Как показал в своем исследовании Н. А. Макаров, главным стимулом для колонизации северных окраин Древней Руси в X–XI вв. (да и позднее) было не аграрное освоение этих земель, а открывавшиеся здесь широкие перспективы пушного промысла. При этом наблюдается выборочное занятие территорий, нацеленность населения на участки важные в системе водно-волоковых путей. Поселения, возникшие в конце ХXII вв. на водных артериях и волоках, обеспечили вовлечение в сферу древнерусской колонизации колоссальных территорий между водоразделом Волги и Сухоны, и Белым морем[254].
Также необходимо иметь ввиду и выявленную к настоящему времени систему расселения финно-угорских народностей Восточной Европы. Наиболее плотно освоенные районы тяготели, как правило, к побережьям рек, озер, заливов. На таких участках происходило формирование и развитие крупных этнических групп, складывались родоплеменные центры и племенные святилища[255].
На мой взгляд, выявленная социальная тенденция ярко свидетельствует о том, что раннее древнерусское общество было намного более открытым и потенциально готовым к культурным и религиозно-мировоззренческим переменам, чем общество времен Московской Руси.
Ранняя Русь жила в атмосфере открытости и расположенности значительных масс населения к межкультурным контактам. С известной долей гипотетичности можно предполагать, что племенная знать и отдельные социальные группы, наиболее активно участвовавшие в функционировании Днепровского и Волжского торговых путей, были знакомы с идей монотеизма и некоторыми элементами христианской и мусульманской религиозных традиций. Впрочем, это не обуславливало распространения соответствующих религиозных представлений в более широких слоях местного общества. В целом, период второй половины IX – середины X в. превратил древнерусский регион в область пересечения нескольких информационных потоков. В этой системе культурных коммуникаций заметное место должны были занимать и религиозно-идеологические компоненты.
Поход князя Олега по Днепру и его византийский поход, несомненно, способствовали ознакомлению славянских и финно-угорских воинов с элементами христианской веры. Причем имело место не только получение неких представлений, но и непосредственное визуальное знакомство с жизнью Византийской империи, где они видели каменные храмы и разнообразные предметы церковной культуры. Отношение к последней со стороны русского войска было агрессивно-разрушительное: согласно летописному известию, во время похода 907 г.: «Выиде Олег на брегъ, и воевати нача… и разбиша многи полаты, и пожгоша церкви»[256]. Однако сам факт непосредственного соприкосновения с новой культурной средой не может вызывать сомнения. Возвращаясь в Киев, Олег вез с собой «злато, и паволоки… и всякое узорочье»[257]. Эти вещи могли иметь на себе христианские надписи или символические изображения, и соответственно, выполнять христианизирующие функции.
Военно-политическая и торгово-экономическая активность ранней Руси обусловила приобщение определенных слоев общества к письменной культуре. По наблюдениям А. А. Медынцевой, многочисленные данные позволяют говорить об использовании кириллической письменности до принятия официального крещения. Носители этой практической письменности – торговое население древнейших городов и протогородов, княжеские воины-дружинники, собиравшие дань с подвластных территорий. Именно торговая среда – та почва, которая подготовила принятие уже знакомой для славянской речи кириллицы и быстрое распространение ее на Руси[258]. Усвоение кириллической письменности следует признать важным фактором трансляции христианских идей, с наличием которой так или иначе приходилось считаться и великим киевским князьям.
Сын Рюрика и воспитанник Олега – князь Игорь, очевидно, не интересовался христианством, но и не был жестким приверженцем язычества. Русско-византийский договор 944 г. дает основание говорить о том, что полиэтничные великокняжеские дружины и ближайшее окружение великого князя к середине Х в. в какой-то своей части были христианизированы[259].
В истории Русского государства важнейшее значение имела деятельность жены князя Игоря – княгини Ольги, унаследовавшей после 945 г. великокняжеский стол. Приняв крещение в Византии, Ольга склонялась к тому, чтобы активизировать уже идущий стихийно процесс христианизации древнерусского общества. Однако социальная обстановка еще не благоприятствовала реализации этих замыслов. Впрочем, не исключено, что административные реформы княгини Ольги, связанные с установлением сети погостов[260], (не обосновывавшиеся задачами религиозного характера) сыграли роль позитивного фактора в дальнейшей истории утверждения христианской веры.
Погосты во второй половине Х в. становятся средством осуществления территориального управления. Они развились из дворов и сел, где останавливались князья и княжие мужи с их дружинами во время сбора податей, в постоянные административные центры княжеского суда и взимания налогов. Термин «погост», этимология которого показывает его родство со словами «гость», «гостить», в первоначальном смысле означал «место гощения», «место для временной остановки». Последующее изменение содержания термина связано с дальнейшим развитием погоста как исторического явления: административно-хозяйственная единица – совокупность деревень, «тянущих» к известному погосту; стан как главное поселение округа, церковь и церковный двор в погосте, и т. д.[261]
Согласно сообщению «Повести временных лет» под 947 г. о новгородском походе княгини Ольги, ее погосты были «по всей земле»[262]. Н. Н. Воронин убедительно аргументировал существование погостной системы не только в Новгородских, но и в Смоленских, и в Ростово-Суздальских землях[263]. Возможно, в период правления княгини Ольги статус погостов получили и открытые торгово-ремесленные поселения на берегах «великих» рек. Представляется правомерным предположить, что организация сети погостов вела к усилению роли Киева при одновременном ослаблении власти местной племенной знати, и славянской, и финно-угорской.
Погост, как место постоянного присутствия представителей княжеской администрации и дружинников, как место их регулярных контактов с региональной племенной «верхушкой» и торгово-купеческой средой, создавал условия значительно ускорявшие распространение любой внешней (по отношению к замкнутому провинциальному микромиру) информации. Несомненно, погосты стали центрами «социокультурного ускорения», точками взаимодействия и «позиционирования» разных религиозных взглядов, в том числе и христианских.
Княгиня Ольга планировала учредить на Руси епископию. По-видимому, не добившись такого решения на своих встречах с византийским императором, она обратилась с подобной просьбой к германскому королю Оттону I. Такой дипломатический ход был обусловлен широким спектром внешнеполитических факторов в условиях еще формально единого христианского мира. На Русь из Германии был направлен миссийный епископ Адальберт с группой священнослужителей[264]. Он прибыл в Киев в 961 г. или в начале 962 г., когда к власти в Русском государстве уже пришел Святослав. Адальберт вынужден был возвратится обратно, едва избежав насильственной смерти[265]. Новый правитель Руси сознательно и последовательно ориентировался на язычество. Князь-воин, осуществлявший дальние походы на Дунай, был весьма далек от евангельского учения.
И все же относительно недолгое правление сына Ольги, несмотря на его явный проязыческий настрой, не изменило общих тенденций стихийной христианизации. В некотором смысле даже сам факт, возможно, имевших место гонений против киевских христиан свидетельствует о силе христианской общины в Среднем Поднепровье. Впрочем, убедительных исторических данных (за исключением сведений В. Н. Татищева) о такого рода гонениях не существует[266]. Но военно-политическая активность Святослава естественным образом исключала его обращение к новой вере и определяла его антивизантийскую, а значит и антихристианскую линию.
Следующий правитель Руси – Ярополк Святославич, по всей видимости, был «тайным христианином». Косвенным подтверждением последнего факта служит сообщение «Повести временных лет» о «крещении костей» Ярополка и Олега Святославичей в 1044 г.[267] Впрочем, вопрос о религиозной принадлежности Ярополка остается дискуссионным[268]. Независимо от личной религиозности Святослава и Ярополка во второй половине Х столетия продолжалось интенсивное распространение христианства в среде военно-дружинной знати и боярской аристократии[269]. Присутствие этих групп населения, обладавших высокой социальной мобильностью, непосредственно участвовавших как в местном управлении, так и в торгово-экономической деятельности, фиксируется по археологическим материалам, происходящим с поселений и погребальных памятников[270] северных, центральных и южных областей Руси.
Показательна особая концентрация «цепочек» пунктов с камерными гробницами по Днепру и Десне: видимо, они отмечали оседание дружинников – представителей княжеской администрации – на тех местах сбора дани (погостах), которые были установлены княгиней Ольгой. Материалы погостов, в том числе и камерных гробниц, свидетельствуют о формировании общерусской культуры, ассимилирующей как скандинавские, так и «кочевнические» традиции