Ну, я как бы немного опешил от этого видения «города обезьян». Они: чего встал, проходи. Я прошел: куда вещи поставить? Пока — здесь. А поскольку мне предыдущие сокамерники не объяснили, как все-таки надо себя вести, я в полном незнании. Я говорю: а есть вообще какое-нибудь незанятое место?
Вот здесь, с точки зрения зэка, я поступаю неправильно. Во-первых, слово «место», которое употребляется в негативном значении. Во-вторых, это вопрос, который вообще нельзя задавать в первую очередь. По идее, ты должен познакомиться с людьми, поговорить, на тебя должны посмотреть, составить свое представление, что ты за человек. Есть ли за тобой какие грехи или, наоборот, плюсы. Что у тебя за статья. Это называется: а кто ты по этой жизни, как ты намерен вообще жить. И тебе в итоге говорят: ложись-ка ты сюда, сюда или сюда, в зависимости от того, насколько ты полезный, добропорядочный, заслуженный или, наоборот, уже провинившийся человек. Все очень так, иерархично. «Да погоди ты — место, пройди, вон там с тобой поговорят».
Я прохожу поближе к окну, сидит так называемый смотрящий камеры, кличка у него Близнец. Вокруг него группка бывалых зэков. Камера общего режима. Это те, кто раньше сидел либо на малолетке, во взрослой тюрьме еще не сидел, либо те, кто первый раз судим. Редко кто по второму разу. «Откуда?» Вот там, оттуда. На митинге драка с милицией произошла. «И что ты там, мента избил?» — «Ну, того, которого мне приписывают, я его в глаза не видел. Там были столкновения, беспорядки…» — «А что ты там вообще делал?» — «Политическая акция». — «А на х… тебе это надо?»
Вообще, мир зэков, уголовный мир — он такой, исключительно материалистичный. Представить, что человек пошел и что-то делал из своих убеждений, потому что он считает нужным так поступить или иначе, — им это очень трудно дается осознать. В уголовной жизни подразумевают, что да — можно объявить голодовку из материалистических побуждений, можно вскрыть себе вены — из материалистических побуждений. Можно пойти на преступление: зарезать стукача, например. И это понимается и воспринимается логично. А что можно пойти на митинг и выступать там против чего-то — это значит больной на голову, на х… это надо.
Первая камера — я там просидел месяца два с хвостом. Я сейчас понимаю задним умом, большим опытом, что в принципе хата была непростая. Во-первых, меня бы в простую и не посадили. Во-вторых — там сидел человек, который на Бутырке сидел уже пять лет. Без суда. Какое-то дело там запутанное, процесс не идет. Понятно, что за пять лет пребывания он все ходы провентилировал. А эта тюремная жизнь имеет множество уровней. Она имеет такую подноготную, которую вообще не сразу видно. Туда попадаешь, видишь конечные результаты каких-то процессов. Но откуда все это берется, как это все генерируется, где те причины, которые побудили подобный исход, ты как бы не видишь. Ты видишь конечный результат, но суть вещей не понимаешь. Не понимаешь, как люди в камере взаимодействуют, не понимаешь, как вопросы можно решить, ты не знаешь какие-то связи. Я это все начал понимать только где-то к полугоду отсидки. Реально передо мной открылись какие-то тайные пружины. Как вообще, что это за мир, как все происходит. Потому что декларируется одно, а правда — другая. А делается — третье. А можно — так, а можно — по-другому.
Новичок попадает — он вообще не может сориентироваться. Он не понимает, как на самом деле в камере процессы происходят. Вообще, тюрьма — это такой кладезь, непознанный край для научных изысканий. Во-первых, там можно написать великолепные докторские диссертации по какой-нибудь групповой социальной психологии, по социологии неформальных групп. Садишься в камеру — и, не сходя с места, пишешь докторскую диссертацию. Для социолога — это просто рай, Клондайк. Настолько это наглядное пособие, идеальная модель закрытого, ограниченного общества, которое функционирует как двигатель внутреннего сгорания. Как часы. Все это можно наблюдать и с натуры описывать. А при определенном умении — генерировать определенные процессы.
Зэки — гениальные психологи. Опытный зэк — он настолько высокопсихологичен, что он абсолютно незнакомого человека определяет, понимает сущность человека просто, я не знаю, с минуты разговора. Причем с ничего не значащих вопросов. Стандартные вопросы: за что сидишь, какая статья. Еще что-то. Кто по жизни? По пяти-семи предложениям видит, что это за человек, что от него можно ожидать, насколько он опасен. Причем проколотить понты, как в фильме «Джентльмены удачи», «сколько я порезал, сколько перерезал», уже не выйдет, нет, ни х… не выйдет. Потому что есть так называемая невербальная информация, когда человек все равно нервничает. То есть он может как бы вести себя уверенно, но ногтем будет ковырять кресло. Вот буквально на таких полутонах ты все равно срежешься. И они эти полутона тоже воспринимают бессознательно…
Камера была хитрая. Я вообще не понимал, что там происходит. Де-факто там была ступенчатая, опосредованная, но вполне регулируемая, контролируемая такая лестница для управления общественным мнением. В принципе человеку можно было какие-то условия создать. Тюрьма вообще — это то место, где если хотят тебя сокамерники обвинить в чем-то, то в принципе достаточно из любой мухи сделать слона. С твоей стороны — какая-то сопротивляемость, которая из опыта набирается либо не набирается. И как бы можно регулировать процессы. Вплоть до того, что генерировать отношение к ним окружающих. Это облегчается тем, что общий режим. Молодежи очень много. Де-факто там полно безмозглых подростков.
Подростковая психология — коллективная, а коллективная психология — это стадо. Если из этого стада выбиваешься на два вершка, то стадная психология предполагает по этим двум вершкам начать колотить, чтобы тебя в это стадо, на общий уровень вколотить.
А я, конечно, из них выделялся как бы всем. Начиная с уровня образования. Они там с пятью классами школы, и те на жопе просиживали. И о чем я с ними буду говорить? Первая комичная ситуация: всем захотелось узнать, а чё за партия такая. А вы там за что боретесь? В обыкновенной жизни я бы начал рассказывать, что я вообще такой поклонник каких-то дугинских теорий чисто консервативных. Я бы начал что-то рассказывать про традиционное кастовое общество. А про какое кастовое общество я им буду рассказывать, если у людей нет знаний истории, социологии, вообще — невладение политической терминологией широко распространенной. У них просто нет базиса для того, чтобы понимать, что я им вообще хочу объяснять. Это как дикарь спросит: а как работает утюг? И как ему объяснять, как работает утюг, если он не знает, что такое напряжение, сопротивление, электросеть. Я начал делать попытки объяснять простыми словами сложные вещи. Упростил все до счетных палочек. «А почему он вам не нравится?» — «А потому что он гондон!»
Эта проблема меня преследовала весь мой срок. «А за что вы боретесь?» Все, от этого вопроса у меня уже просто волосы начинали из головы выпадать. Оставалось только сидеть и молиться: Господи Боже ты мой… То есть это ужас. И самое сложное: если человек реально интересуется, его можно посадить, сказать, давай заварим чайку, сейчас я тебе все объясню. Даже если он тупой, но интересуется, — мне времени не жалко. А проблема в том, что он вроде бы интересуется, ему интересно, он задал вопрос в одном предложении, и он ждет ответа тоже в одном предложении. Ему не надо три предложения, ему не надо три минуты, пять. Он слушает тебя полторы минуты, ты за эти полторы минуты еще не успел какую-то там вводную мысль вообще построить, он говорит: ну, ладно, все понятно, вы коммунисты. Он не хочет уже знать твое мнение, потому что уже составил свое. Сам спросил, сам ответил. И вопрос закрыт. Или наоборот: понятно, вы фашисты. Или: вы скины.
Вообще, идеология национал-большевизма для тюрьмы подходяща крайне слабо именно по двум своим составляющим. Такие скиновские мотивы не катят, потому что сидит половина Средней Азии и Кавказа, половина Молдавии и еще там чего-то, расовая сегрегация в тюремном мире не предусмотрена и не предполагается. А коммунистическая идеология — она тоже для уголовного мира тяжела, потому что ассоциируется с внутренними органами, с ментами. Вот был советский строй — были менты, лагеря, это вещи одного порядка. Есть еще такое понятие, как «красный». Мне говорят: «Ты красный?» А я даже не подозреваю, какой смысл заложен в этом слове. «Нет, — говорю, — не красный. Конечно, где-то там сотрудничаем с коммунистами, но это совершенно не наш идеал, они нас не устраивают…»
Есть два пути. Сначала создать к себе негативно-настороженное отношение, потом личными качествами его пересилить и выйти на уровень, который для тебя предполагается. А второй — напротив: сначала показать себя человеком… Человечность — она везде ценится, а потом, поскольку это Леша Голубович, Магнитка, наш парень, мы его знаем, он нормальный, на этом фоне можно ему его национал-большевизм простить. У всех свои тараканы в голове.
Де-факто там сложилась ситуация, когда с молодняком я общаться не смог, потому что их незамысловатые шутки, темы для разговоров мне не понятны и просто мною не поддерживаемы. На какой-то высший иерархический уровень я подняться тоже не могу, там бывалые зэки, и они дистанцию должны соблюдать, и я до их уровня не дорос и не дошел. Они проблемами озабочены, до которых мне пока нет дела. Я, в общем, начал общаться с неким средним звеном.
Камера даже географически поделена на несколько сегментов. Есть братва — люди, которые имеют связи с уголовным миром всю свою жизнь. Они на воле общались в криминальных кругах, имеют представления об уголовном мире, о царящих там правилах, знают, как в идеале должны обстоять дела в зоне, как выстраивается система иерархического управления. Знают весь «воровской ход» — такое общее, собирательное название. По уголовной жизни они здравомыслящие, нормальных человеческих качеств, не запятнали себя какими-то там грехами по жизни уголовной и, следовательно, могут иметь отношение к решению всяческих вопросов. Например, осуществлять связь, стоять на «дороге». Пересылка различных грузов, записок, сообщений между камерами. Это работа очень ответственная, надо все фиксировать, требует пунктуальности, точности. Эти посылки могут содержать секрет