В VII веке, то есть через триста лет после двух первых Великих Соборов, после всех тонких богословских определений отношений троичности, данных в Капподокийском богословии Василием Великим и Григорием Назианзином, комментатор Дионисия Ареопагита, преподобный Максим Исповедник подчеркивал: «Не следует судить о Божественном, исходя из чувственного или заимствуя оттуда образы»[91]. Таким образом, все слова, используемые к Богу в христианском богословии, — рождение, ис- хождение, троица, единица — имеют лишь относительный смысл, так как заимствованы из чувственного мира. В суть Божества они не проникают, хотя некоторые внутрибо- жественные отношения и отражают, как отражает облик человека зеркало, но внутреннюю суть человека оно отнюдь не показывает. Это древние христианские мыслители понимали отлично и формулировали безусловно. Тот же Василий Великий совершенно определенно утверждал в связи с этим: «Мы же утверждаем, что познаем Бога нашего по действованиям, но не даем обещания приблизиться к самой сущности. Ибо хотя действования Его и до нас нисходят, однако сущность Его остается неприступною»[92].
Однако в эту «неприступную сущность» Божию благодаря тайне Святой Троицы человек, восстановивший единство через Иисуса Христа с Богом, может вступить. Но обретенное он не может и никогда не сможет выразить словами человеческого языка или каким-либо иным образом, как об этом сказал уже апостол Павел. Для твар- ного мира обретенный опыт всегда останется непроглядной и всецелой тьмой. Христианские созерцатели любили вспоминать слова царя Соломона: «Господь сказал — что Он благоволит обитать во мгле» [2 Пар. 6: 1].
«Неудержимым и абсолютным из себя и из всего из-ступлением (ёкатаа'к;) все оставивший и от всего освободившийся, ты безусловно будешь возведен к пресущественному сиянию Божественной тьмы», — говорит в самом начале своего послания к Тимофею Дионисий [О мистическом богословии. 1,1][93]. А Максим Исповедник, объясняя мысль древнего богослова, пишет: «Абсолютным (a-noXvra,) называется то, что не по раскрытии имен или смыслов постигается, но достигается устранением и отвлечением от всего сущего и мыслимого. Эту неподвижность действующего разума он (Дионисий Ареопагит. — А.З.) называет темнейшим и невидимым сумраком»[94]. «Бог называется и Сущим, и Не-сущим, как ничем из сущего не являющийся и непознаваемо запредельный для всего: ибо нет ничего познающего, в соответствии с чем Бог является ничем»[95].
Очень соблазнительно множить цитаты, поскольку в этой глубочайшей теме лучше предоставить слово тем, кто имеет действительный опыт вхождения в Сверхсущее. Если бы не необходимость дать ответ иной традиции мистического богообщения — платонической, то христианские боговидцы, скорее всего, целомудренно молчали бы. Хотя у нас есть замечательный пример, почти наверняка навеянный словами Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника, но переложенный в совершенные стихи мистика XI века Симеона Нового Богослова. Это «Гимны Божественной любви»:
«Ум становится свободен от земных напечатлений, Облачаясь одеяньем умозрений запредельных. Вещи зримые покинув и к незримым прилепляясь, Я приемлю дар великий: созерцать, любить
Нетварность, Отрешиться совершенно от всего, что возникает И тотчас же исчезает, и умом соединиться С Безначальным, Бесконечным, и Нетварным,
и Незримым.
Вот любви и суть, и сила»[96].
Так глубочайшая тьма Божественного Иного оказывается невыразимым светом. Обещанное Иисусом еще в последней беседе с учениками перед казнью: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне» [Ин. 17: 21, 24] — стало для христиан жизненной целью и умонепостигаемой реальностью в Святой Троице.
Глава 7
Тайна Иисуса Христа
С V века начинаются споры о том, кто такой Сам Иисус Христос, как в Нем соотносится Божественное Сыновство — то, что Он Бог Сын, — и человечество. Это следующий этап развития богословия, тоже очень важный. Если Сын не равен Отцу в Троице, у нас, у людей, нет шанса достичь полноты обожения, а именно это цель христиан. Если христиане не ставят эту цель, они и не христиане вовсе.
«Бог стал человеком,
чтобы человек мог стать богом»
Мученик Ириней, епископ Лионский (ок. 130 — ок. 200), уже во II веке облек это чаяние христиан в четкие формулы, часто цитируемые и по сей день: «Бог стал человеком, чтобы человек мог стать богом» [Против ересей. III, 19,1]; «Сын Божий становится сыном человеческим, чтобы сын человеческий стал сыном Божиим» [Против ересей. III, 10, 2]. А Афанасий Великий (296-373) через двести лет определяет эту мысль еще четче: «Он (Бог) стал человеком, чтобы мы (используется множественное число. — А.З.) стали богом (единственное число. — А. З.)»[97].
Современный подвижник, архимандрит Софроний (Сахаров) объяснял своему корреспонденту в письме от июня 1961 года: «Спастись. с нашей стороны — это значит всеми силами души нашей, всего нашего существа стремиться к тому, чтобы не принимать участия во грехе. Богословски же — спасение есть обожение человека. Спасенный получает полноту божественной жизни. И это от Бога — дар»[98].
Как это возможно? Дело в том, что восточная, греческая мысль не довольствовалась простой верой, она требовала понимания. Она исходила из того, что человек имеет божественный ум, особенно если этот человек христианин, если он прошел таинство Омытия-Крещения, то он может понять такие вещи. И более того, если он их понимает неправильно, то у него могут быть проблемы со спасением[99].
Апостолы, большей частью — простые галилейские рыбаки, и их последователи не знали сложных терминов: усия, ипостась, омоусиос или омиусиос, и никогда бы не поняли формулировок Вселенских Соборов и тонкости тринитарных споров. Но они знали одно, чего не знают очень многие их нынешние единоверцы: они знали, что они хотят быть в Боге. Они знали, что такое эпоптейя — епопте'а — высшее благо. Они знали, что хотят находиться в этом Высшем Благе, и они обретали его здесь, на Земле. Преображение Иисуса на горе Фавор — это образ того, что может и должно произойти с каждым человеком. Каждый человек призван к преображению — не к отбрасыванию своей природы, не к тому, чтобы слиться с безличным Богом, а чтобы преобразить свою падшую природу и природу падшего мира в природу божественную, совершенную — «и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» [Мф. 17: 2]. Евангелист специально подчеркивает, что в преображении Иисуса изменяется, пронизывается светом не только тело Его, но даже и одежды — то есть внешний мир. Апостол Павел прямо указывает на обожение как на цель: «Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе. Кто из нас совершен, так должен мыслить» [Флп. 3:13-15].
И соответственно, первая преграда для обожения человека — если Сын не равен Отцу. А вторая преграда — если человечество Христа и Божественность Логоса не соединены накрепко, если в них зияют некие дырки. А почему могут зиять дырки? Очень просто! На каждом шагу мы встречаемся с этим, ведь мы же постоянно говорим: да, Иисус Христос — это одно, а мы — совсем другое, мы такие несовершенные, плохие, а Иисус совершенен. Но намного богословски опаснее этого «скромного суждения» была другая мысль: что второе Лицо Троицы, то есть Бог Сын, Слово — Логос («в начале было Слово»), и Иисус Христос находятся в отношениях, когда человечество Христа, Его человеческая природа так или иначе не соединена, не связана с Божественной природой. Причем эта несвязанность может быть трех видов.
Поглощение человечности Божественностью
Первый вид — это то, что человеческое естество, природа — фитд — настолько меньше, настолько ниже, настолько ничтожнее Божества, что оно просто сжигается Божеством. Да, конечно, от Девы Марии Иисус получил человеческое естество, рассуждают сторонники этого взгляда, но поскольку во Христе «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9], человеческое естество полностью слилось с Его Божественной природой и растворилось в ней, «как капля меда в океане».
Были и крайние еретики, которые говорили, что человеческой природы в Иисусе вообще не было, что это была только иллюзия. Но они всегда были вне Церкви. А вот мнение, что человеческая природа полностью растворена Божественной, было очень распространено среди ранних христиан. Это представление твердо отстаивал один из предводителей константинопольского монашества архимандрит Евтихий (378-454), его поддерживал архидиакон Диоскор из Александрии Египетской (архидиакон — второй человек после папы Александрийского, такая была традиция в Древней Церкви, то есть это главный помощник папы, и в Риме, и в Александрии. Позже Диоскор сам стал папой Александрийским). Их идея заключалась в том, что после воплощения Христа, после того как Он родился от Девы Марии, у Него одна природа, одна Ипостась и одно Лицо. При соединении во Христе Божественной и человеческой природ Божественная природа вытесняет человеческую. Божественная природа «съедает» полностью природу человеческую, как огонь пожирает масло, потому что они абсолютно разнокаче- ственны. Человеческая природа настолько слабее, что она поглощается Божественной. Что из этого следует?
Из этого следует, что Христос вел Себя так, как Он Себя вел, не по Своей человеческой природе, а по Своему Божественному естеству, которое совершенно и в принципе свободно от греха. И поэтому Ему ничего не стоило отринуть прилог греха, Он не мог согрешить, потому что на земле Он был Богом в человеческом обличье. Хотя человеческая природа была во Христе, не то что ее там вообще не было, учили приверженцы Евтихия, но она была бессильна и ничтожна перед Его великой Божественной природой.
А у нас-то, у людей, иначе. Ведь даже в Омытии- Крещении мы не теряем свое человеческое естество — мы сохраняем способность грешить, мы падаем, значит, в нас человеческое естество присутствует, и поэтому мы никогда не сможем достичь через Христа обожения: Он- то Бог, сжегший Свое человеческое естество, а мы — нет. Поэтому учение, которое предлагали Евтихий и Диоскор, после долгих споров отвергается Церковью. Учение Евтихия — Евтихианство — с VII века стали именовать монофизитством.