На Халкидонском Соборе в 451 году, через 125 лет после Первого Вселенского Собора, Церковь наконец пришла к согласию. Потом это согласие много раз нарушалось, потому что логически оно непонятно и даже невыносимо. Но его суть, если говорить одной фразой, заключается в том, что во Христе две природы, но одна Личность. Как очень хорошо сказал богослов ХХ века Владимир Николаевич Лосский, «два единосущия, но Один единосущный». То есть две природы — Божественная и человеческая, а Личность одна. А как же соотносятся тогда в этой одной личности Божественное и человеческое? И вот здесь уже у отцов не нашлось достаточных положительных объяснений. Там, где дефиниции человеческого разума бессильны, истину можно обрисовать в отрицательных (апофатических) суждениях — «не это, не то». Говоря о сложнейших сущностях христианской веры, именно к этому приему прибегли отцы Четвертого Собора.
И в знаменитом Халкидонском оросе сказано следующее: «Последуя святым отцам, все согласно поучаем исповедовать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного по Божеству, совершенного по человечеству, истинного Бога, истинного человека, одного и того же, из разумной души и тела, единосущного Отцу по Божеству (вот одно единосущие. — А.З.), единосущного нам по человечеству (одна усия с нами. — А.З.), во всем подобного нам, кроме греха». Это колоссальные слова! Что касается греха, мы понимаем, что человеческая природа, усия, разрушена грехом. Но «во всем, кроме греха, подобного нам», — значит, вот это совершенство, божественное совершенство, нам открыто, если мы освободимся от власти греха. «Рожденного прежде веков от Отца по Божеству, а в последние дни ради нас и ради нашего спасения от Марии Девы Богородицы по человечеству, одного и того же Христа, Сына, Господа Единородного, в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно познаваемого, — так что соединением нисколько не нарушается различие двух естеств, но тем более сохраняются свойства каждого естества и соединяются в одно Лицо и одну Ипостась, — не на два лица рассекаемого или разделяемого, но одного и того же Сына Единородного, Бога Слова, Господа Иисуса Христа».
Как вы видите, две природы — Божественная и человеческая, но одно основание (ипостась) и одна личность, которые эти природы соединяют. Поэтому совершенно определенно в Хакидонском оросе Дева Мария именуется Богородицей. Мария родила не человека, не Мессию, но Богочеловека. Ее можно именовать человекородицей, как и любую мать, тут не будет ошибки, которую бы усмотрели крайние монофизиты, но для христиан важно то, что она именно Богородица. И важно то, что на Кресте страдал именно Богочеловек. Максим Исповедник с предельной жесткостью утверждает это: «Мы правильно говорим, что Один из Святой Троицы был на кресте. Одна из ипостасей (Святой Троицы. —А.З.) приобщилась нам полностью, в соответствии с тем, что говорит апостол: „В Нем обитает вся полнота Божества телесно" [Кол. 2:9]. Это „полностью". показывает, что Он воспринял человека целиком»[101].
Богочеловек страдал на кресте, и это настолько важно, что вошло в Символ веры, в Credo, когда говорится «нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с Небес и воплотившегося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечивше- гося», и дальше сразу — «распятого за нас при Понтийском Пилате, и страдавшего, и погребенного». То есть что Он, воплотившийся от Святого Духа, действительно страдал, что это не видимое только, как учили гностики и ныне учат мусульмане, а действительное невыразимое страдание, о чем ясно свидетельствует и евангельское описание. Бог страдал на Кресте! До сих пор многие философы и верующие нехристиане говорят, что это невозможно, но христиане подчеркивают, что без этого факта нет христианства. Потому- то и включен он в очень сжатый Символ веры.
Когда мы говорим, что это невозможно, мы исходим из очень упрощенного понимания совершенства: что совершенная полнота чужда страданию. Да, чужда страданию внутри себя. Но один вид страданий ей свойственен: это страдание неразделенной любви. Для отношений Лиц в Боге характерна любовь как форма существования и как результат любви — единодушие. А в нашем мире никакой любви между человеческими ипостасями нет. И мы видим в Евангелии, что кто-то любил Иисуса, а очень многие Его ненавидели, и стремились убить, и гнали, и сколько раз обрекали на смерть. Так что Он страдал от этого. Он страдал физически, потому что Его били и мучили, но главное — Он страдал от того, что Его любовь оказывалась неразделенной, не разделенной другими ипостасями его человеческой усии. И поэтому совершенное Божество страдало. Оно страдало не от боли от гвоздей, которые вбивались в руки, и не от уксуса, который на копье в губке подавали стражники, — Оно страдало от ненависти человеческой. А эти гвозди, этот уксус — это была лишь материализация ненависти.
Но Иисус знал, на что Он шел, знал, что кульминацией ненависти будет суд, казнь и мучительная смерть. И Он согласился на это великое страдание добровольно, ради того, чтобы тех, кто хочет быть с Ним, избавить от страшного вечного отчуждения от Бога. Так же как Он с Отцом — одно, так же и люди могут стать с Отцом — одно, через Него. И вот как раз Халкидонский орос говорит о том, что нераздельно и неслиянно могут пребывать Божественная и человеческая природа во Христе, так же точно в Боге человек может быть нераздельно и неслиянно. Он будет вполне в Боге, и в то же время он будет особой личностью — неслиянно, но и нераздельно. Это великая тайна, и дальше этого христианское богословие не идет. Важно для нас то, что эта возможность открыта. И эта возможность раскрыта в Халкидонском оросе 451 года.
Два желания в одной личности Иисуса Христа
Позднее возникла мысль о том, что не только личность одна, но и воля одна. Если первая идея, что одна природа, — это монофизитство, вторая идея — две ипостаси и даже два лица в Иисусе — несторианство, то третья идея — когда одна воля в единой Личности Христа, — это монофелит- ство (от слова веХу^а — желание). В сущности, это учение появилось как идеологический компромисс. Император Геракл (Ираклий) (правил с 610 по 641год) стремился собрать все силы империи и освободить завоеванные персами провинции. Для этого недостаточно было мощной армии. Необходимо было идейное единство все более раскалывавшейся империи Ромеев. Египет, желая независимости от греков, опирался на монофизитство, противополагая его учению Константинополя, сформулированному в Халкидоне. Сирия и Месопотамия настаивали на несто- рианстве. Что тут было первично, политика или религиозное умозрение, сказать ныне нелегко. Необходимо было создать такую версию исповедания христианства, которую бы приняла если не вся империя, то большинство христиан в большинстве провинций. Следуя воле императора, константинопольский патриарх Сергий (610-638) вместе с Александрийским папой Киром и Римским папой Гонорием разрабатывают учение о том, что две природы Иисуса Христа соединены одной «Богомужней волей». Это учение было провозглашено как официальное исповедание Церкви императорским эдиктом (экфесисом) в 638 году. Еще до издания экфесиса большинство монофизитских и несторианских церквей Востока и Египта воссоединились на этих принципах с Константинополем. Так, в 633 году Каринский Собор Армянской Церкви признал новое учение. Повсюду служились объединительные литургии. Предстоятели до того враждебных Церквей причащались из одной чаши и целовали друг друга перед лицом ликующих собраний христиан. К тому времени разгромивший персов император Геракл мог торжествовать не только политическую, но и идейную победу.
И тут появляется монах Максим (580-662), которого потом назовут Исповедником, который начинает обличать экфесис как еретический документ, а предложенное императором и патриархом учение, принятое почти всем христианским миром, как ошибочное и, в конечном счете, разрушающее надежду христиан на обожение. Он убедил в своей правоте 74-го Римского папу Мартина. И они вместе на Латеранском Соборе в Риме в 649 году объявляют учение об одной «Богомужней воле» Иисуса Христа ошибочным и утверждают учение о двух природах и двух волях в единой Личности Христа, объясняя, что воля — это свойство природы. Грубо говоря, человеческая природа желает есть и пить, а Божественная — равнодушна к пище, она ей не нужна, так как Божество — это полнота, не нуждающаяся в восполнении. И воля человеческая во Христе была послушна воле Божественной. Не то что ее не было — она была, но она была послушна воле Божественной. Поэтому по естеству человеческому и по человеческой воле Иисус Христос хотел есть, пить, спать. Но именно по человеческой воле Он хотел и быть в единстве со всеми людьми, и желал им блага, вплоть до того, что отдал Себя за всех нас на смерть и страдание. Божественная Троица, в любви к Своему творению — миру и человеку, желала восстановления его разрушенного грехопадением естества, и человеческая воля Иисуса, несмотря на практически неизбежные для Него страдания, желала того же. Вопрос в том, желала ли по естеству или в свободном выборе. Я уже объяснял, что на этот счет существуют разные богословские мнения. Мне кажется, что позиция Максима Исповедника времени его «Диспута с Пирром» ближе к богословию Писания Нового Завета, нежели его более поздние утверждения, - Иисус воспринял в Себя всю полноту человеческой воли, в том числе и волю гномическую. Иисус выбирал свободно между благом и злом, и Его победа в том, что Он всегда выбирал благо. «То, что не воспринято, то не уврачевано», - говорил святитель Григорий Богослов.
Максим Исповедник, как мне уже приходилось объяснять, тонко различает две воли в самом человеке: волю естественную — природную и волю мудрую (гномическую). По природе человек хочет есть, спать, испытывает половое желание. В этих волениях самих по себе нет ничего дурного. Они естественны, а то, что естественно, то не стыдно. Стыдно такое осуществление желаний, которое наносит ущерб и самому человеку, и другим людям — скажем, обжорство, пьянство, принуждение к половым отношениям и т. д. Гномическая воля как раз выбирает путь осуществления воли физической — или греховный, или нейтральный, или благой. Голодный может укр