самым лучшим? — она поморщилась.— Боги, что за исковерканная жизнь.
— Быть самым лучшим —это цель всего человечества. Быть хуже...
— Тергузианское дерьмо! — взорвалась Кайла.— Послушай себя, Стаффа. Ты соображаешь, что ты говоришь? — она печально прищурилась.— Мой Бог, с тех пор, как нас тут закрыли, кажется, прошла целая вечность. Я знаю тебя, Стаффа. Может быть, даже лучше, чем кого-либо. Я знаю, о чем ты думаешь... о чем мечтаешь по ночам, что тебе снится. Я бужу тебя, если ты стонешь или кричишь от своих жутких кошмаров. Твоя душа почти вся разрушена. Твоя индивидуальность разбита вдребезги.
— Я не разбит вдребезги! — тяжело проговорил он.
— Какого черта ты мне это говоришь, если ты намеревался покончить с собой? У тебя классические симптомы маниакальной депрессии — ты впадаешь в депрессию, потом у тебя внезапный подъем сил. Ты затравлен резким осознанием своей вины!
— Это не вина!
— Нет? Тогда что это? Ты говорил мне, что отправился на Этарию, чтобы узнать, что такое быть человеком. Ну, ты получил изрядную дозу, Лорд Командующий, а то, что ты нашел, ужаснуло тебя. Разве нет? Допускаешь такое?
— Быть рабом и носить ошейник — это не называется быть человеком.
— Да, это так,— она скривила губы с отвращением и помахала перед его лицом пальцем.— Нет, Стаффа, я думаю — принимаешь ты это или нет — но впервые ты почувствовал, что значит быть человеком. Слышишь? Ты ПОЧУВСТВОВАЛ! Страдающий, жаждущий, попробовавший все это дерьмо — это значит быть человеком. Настоящим. То, что ранило тебя,— это были чувства человека! Ты осознал себя человеком после всего — и гной вытек из тебя!