донях, не позволяешь на него обрушиться мне, не позволяешь мне тронуть его, не позволяешь мне укусить его в пяту. И Бог говорит: «Кусай». И укус сатаны страшен. Сначала это лишение имущества, лишение близких, детей. После этого — тяжкие болезни. «Только души его не трогай!» Нельзя укусить за сердце, можно укусить только за тело. Потому что душа портится в результате добровольного соединения со злом. А тело может портиться и чаще всего портится без желания на то его обладателя.
Иов не знает, почему на него обрушиваются такие страшные напасти. Обычный наш, человеческий, очень благочестивый ход мыслей: «Если я праведен, то со мной все должно быть хорошо». Люди знали, что это не так, что эмпирически все иначе. Это заботило и жителей Месопотамии, и жителей Египта, и для них постоянным был вопрос — почему Бог попускает страдать праведнику. Вспомните Вавилонскую теодицею[24]. Постоянный вопрос: «Почему с тем, кто так хорош, происходит так много плохого?»
В Книге Иова на этот вопрос есть два ответа. Один ответ — когда Бог является Иову в буре и говорит: «Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» [Иов 38: 4-7]. И действительно, Иов понимает, что между человеком и Богом, между правдой человеческой и правдой Божией, между знанием человеческим и знанием Божиим колоссальное пространство, которое человек не может перейти, не может своей меркой, нравственной или интеллектуальной, мерить Того,
Кто неизмерим. «Вот, я ничтожен, — говорит Иов, — что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои» [Иов 39: 34]. Это — первая важнейшая истина.
В этом смысле Книга Иова — апофатический текст, текст, говорящий о непознаваемости Бога, может быть, яснее, чем другие тексты Библии. А вторая истина открывается через пролог. Оказывается, что вся эта драма есть испытание человека. И как часто бывает в нашей жизни, когда у нас что-то не получилось, когда мы сказали не то, что надо, и не сказали того, что надо, то мы потом в душе проигрываем ситуации, и перед зеркалом мы сами — герои и умницы. Вот примерно то же самое и Книга Иова: Адам пал, а Иов — победил, он не поддался слову жены. Вы помните, ему жена говорит: «похули Бога и умри» — то же самое, что говорила, по сути, Ева Адаму, но Иов сказал «нет». Он не послушал свою шак- ти, то есть он был Адамом победившим, а не проигравшим в поединке, и Бог ему возвращает все утраченное и приумножает в изобилии.
И в этом смысле Книга Иова является не богословским апофатическим текстом, а текстом ожидания Искупителя, ожидания того, кто победит, кто не перед зеркалом, не умозрительно, но в жестокой новой схватке не примет искушение сатаны и отвергнет его посул.
Глава 5
Несбывающаяся надежда
Вставший в пролом стены
В воспоминаниях Ивана Алексеевича Бунина есть такой замечательно смешной эпизод. Он в юности с поэтом Бальмонтом в Одессе пошел купаться в море, и вдруг на берег им навстречу вышел какой-то огромный, видимо, купавшийся или мывшийся в море биндюжник, который на них, конечно, никакого внимания не обратил. Но Бальмонт, маленький, рыженький, в очечках, выскочил и сказал: «Чудовище, я вызываю тебя на бой!» Тот его смерил сонным взглядом, схватил в охапку и выбросил в колючие кусты, откуда Бальмонт вылез весь окровавленный. Так вот, на самом деле человечество хотело вызвать на бой чудовище, страшно боялось, чувствовало, что не победит, но желало вызвать, оно желало вновь отыграть то, что было один раз проиграно. И в этом смысле интуиция Бальмонта, чудака, фанфарона, совершенно верна, только проявилась она в смешной форме.
Тот, кто вызовет чудовище на бой и победит его, именовался в народе Библии Машйах (Мессия), то есть «помазанник». Помазанник — это тот, на кого излит елей. Слово это большинством израильтян понималось очень буквально. Машиах, полагали они, это — царь, то есть человек, на которого при помазании на царство был излит елей — особое благовонное растительное масло. Но вы помните, что елей стал использоваться в религиозных обрядах задолго до появления монархии, еще в среднем неолите. И тогда он был символом прощения грехов, образом милости Божией к умершим, а может быть, и к живым[25]. Истинный Мессия, истинный помазанник не должен иметь в себе греха, потому что грех Адама — это те ворота, через которые в каждого человека входит тот, кто предложил Еве плод с древа познания добра и зла.
Поиском Мессии, мыслью о Мессии заняты люди Библии. Они заняты этим в нескольких планах. Первый — это план абсолютной покорности воле Божией. Адам согрешил непокорством, следовательно, надо быть покорным. Бог надевает на шею Израиля, то есть того народа, который произошел от Авраама, «тяжелые и неудобо- носимые» бремена закона. Посмотрите книги Левит, Второзаконие, Числа, прочтите все эти подробные жреческие указания, представьте себе, что это все надо исполнять. Это очень сложный, до мелочей расписанный ритуал. А малейшие ошибки, упущения, искажения — грех, за который Бог наказывает сурово, тем более если ошибки случились от небрежения, нерадения. Если посмотреть на все это бесчисленное множество установлений, то становится ясно, что жизнь человека — это сплошное, ежеминутное исполнение Закона, и поэтому слова о том, что никто никогда не исполнил Закон целиком, сказанные в Новом Завете, воспринимались самими иудеями, слушателями Иисуса, как всем известная истина. Каждый вспоминал, что он действительно что-то где-то нарушал, больше или меньше, чаще или реже, но неизбежно нарушал.
Итак, первый принцип — это соблюдение воли Божией, невозможное, но постоянно необходимое. Это, как в математике, стремление к пределу, которого достичь невозможно.
Второй принцип, принцип важнейший, — это исполнение воли Божией без ожидания воздаяний. Это — уничтожение в себе личной заинтересованности. Мыто все как делаем? Вот, будем благочестивы, будет нам хорошо. А тут говорится, что и ты сойдешь в Шеол, и ты станешь ничем. Надежды на личное бессмертие — как на Георгиевский крест, награду за доблесть, как говорил Лев Толстой, такой надежды на это нет. А исполнять Закон — надо. И тот, кто соблазняется и начинает поклоняться Астартам и Ваалам, то есть тот, кто ищет личного бессмертия, тот — самый большой грешник, тот в наибольшей степени проклят, ибо он в Боге ищет своего, а не Божиего.
В этой напряженной ситуации ежеминутной необходимости исполнять Закон человек ясно ощущает, что то, что он должен исполнять, он исполнить не в силах. Он оступается и падает снова и снова. Проще всего сказать: нет, это невозможно, эти законы исполнить нельзя. Но такой вывод не сулит спасения. Человек, даже и забывший о Законе, продолжает ощущать на себе бремя греха. Другой ответ — если я и не могу вынести это бремя, то должен быть какой-то иной человек, праведник, который вынесет бремя Закона Божиего, исполнит все установления Господа и тем исправит саму природу человека, которую праотец безнадежно, как оказалось, испортил своим грехом, совершенным в Эдеме.
«Искал Я у них человека, который поставил бы стену и стал бы предо Мною в проломе за сию землю, чтобы Я не погубил ее», — восклицает Яхве через пророка Иезекииля [Иез. 22: 30]. Бог Библии губит людей за совершенные ими грехи и преступления, за забвение ими своего призвания служить не себе, а Богу и другим людям — образам Божиим. Праведник, тот, кто знает истинный смысл человеческой жизни и стремится осуществить его в себе и в мире, такой человек может оправдать собой целый народ, даже все человечество, спасти его от гибели.
Так же как при штурме города вражеским войском, в тот страшный момент, когда враги уже проломили стену и бросились в пролом, если не найдется смелый и опытный боец, который, встав в пролом, как живая стена, будет отражать атаки, пока не соберутся за его спиной другие защитники, не воздвигнут хотя бы временных укреплений, если не найдется такой герой, то будет истреблен город, погибнут все его обитатели. А если найдется, то, скорее всего, ценой собственной гибели он спасет соплеменников. Именно этот образ предельного воинского и гражданского мужества выговаривает Яхве устами пророка, когда говорит о муже, вставшем в пролом стены, не против земных врагов, каких-нибудь халдеев или сирийцев, но против врага всего человеческого рода, против сатаны и того эгоистического соблазна, который сеет он в сердцах людей с эдемских времен. Бог ищет такого человека среди народа израильского. Тот, кто должен быть таковым, — это помазанник, Мессия.
Первым таким помазанником, образ которого навсегда вошел в историю еврейского народа как образ Мессии, был Моисей. Моисей выводит из Египта народ, ведет его через пустыню в Землю Обетованную. Это, очень возможно, сумма исторических фактов — сейчас мало кто из ученых сомневается в том, что исход еврейского народа из Египта имел место в XIV-XIII веках до Р.Х., спорят лишь о деталях.
Кстати, и само имя Моисей — египетское. Его основа — отглагольное прилагательное msj — рожденный. Иногда это слово, вместо слогового^ [I, записывалось даже характерной идеограммой рожающей женщины — С конца Нового Царства в употреблении слова msj акцент стал переноситься с рожающей женщины на новорожденного младенца. Соответственно изменилась и идеограм- ма^ — младенец[26]. Поскольку мы не знаем огласовок древнеегипетского языка, то вполне можно предположить, что в первом слоге в Новом Царстве гласным был звук «о», как и в однокоренном с msj имени Яхмос — 'Fhmsj — Рожденный Луной. Тогда msj должно было звучать приблизительно какМошй. Примечательно, что имя Рамсес содержит тот же корень — Rrmsj