— Хватит издеваться, черт тебя возьми. Я не могу больше…
Смотрел на нее и понимал, что внутри — тишина. Тело реагировало автоматически, голые инстинкты, природные рефлексы, но в душе чувство полного безразличия. Как с красивой дорогой машиной. Она вызывает восторг и восхищение, когда впервые садишься за руль, ощущения ее мощи и шика захватывают дух, плавный ход и скорость, с которой рассекаешь воздух, окрыляет, заставляя содрогаться от выброса адреналина. Но спустя время ты просто привыкаешь, дизайн и кожаный салон становятся привычными для глаз, а идеальная управляемость и надежность воспринимаются как должное. Она комфортна, она всегда под рукой, но это всего лишь машина, и в случае чего ты просто идешь в салон и, выписывая чек, получаешь новую.
Я прикоснулся пальцами к кружеву ее трусиков, которые уже давно пропитались влагой, и начал дразнить сквозь ткань клитор, еще больше распаляя желание. Она двигалась навстречу, терлась о мои пальцы, ее стоны становились смелее, а лицо вспыхнуло от накатившего возбуждения.
— Малена, ты самая похотливая сучка из всех тех, кто был в моей постели… — отодвинул ткань и резко ворвался в нее пальцами. Она закинула ногу мне на бедро, чтобы раскрыться еще больше, а я, подхватив ее под ягодицы, приподнял, продолжая наращивать темп.
— Течешь от одной мысли о том, что я буду тебя иметь, — чувствовал, что с каждым словом она заводится еще больше, виляя бедрами, сжимая ткань моей сорочки в кулаках и впиваясь в кожу ногтями, — жестко… где и когда захочу… драть, как последнюю потаскуху.
— Черт, Андрей, да. Не останавливайся.
Я продолжал вдалбливаться в ее тело. Глубоко, причиняя боль, то ускоряясь, то, когда она уже готова была взорваться, внезапно останавливаясь.
— А теперь покажи мне, Малена, как ты умеешь просить…
В ее глазах — вспышка ярости, неприкрытой и злобной, но желание получить разрядку взяло верх. Она знала, что сейчас я ставлю ее на место: за то, что приехала без приглашения, за то, что посмела чего-то требовать. Именно так зарождаются женские иллюзии о каком-то особом праве, и им предстояло разбиться вдребезги здесь и сейчас.
— Андрей, я умоляю тебя… Просто дай мне кончить…
Врываясь в горячее лоно, ощущал, как начинает дрожать ее тело, перехватывает дыхание, а стон переходит в крик. Она в таком же безудержном темпе насаживалась на мои пальцы, выкрикивая мое имя, умоляя не останавливаться, на лбу выступили капли пота, волосы спутались, а губы опухли. Я видел, что еще несколько мгновений, и она будет сотрясаться в волнах оргазма. Малена отдернула руку от моего плеча, чтобы опереться ею о стену, и случайно задела стакан и клатч, которые были на комоде. Бокал разбился вребезги, звон стекла заставил повернуть голову, и краем глаза я заметил то, что выпало из ее сумочки.
На полу хаотичным веером рассыпались фото, в первый миг я не рассмотрел, что на них изображено, но когда увидел улыбающиеся лица Карины и Лены, на секунду замер. Перед глазами завертелась бешеная карусель, казалось, окружающие меня предметы завертелись, мелькали перед глазами, закручиваясь в огромную воронку, теряли свои очертания, сливаясь в одно пятно. Я выдернул пальцы, наплевав на уже начавшиеся судороги ее оргазма. Она широко распахнула глаза и яростно крикнула:
— Ты что творишь, бл… — запнулась на полуслове, осознавая, что нужно остановиться, и, метнув взгляд на пол, замерла. По лицу пробежала тень страха, но Малена быстро с ним совладала. Вздернула подбородок, сжала губы и, встряхнув головой, поправляя безнадежно испорченную прическу, зашипела:
— И ты, бросив все дела, помчался за какой-то деревенской шлюхой? Плевать она на тебя хотела. Рыцарь выискался…
— Закрой рот, если не хочешь, чтобы тебя вывезли отсюда с переломанной шеей. Я ясно выразился? Не слышу, — обхватил пальцами ее шею и сжал, перекрывая доступ кислорода. Она закивала головой и когда я отпустил ее, закашлялась. — Шлюхой всю свою жизнь была ты, Малена, хоть и очень дорогой. Какого хера ты прилетела?
— Ты конченый псих, не приближайся ко мне, ясно? Иначе я вызову милицию? Вообще с катушек съехал.
— Только что ты умоляла трахать тебя как последнюю шлюху, и тебя не смущало, что я мог порвать тебя на части. Хуже обиженной женщины может быть только неудовлетворенная, да, Малена? Итак, ближе к делу? Что ты здесь забыла?
— Ты вообще понимаешь, во что ты вляпался? Или ты забыл, кто мои дед и отец? Думаешь, тебе все это сойдет с рук?
— Что именно? То, что ты так и не смогла затянуть меня к алтарю? Все, что мне было нужно от твоей семейки, я получил и без этого. Я никогда не давал тебе никаких обещаний и не просил виснуть на мне, создавая иллюзию любви до гроба. Очнись, Малена, и посмотри правде в глаза. Ты не была мне нужна, я просто позволял тебе быть рядом. Разницу улавливаешь? И чем быстрее ты это поймешь, тем лучше.
— Какой же ты подонок, Воронов. Ты ответишь за все. И за те миллионы, которые теряет сейчас наша семья, и за то, что смешал меня с грязью. Клянусь, ты пожалеешь.
Резкими движениями запахнула пальто, завязала в тугой узел пояс, руки подрагивали от обиды и злости, в глазах застыли слезы унижения и решимость отомстить. Быстрым шагом направилась к выходу и со всей силы хлопнула дверью.
Я собрал все фото, которые лежали на полу. В сотый раз за эти дни я пересматривал их снова и снова, и каждый раз словно видел впервые. Замечал новые детали, жадно пытаясь уловить каждую мелочь, так, будто я мог быть частью этой жизни.
И каждый раз, когда я думал об этом, голову обручем стягивали чувства вины, ярости и злости. Вершинами этого треугольника были я, Лена и отец. Прошло больше десяти лет, но перед глазами стоит четкая картинка, настолько ясная, что из памяти не стерлась ни одна деталь. Будто только вчера я пришел домой и нашел эту злосчастную записку. Клочок бумаги, который разрушил наши жизни. Несколько строчек, пропитанных враньем и ложью, которые навсегда исковеркали наши судьбы. Пустые шкафы, ни одной ее вещи, даже шампуня с ароматом мяты, который я просил ее сменить. Словно весь год, который мы провели вместе, был просто сном. Тишина, которая разъедала мой покой своим отчаянным безмолвием. И один вопрос, который набатом звучал в голове — Где она?
На тумбочке возле нашей кровати я нашел записку, в которой аккуратным почерком было выведено всего несколько строк:
"Андрей, прости, но лучше это произойдет сейчас. Я больше не хочу тебя обманывать, я ухожу. Прости за все и будь счастлив. Лена…"
Я перечитывал ее десятки раз, как идиот, пытаясь найти хоть какое-то объяснение, намек, перебирая в мыслях события последних дней и недель. Лихорадочно вспоминая, о чем мы говорили и с кем общались. Что могло произойти? Мне казалось, что это какой-то дурацкий розыгрыш, человек может притворятся неделю, месяц, но не год. Не долбаные сотни дней, когда проводишь вместе сутки напролет, видишь, что вызывает улыбку, знаешь, какое слово может причинить боль и что заставляет плакать, пока никто не видит. Это не может быть правдой. НЕТ. Я не верю. Мне просто нужно собраться и подумать, куда она могла пойти и что заставило ее написать эту ложь.
Я обзвонил всех ее подружек, поднял на уши весь университет, в котором она училась — от декана до консьержа в общежитии, нашел ее тетку, которая, как оказалась, вообще больше не жила в своей деревне, где какие-то уроды сожгли ее дом, а уехала к родственникам. Она причитала мне вслед и говорила, что так и знала, что ничего, кроме позора, от этой вертихвостки не дождется.
Каждый день начинался с призрачных надежд, которые лопались как пузыри, уступая место новым. Извечная борьба со смирением. Смириться — значит отказаться, признать поражение, остановиться и принять решение о новой жизни. Без нее. А я не хотел… Именно потому с одержимой настойчивостью искал, не останавливался, напивался, чтобы хотя бы на несколько часов забыться и провалиться в сон, проснуться и опять искать.
Через пару недель я походил на жалкое подобие себя прежнего. Небритый, с отросшими волосами, мятой одеждой и горящими безумием глазами. Костяшки моих рук были разбиты, покрылись корочкой, мне было не важно, в какую потасовку ввязываться — хотелось просто выплеснуть свою ярость от того, насколько бессильным я оказался.
В один из вечеров я сидел в баре с пацанами и увидел за соседним столиком южнопортовых с их главарем Шамилем. Его отец, как и мой, криминальный авторитет. Чеченская братва по численности немного меньше, чем наша, но эти головорезы смогли закрепиться на своей территории и между нами существовало негласное перемирие. Я медленно напивался, как всегда, капля за каплей наполняясь злостью и раздражением. Еще один гребаный день… который, как и вчерашний и позавчерашний, закончился ничем. Что за херня в конце концов? Она не могла просто взять и исчезнуть. Без следа, без единой зацепки. Я дошел до того, что наступил себе на горло и, перешагнув через гордость, обратился к ментовскому мудаку, который возле нее ошивался, чтобы подключил свои каналы. Но… ничего. Пусто. Никаких результатов.
К моему столику подошел Шамиль. Он был бухим, и я не знаю, какого хера он решил меня зацепить, но ему не стоило этого делать.
— Граф, посмотри на себя. Ты, бл***, как лох. На бомжа стал похож. Шлюху свою ищешь, а она все это время ноги раздвигает перед всеми, кто попросит. Не позорься, и отца своего не позорь — он один из немногих, кого я в этой жизни уважаю.
Каждое его слово — как удар хлыстом по израненной коже, покрытой ранами и волдырями, которые раздираешь каждую ночь, и на утро они вновь покрываются коркой. Меня захлестнула такая волна ненависти и злобы, что, казалось, я просто задохнусь. Потому что воздуха не стало, я дышал яростью, которая душила, вызывая тошнотворные позывы, и спазмами сжимала горло. У меня в кармане был кастет и я в одну секунду надел его на пальцы и резко заехал Шамилю по носу. Раздался хруст и его лицо моментально залило кровью. Пацаны вскочили, началась драка, я знал, что хозяин заведения уже позвонил в милицию и скоро здесь будут менты. В случае перестрелки они бы не сунулись, а приехали вместе со скорой, чтобы забрать трупы.