читали, что если держать Зверя в "друзьях", прикармливать — он не опасен. А меня устраивал такой расклад, потому что, когда я наносил удары — эффект неожиданности всегда играл на руку, а еще больше я любил вот это выражение удивления на лице. Смаковал его. Каждое подергивание век, сухой блеск ужаса, сменяющийся влажным блеском слез. Да. Сюрприз. Хищник оказался не просто кровожадным животным, а продумал, как заманить охотника в его же собственную ловушку… а теперь он будет пожирать вас живьем. По кусочку. Очень медленно. Ведь именно живая добыча вкуснее всего.
Память обрывками выдавала звуки выстрелов, вой сирен, голос Фаины и Андрея. Потом все обрывалось. Всех положили там, итальянские твари, хотя и мы их покосили не хило. Если пара-тройка выжили после этого месива — то им явно не повезло. Ворон не простит этой подставы. Макаронникам объявят войну, а на нашей территории — это уже заведомо их проигрыш. Или итальянцы тупят, или им кто-то помог.
Я медленно повернул голову, посмотрел на Графа, лежащего на соседней кровати. Перевел взгляд на капельницу, протянутую от него ко мне. Усмехнулся про себя — значит и этот знает. Четвертая отрицательная. У него, у меня и у отца. Самая редкая. Значит, Граф пошел до конца в твердом намерении не дать мне попасть в ад в ближайшее время.
Я пока не торопился показать ему, что пришел в себя. Мне нужно было несколько минут побыть с самим собой. Осмыслить. Я не привык, чтобы для меня что-то делали. Я вообще не привык к "для кого-то". Жизнь упрямо и очень доходчиво учила меня тому, что "для себя" — это самое верное и единственно правильное. Потому что больше нахрен не был никому нужен. Меня это не печалило. Это все равно что горевать о том, чего никогда в глаза не видел. Я слишком реалистичен и циничен для каких бы то ни было иллюзий. Когда каждый день живешь, как последний, и в прямом смысле слова дерешься за глоток воздуха, квадратный метр какого-нибудь гадюшника или помойки и куска хлеба, все иллюзии растворяются вместе с первой пролитой из-за еды кровью такого же звереныша, как и ты сам. Он или ты. Третьего не дано. Эти законы были выучены наизусть. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Не умеешь плавать — нехрен лезть в воду, а полез: либо барахтайся, либо сдохни. Не надейся на то, что кто-то придет на помощь. Для меня поступок Графа был чем-то вроде явления Христа народу. В полном смысле этого слова. Без тени сарказма. И чем больше я об этом думал, тем больше не понимал этого поступка. Графу это вряд ли было нужно с корыстными целями. От меня мертвого было бы намного больше толку, чем от живого, учитывая степень его осведомленности о моих манипуляциях. Тогда что это?
"Братьев не бросают". Три слова пульсировали в голове слишком навязчиво, чтобы я мог отделаться от них. Оставить на потом. Может для кого-то они могли прозвучать пафосно, но не для меня. Я их прокрутил тысячу раз и на тысячу первый почувствовал, как ненависть разжимает щупальца. Ощущение, словно я сделал глубокий вздох после погружения под воду. И сколько я не искал других причин для поступка Графа, я их не находил. Особенно после всего, что было сказано и понято. Хотел ли я власти? Да. Но не так, как ее хотел кто-либо другой на моем месте. Я хотел отнять. Причинить максимум боли. Что с ней делать потом, я мало себе представлял. Даже больше — я был уверен, что сам не потяну, а скорее всего, на этом и наступит крах империи Воронова. А дальше? Дальше возникнут отдельные группировки, которые будут пожирать друг друга за куски того, что останется. Дележка территорий, сферы влияния. Именно к этому я шел. К развалу. Только сейчас я вдруг подумал о том, что если накажу Ворона, то и меня это зацепит резонансом. Отшвырнет далеко назад, туда, откуда начинал. А Граф, вероятно, останется вообще не удел. По сути, он такая же жертва интриг Савы, как и я. Даже не знает, кто его мать. Таскает цветы на могилу чужой женщины и ненавидит Ворона люто, как и я сам. Так какого хрена нам делить? Любовь отца? От этой мысли захотелось истерически расхохотаться. Любовь? Если я понятия не имею, что это такое, то Ворон мог бы на нее помочиться в знак непотребности ее существования вообще. Хотя, нет. Он любил. Себя. Себя гениального, шедеврального и неповторимого. И то, что приблизил к себе Андрея, было актом наивысшего эгоизма, потому что сам скоро сыграет в ящик. О его болезни уже знало все окружение. Хоть мы и делали вид, что ему удается это скрывать, но среди людей уже ходили разговоры о том, кто заменит Ворона.
Я открыл глаза и повернулся к Андрею, тот смотрел на меня. Внимательно и пристально. Было понятно — он давно знает, что я пришел в сознание, но просто дал мне время. Иногда взгляда достаточно, чтобы понять больше, чем сказано вслух. Я не видел в его глазах триумфа, упоения собственной властью надо мной, потому что стал его должником. Нет, он скорее смотрел на меня с неким любопытством и ожиданием, когда не знаешь, какой ответ получишь на свои вопросы.
— Давно мы тут валяемся?
— Больше суток. Валяешься у нас ты. А я периодически укладываюсь передохнуть на соседней кровати.
Потом вдруг усмехнулся, приподнимаясь на подушке:
— Макс… ты слышишь этот плачь?
Я прислушался, но, глядя на его усмешку, сам улыбнулся в ответ:
— Мне, конечно, хреново, Граф, но не до такой степени. Что-то они тебе не то вкололи… перед твоим очередным отдыхом.
Мы расхохотались оба, а я демонстративно осмотрел склянки на тумбочке у его кровати.
— Это рыдают поклонницы индийских фильмов, — Андрей засмеялся и отвел взгляд, разглядывая белый потолок.
— Когда медсестра придет — я скажу, чтоб мне дали то же, что и тебе… — я поморщился, чувствуя, как заболело плечо. — А вообще не убьешь тебя теперь. Все равно что себя пристрелить. Вот черт… прям сплошное разочарование.
— Засада, да? Даже ненавидеть теперь как-то не "по понятиям".
— И не говори, — я попытался приподняться, но получилось только поерзать по кровати, — я теперь твой должник, получается… — закрыл глаза, справляясь со слабостью. — Давно знаешь?
— Когда кто-то сильно интересуется твоей жизнью, приходится отвечать взаимностью. Это же ты прислал фото Карины?
Внутри возникло паршивое чувство, что я много чего упустил в своих поисках гребаной правды, которая, как оказалось, нужна была только мне и ему. А тот, кто знал эту правду изначально, уже давно разобрался со своей совестью, если она у него когда-либо была.
— Да. Я прислал. Хотел, чтоб ты знал… как он с тобой.
— Дорогу в ад мостят благими намерениями. А ты решил устроить мне ускоренный курс. Понял я все, не так много времени прошло, как узнал. И думаю, не я один.
— Так жизнь у нас короткая, Граф. Ускоренные курсы на вес золота. Сказал бы, что сожалею, но зачем лгать. Я, конечно, почувствовал себя мразью, но не за то, что сообщил тебе о дочери… — резко повернулся к нему. — Кто еще знает?
— Чувствовать себя мразью должен кое-кто другой. Проблема лишь в том, что он такого слова, как совесть, никогда не знал. И кстати — он уже в пути.
Странно вдруг понять, что тот, кого ты считал своим врагом, на самом деле оказался пусть и не другом, но и не подлой тварью. Жизнь подкидывает сюрпризы. Чаще всего такие, от которых сгибаешься пополам и блюешь собственными кишками, а в этот раз я просто впал в ступор. Все равно, что долго пытался убить гадюку, а когда замахнулся, чтобы нанести последний удар — вдруг обнаружил, что все это время сражался с воздухом. Наносить удары некому. Разве что себе самому. Может, свалить отсюда нахрен? Бабла у меня предостаточно, чтобы сменить место дислокации и вообще, так сказать, начать с чистого листа. Отдать информацию Графу и забыть, нахрен, обо всей этой грязи, которую развел вокруг себя Ворон. Послать все к такой-то матери.
— Знаешь… Я долго хотел, чтобы он узнал. А сейчас, докопавшись до самого дна, я понял, что мне уже безразлично. На все иначе взглянул, Граф. Тебя закрутило вместе с ним во всем этом дерьме. Ошибся я. И долги отдавать надо. Я тебе весь расклад расскажу, и живи с миром. Думаю, вы с Вороном разберетесь, что к чему, и все проблемы порешаете.
— С миром не получится, Зверь. Уже не получится. Да и не дадут — ни тебе, ни мне. Расхлебывать вместе будем. Нам обоим уже есть что терять, и я не о гребаных деньгах или власти. А вообще — должников не просят, а ставят перед фактом, так что давай, хватит отлеживаться и от "армии косить".
Я расхохотался, приподнявшись-таки на подушке. Закашлялся от боли, втянул воздух с шипением и мысленно выругался. Надо заканчивать с этими тайнами и скелетами. Подоставать их из гнилых шкафов, похоронить и идти дальше. Я устал от всего этого дерьма. Именно сейчас я почувствовал, насколько устал. Бывает, что месть в самом финале вдруг перестает приносить удовлетворение. Особенно, когда врагов становится меньше.
— На ноги поднимусь и отдам все долги. Много их скопилось. Вокруг Ворона хватает шакалов.
Подумал о Дарине, которая осталась одна в моей квартире, наверняка сидит там голодная и понятия не имеет, что происходит. Потом вдруг вспышкой молнии в голове — она сестра Графа. Доставай и этот скелет. Пора выложить все карты на стол.
— Просьба у меня к тебе, Андрей. Я сейчас не один живу, а с девчонкой. Ты не подумай ничего — она мелкая. Чуть старше твоей дочери. Съезди к ней, пообщайся. Заодно пусть за ней присмотрят. Одна она там.
— Это случаем не то голубоглазое чудо, которое сидит в коридоре? Она уже весь медперсонал успела на уши поставить. Макса все ищет… Смотри, под статью не попади, братец. Кто она тебе?
Она здесь? Каким образом? Как нашла? Маленькая хитрая ведьма. Сам не заметил, как улыбаюсь. Только слова о статье отрезвили. Не то, чтобы боялся. Сам понимал, что мелкая совсем. Да и не было у меня о ней таких мыслей. Бред. Я и не смотрел на нее ни разу как на женщину.
— Мне — никто. Зелень люблю только в денежном эквиваленте. А тебе сестра, — посмотрел Андрею в глаза, — Дарина. Отец не сказал, что у тебя родня есть? Он знал. Девчонка одна осталась. За мной увязалась после очередного рейда по лабиринтам твоей биографии.