Владимир Святославич, свергнувший с престола Ярополка, выступил в первые годы своего правления как убежденный язычник. Причины и обстоятельства его личного крещения, «выбор веры» и крещение киевлян были предметом изучения в многочисленных научных исследованиях, начиная с XVIII в.[272] Нельзя сказать, что все обстоятельства тех далеких событий прояснены с убедительной достоверностью и полнотой. В частности, предметом дискуссий остается точная датировка похода на Корсунь и соответственно крещения жителей Киева. Наряду с традиционной (летописной) датой событий – 988 г., исследователи выдвигали и другие датировки: 986 г. (А. Г. Кузьмин), 990 г. (В. З. Завитневич, Е. Ф. Шмурло, О. М. Рапов, С. А. Беляев)[273].
Но это не отменяет того, что в «Повести временных лет» мы имеем достаточно подробное повествование об «испытании вер», произведенном князем Владимиром, о взятии Корсуня (Херсонеса), где состоялось его личное крещение и о крещении киевлян, которому предшествовало разрушение языческого капища «вне двора теремного»[274]. Стоит заметить – о христианизации других городов и областей Русской земли практически ничего не сообщается, за исключением следующей фразы: «И нача ставити по градомъ церкви и попы, и люди на крещенье приводити по всем градом и селом». Здесь же летописец отмечает, что великий князь «повеле рубити церкви и поставляти по местомъ, иде же стояху кумири»[275]. Не исключено, что летописец не стал распространятся о крещении других «градов и сел», так как оно совершалось примерно по той же схеме, что и в Киеве.
Некоторые исследователи полагали, что в эпоху Владимира Святого христианство получило на Руси только локальное распространение. По мнению А. Ю. Дворниченко: «было бы ошибкой думать, что просветительская деятельность Владимира охватила все земли Руси. Первоначально религиозные новшества коснулись, вероятно, узкого территориального треугольника – Киев-Переяславль-Чернигов, т. е. Поднепровья и Подесенья»[276]. Данные представления отчасти перекликаются с гипотезой Е. Е. Голубинского, о том, что Владимир Святославич крестил только «собственную Русь и оставил не крещеною Русь инородческую», так как «инородцы» были данниками Руси и еще «не были крепки к Руси»[277]. В действительности, согласно современным исследованиям, христианизация в той или иной степени коснулась всей Русской земли, в том числе она затронула и неславянские народы, входившие в состав раннефеодального государства. Один из древнейших письменных источников христианской Руси «Память и Похвала князю Русскому Владимиру» указывает на то, что великий князь «крести… всю землю Рускую»[278]. Для древнейших письменных источников («Память и Похвала», «Повесть временных лет», цикл произведений о свв. Борисе и Глебе, «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона) характерно широкое употребление понятия «Русская земля». В «Повести временных лет» нет ни одного противопоставления Руси, в смысле Среднего Поднепровья, другой древнерусской территории, которое появляется в летописании XII в. и отражает географические представления эпохи феодальной раздробленности[279].
Полагаем, что для общественного сознания того времени первостепенную роль играло придание новой религии «великокняжеского» статуса. Власть великого князя в дохристианской Руси, несомненно, носила определенный сакральный характер. Скорее всего, в языческую эпоху общий контроль над религиозной жизнью находился именно в его руках, так как мы не знаем о существовании на Руси X в. должности верховного жреца и вообще не имеем сведений о какой-либо иерархической организации служителей дохристианского культа. Следует также учесть и общеевропейскую дохристианскую традицию сакрализации представителей верховной власти.
В сознании традиционного общества перемещение человека «по социальной лестнице постепенно приближало его к мифическому миру, благоприятствуя превращению в посредника между тем сообществом, которое он возглавлял» и миром потусторонним. В данной системе мировоззрения верховный вождь воспринимался как главный посредник между двумя сферами пространства – социального и мифического[280]. Характерно, что именно великий князь осуществляет «выбор веры» – древнерусское общество признавало права Владимира Святославича в области религиозной политики. Очевидно, отражением этих представлений и является известие «Повести временных лет», передающее слова киевлян, идущих креститься на Днепр (независимо от его фактологической достоверности): «с радостью идяху, радующеся и глаголюще: “Аще бы се не добро было, не бы сего князь и боляре прияли”»[281]. Преемственным по отношению к такому статусу великого князя в дохристианский период было осознание его в качестве правителя-христианина в контексте церковно-политической практики Византии. На монетах Владимир стал изображаться с венцом, скипетром и в верхней одежде, подобной императорской, что свидетельствовало о принадлежности крестителя Руси к высшей иерархии в византийской религиозно-политической системе[282]. Общим явлением для славянских стран Европы стало то, что принятие христианства в качестве государственной религии выступало идеологическим завершением процесса формирования раннефеодальных государств[283].
По всей видимости, не было случайным и признаваемое многими исследователями наделение миссионерскими полномочиями сыновей князя Владимира, которых он «посадил» на княжение в важнейшие городские центры того времени. Показательно, что вскоре после канонизации святые князья Борис и Глеб стали восприниматься не только как мученики, но и как подобные апостолам. На службе свв. Борису и Глебу могли читаться не только паремии мученику, но и паремии апостольские, что косвенно указывает на почитание их в качестве миссионеров[284]. И. Я. Фроянов предположил, что на сыновей князя Владимира, посланных им в отдаленные от Киева городские центры, «возлагалась обязанность утверждения христианства среди управляемого ими населения любыми мерами и средствами»[285]. Но источники не дают оснований для такого рода категоричных заключений. Очевидно, при наличии обязанностей по приведению населения к новой вере, сыновья Владимира не должны были применять репрессивно-карательные меры, опасаясь вспышек политического протеста и народных волнений.
Письменные источники не сохранили подробных сведений о всей совокупности мероприятий, проводившихся князем Владимиром в целях насаждения новой веры в Русской земле. Очевидно, после крещения Киева в течение нескольких лет осуществлялось крещение жителей городов; производились миссионерские поездки по сельской местности. Видимо, рядовое сельское население призывалось для крещения в малые административные центры – погосты: там людей крестили и наставляли в вере. Все это, несомненно, происходило при поддержке региональной княжеской администрации. Митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати» подчеркивал всеобщность крещения Руси, указывал на повеление князя Владимира обратить к христианству всех жителей государства, независимо от территории их проживания, возраста и социального статуса: «заповедавъ по всеи земли и крьститися <…> и всемъ быти христианомъ малыим и великыимъ, рабомъ и свободныим, уныим и старыим, бояромъ и простыим, богатыим и убогыимъ»[286].
Повеление, конечно же, основывалось на том, что личный авторитет князя Владимира был очень велик, а, кроме того, государственные структуры на Руси к тому времени уже вполне стабилизировались и могли обеспечить организацию крещения населения. Пожалуй, именно сила личной власти Владимира и единство Руси, укрепленное им к 990-м годам были главным политическим фактором быстроты «религиозной реформы». Такого благополучного времени для радикальных перемен наверное и не нашлось бы на протяжении всего XI в. И хотя, «в литературе о крещении Руси стала общим местом мысль о том, что христианизация встретила упорное сопротивление масс», в действительности «количество свидетельств этого сопротивления в источниках невелико»[287]. В связи с этим показательны соответствующие данные по Русскому Северу, который обычно воспринимается как наиболее «архаичный» и языческий регион. При раскопках поселений и могильников «ни разу не удалось обнаружить каких-либо следов насильственного введения христианства и религиозного антагонизма, расколовшего общество на две части»[288].
Почти совсем неизученным и даже неясным по существу остается вопрос о судьбе языческого жречества после принятия христианства в качестве государственной религии. Исследователи выдвигали по этому поводу несколько различающиеся гипотезы, не приводя, за отсутствием прямых показаний источников, серьезных аргументов. Так Е. В. Аничков в своей монографии «Язычество и Древняя Русь» писал: «с принятием христианства волхвы должны были немедленно исчезнуть. В княжеских сенях, за дружинным медопитием их место занял дружинник-книжник и клирошанин или попросту поп. Никакой пощады не могло быть волхву <…> Но неизбежно должно было случиться следующее: скрываясь от церковной власти волхвы отчасти удалились в дебри, а отчасти должны были, пока это еще было возможно, искать опоры и защиты» у низших слоев населения