. Интересно также наличие поблизости от курганов небольшой группы грунтовых захоронений. Как отмечают Н. А. Макаров и С. А. Беляков, сосуществование в могильнике курганного и бескурганного обрядов не связано с какими-либо этническими отличиями и не объясняется причинами хронологического порядка. Очевидно, оно отражает различный социальный статус погребенных. Среди бескурганных захоронений восемь женских, восемь детских и пять мужских. Видимо, в простых грунтовых ямах, не насыпая над ними курганы, хоронили лично несвободных людей и детей от рабынь[687].
Учитывая то, что курганная обрядность «приживается» у восточных славян примерно за 400–300 лет до крещения Руси, ее нельзя признать реликтом «языческой древности». Да и причинами распространения курганной обрядности, как отмечалось нами в предыдущей главе, скорее всего, стали не религиозно-мифологические, а социальные факторы. Конечно, практика насыпания курганов в X–XI вв. воспринималась как древняя традиция (завещанная «отцами и дедами»), но объективно за ней не было тысячелетней истории, подобно культу верховных богов или собственно обряду сожжения умерших. Курганы продолжали насыпать над могилами потому, что и в христианизированном обществе они выступали как социально-статусное погребальное сооружение с отчетливо выраженными символико-меморативными функциями. В связи с этим уместно привести наблюдения З. М. Оруджева, отмечающего, что «без символа невозможна передача действия и предметности от одного времени к другому; поэтому главный смысл символа – сохранение прошлого, а не только демонстрация принадлежности к какому-либо сообществу, культуре, движению, местности, событию»[688]. Тем более нельзя не учитывать универсального для культуры процесса изменения семиотического статуса вещей во времени и пространстве[689]. Впрочем, неизученным остается вопрос о причинах локализации курганных групп на местности, о факторах, определявших степень удаленности могильника от синхронного ему поселения. В западной археологической литературе высказывается мнение, что «погребальные холмы» отмечали собой очень важные концептуальные и физические границы между отдельными группами древнего населения[690].
К XIII в. курганная обрядность становится, по преимуществу, сельской. Высшая феодальная аристократия, служилая знать и широкие слои городского населения используют прицерковные кладбища. Курган приобретает статус социально-непрестижный, отчетливо выступает его «провинциальность», которая в ряде случаев могла осознаваться и как «язычественность» (здесь уместно вспомнить, что латинское слово «языческий» paganus – значит «окружной», «провинциальный»). По мере воцерковления общественного сознания курган «записывается» в языческую старину. В ряде местностей зафиксирована и тенденция «эстетизации» курганов, становящихся «богатым надгробием» знатного человека. В Верхнем Полужье выявлены обкладки земляных насыпей, датируемых второй половиной XIII – рубежом XIII–XIV вв., известняковыми плитами, использовавшимися в каменном строительстве[691].
Опосредованное воздействие на деградацию курганной традиции, основным содержанием которой оставалась социальная символика, по-видимому оказали тексты церковных служб. Как отмечает О. А. Седакова, в самогласных стихирах Чина отпевания предельно усилены мотивы бренности, суетности, иллюзорности всего социального: настойчиво повторяется, что ни знатность, ни богатство, ни слава, ни даже праведность не переходят границу смерти («убо кто есть царь или воин, или богат, или убог, или праведник, или грешник?»)[692].
Показательно, что древнерусские письменные источники не содержат вообще никаких сведений о деятельности Церкви по борьбе с курганной погребальной традицией. Анализ же археологических материалов косвенно свидетельствует о том, что осуждению подверглись лишь те формы погребальных сооружений, которые наиболее резко контрастировали с христианскими воззрениями. В Новгородской земле археологически зафиксированны случаи «радикальной» борьбы с сопками. При раскопках древнерусских грунтовых могильников близ церкви Спаса на Нередице, у пос. Деревяницы в окрестностях Новгорода и около дер. Шелгуново на Ловати были обнаружены окруженные рвами останцы, на которых некогда располагались сопки. По-видимому, они были снивелированы в процессе введения христианства, проходившего с участием представителей княжеской администрации[693]. При раскопках сопки у дер. Сковородка (бассейн р. Плюсса) выяснилось, что дубовый ящик (размещавшийся в центре уплощенной вершины сопки) с помещенными в него остатками трупосожжений был сброшен на край площадки, а затем вся сопка была перекрыта слоем серого песка мощностью до 0,5 м. Очевидно, здесь также имела место насильственная акция, направленная против традиционной религиозности местного населения[694]. Как подчеркивает Е. Н. Носов, «исследования древнерусской культуры на территории Ильменьского бассейна и смежных районов позволили выявить следующую доминирующую тенденцию – к культуре сопок восходит население, хоронившее, начиная с XI в. в грунтовых могильниках и жальниках, а к культуре длинных курганов и к населению, оставившему памятники смешанного типа – население, сооружавшее курганы с трупоположениями XI–XII вв., которые в XIII–XIV вв. стали сменятся жальниками»[695]. Нам представляется, что данное явление служит косвенным указанием на повышенный сакральный статус сопок (по отношению к обычным полусферическим курганам), который обусловил быстрое исчезновение сопочной погребальной традиции в условиях христианизации.
Примечательна частая встречаемость в подкурганных ингумациях следов «огненного ритуала», унаследованного от языческих времен. Как правило, это выжигание подкурганной площадки, разведение костров в кольцевом ровике и т. п. В землях древлян, вятичей, полян, дреговичей, смоленских кривичей, в Волго-Окском междуречье раскопаны курганы с кольцевыми канавками, в которых закреплялся бревенчатый частокол, сжигаемый во время погребения. Уголь и зола часто встречаются в заполнении могильных ям, под костяком, в насыпях и кольцевых ровиках[696]. Но, следует заметить, что гипотеза о наличии обряда выжигания площадки, на которой будет возводиться курган, имеет слабые стороны. Обычно в основании курганной насыпи сохраняется древняя дневная поверхность, так называемая погребенная почва. Пепелистый слой во всех его оттенках является подстилающим дерн подзолом. Это, конечно же, не исключает каких-либо действий с целью очистки погребальной площадки перед захоронением. В частности возможного ее выжигания. Однако обнаруживаемые на основании кургана отдельные угольки, даже в большом количестве, далеко не всегда являются следами этого действия, поскольку под насыпью, без доступа воздуха, органические останки нередко обугливаются[697].
Следовательно, утверждение о сохранении в рамках курганной обрядности пережитков кремации не может быть во всем убедительно аргументировано с источниковедческой точки зрения. С другой стороны, некоторые следы религиозно-магического почитания огня зафиксированы в славянском погребальном обряде материалами этнографических исследований. Но они, скорее всего, связаны с темой противопоставления «светлого» мира живых – «мрачному» миру мертвых. Как отмечает Н. И. Толстой, «в славянской народной традиции смерть и загробная жизнь тесно связаны с представлением о переходе из “белого света”, “божьего света”, из мира солнечного света в мир мрака и тьмы вековечной»[698]. Известно также, что в похоронных причитаниях умирание человека описывается как постепенное затухание, угасание[699]. Очевидно, что этот содержательный план соотношения темы огня и темы смерти не является собственно пережитком сожжения умерших как самостоятельного элемента похоронно-погребальной обрядности.
Сходная ситуация наличествует и в вопросе о значении перехода от практики погребения на поверхности земли к захоронению тела умершего в могильной яме (и в том, и в другом случае сверху насыпалась земляная насыпь). Многие исследователи, в частности Н. Г. Недошивина, В. В. Седов, Е. А. Рябинин, настаивали на том, что появление и распространение ямных подкурганных погребений является твердым показателем христианизации населения. Данная позиция представляется нам односторонней. Ямное погребение реализует идею более «надежного» укрытия тела в земле. Но все-таки сама по себе яма-могила не является ни условием, «облегчающим» воскресение умершего, ни, тем более, условием спасения души. Следовательно, реальным показателем христианизации она быть не может. По-видимому, в данном случае, речь должна идти о развитии местных погребальных традиций, вызванном эволюцией массовой религиозности. Динамика изменений погребального обряда в сторону его большего соответствия современной практике Православной Церкви отражает, в первую очередь, общекультурные, а не собственно мировоззренческие перемены. Стоит также учесть погребения представителей верховной власти – киевских князей в надземных гробницах-саркофагах (именно так были похоронены Владимир Святой, его жена Анна и Ярослав Мудрый)[700]. Причем как следует из сообщения Титмара Мерзебургского, саркофаги Владимира и Анны стояли «посреди храма» – в центре Десятинной церкви, что отразило западноевропейскую традицию помещения могилы правителя перед лицом Господа