асть кусок хлеба, может заработать его честным трудом, а, заработав, может или утолить свой голод, или поделиться с другим голодным. Последнее будет актом любви — проявлением совершенства, воспроизведением в реальностях нашего мира межипостасных отношений Святой Троицы.
В знаменитом письме «кубикуларию Иоанну о любви» [396 c-d; 397 b-c] (около 626 года) Максим объясняет: «Любовь, увещевает сознательное устремление свободной воли (yvM^yv) следовать природе, ничуть не восставая против ее логоса, согласно которому мы можем обрести с Богом и другими людьми одну волю (уушщу) и одно желание (веХу^а), как имеем уже одну природу (с Богом через Христа и с людьми. — А. 3.), и не иметь никакого с Богом и друг с другом расхождения (^laaraaiv), если изберем себе за основу закон благодати, по которому сознательно (yvw^iKwq) возобновим в себе закон природы. Невозможно же, чтобы могли сойтись в устремлении свободной воли люди, прежде не сочетавшиеся единомыслием Богу. Сотворенная человеком в себе свободной волей любовь к Богу боголюбивого соединяет с Богом и являет (аъофшуои&ау) Богом. Сын соединил с Собой по ипостаси нашу природу. став целиком ради нас (то есть по любви к людям. — А.3.) одним из нас и нам подобным человеком. вернул природе нашей нетронутые (грехом. — А.3.) силы, возобновив силу любви и соединив людей с Собой и друг с другом»[102].
У простого монаха монастыря святого Георгия в Кизике оказался несравненный дар понимания и объяснения простым языком высших богословских категорий Церкви. Потому он и восстал против императора и патриарха. И он, и папа Мартин были обвинены императором в ереси и, главное, в государственной измене. Папа, сосланный в Крым, умер там от голода в 655 году, а Максим, несколько раз судимый императором Константом II лично, был приговорен к бичеванию, отсечению языка и кисти правой руки и ссылке в Колхиду — самую глухую черноморскую провинцию империи. Там он и умер в 662 году.
Время было для Римской империи тяжелое. Все успехи Ираклия в войне с персами обратились в прах — арабы, только что приняв ислам, победоносно прошли и по персидским, и по римским землям. В 636 году византийская армия была разбита арабами на Ярмуке в Палестине, в 640-642 годах пал Египет, в 659 году, разгромив роме- ев под Кесарией, арабы вторглись в Малую Азию и подступили к Константинополю. Над империей нависла смертельная опасность. Видимо, это до крайности ожесточило нравы — византийское общество переживало политическую истерию. Отсюда и жестокость расправы с Максимом и папой Мартином.
Церковь нашла в себе силы выправить крен мо- нофелитства. Это учение было осуждено на Шестом Вселенском Соборе в Константинополе в 680-681 годах, а на Седьмом Соборе, через сто лет, в 787 году с Максима, его верных учеников и папы Мартина были сняты и политические обвинения. Учение о двух волях во Христе — Божественной и человеческой утвердилось и на Западе, и в Константинополе. Только Восточные Церкви его не приняли и, хотя и с оговорками, продолжают настаивать на единой Богочеловеческой воле Иисуса Христа.
Итак, Церковь исповедала, что во Христе две природы, две воли-желания (векщ^а), но одна личность. Это так, но, по моему убеждению, только потому, что Христос повинуется Своему Божественному Отцу и повинуется Своему Божественному естеству, сущность которого составляет любовь. Если бы Он по Своей свободной человеческой воле (гномической) сказал, что Он не будет слушаться Небесного Отца, не будет следовать сущности Божественной любви, а будет делать то, что Ему эгоистически приятно Самому, то, безусловно, произошло бы расторжение природ, противоборство воль и раскол единой ипостаси. И опять был бы совершен грех, произошло бы то, что произошло с Адамом и Евой. Но этого не произошло, Иисус сохранил Свою ипостась единой, а человеческую волю свободно подчинил Божественной, и именно из-за этого у нас есть возможность, как считают христиане, войти в Его Божественное естество, из падшего человека стать богом.
Когда мы без стилизаций и благочестивого умалчивания, но честно и корректно изучаем становление христианских догматов в контексте живого исторического процесса, мы не можем не поражаться тому, о чем для своей сферы творчества прекрасно сказала Анна Ахматова: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда.» (Тайны ремесла, 1936 год): столкновения честолюбий, вла- столюбий, алчности; чистосердечные заблуждения, а порой и сознательные извращения истины, вызванные далекими от искания правды политическими интересами; неудачные переводы терминов и определений, хамская грубость и вопиющее невежество, трусость и ложь, а среди всего этого — редкие, как бриллианты в тоннах глины, настоящие прозрения, да еще отстаиваемые с твердостью и даже с готовностью на жертвенный подвиг. Ересиархи оказываются далеко не всегда коварными волками и служителями диа- вола. Часто они искренне искали истину и искренне заблуждались. Столпы правоверия порой вовсе не были подвижниками без страха и упрека. Как и любая история падшего человечества, история Вселенских Соборов, что прекрасно показал Антон Владимирович Карташев, и не только он, скорее удручает, чем восхищает. И в этом «соре» страстей и в редкой для нашего мира чистоте ума и души, шаг за шагом, от Собора к Собору, с частыми отступлениями в ошибки, выкристаллизовывалось христианское богословие.
Для христианина правильное тринитарное и христоло- гическое богословие — это не творение истины, а ее высвечивание, обнаружение. Отношения Лиц Святой Троицы, отношения природ, ипостасей и воль во Христе ни на иоту не меняются в зависимости от тех или иных решений Соборов. Соборы и отцы Церкви только в большей или меньшей степени прозревают объективную реальность Божественного и человеческого, в той степени, в какой эту реальность соблаговолил раскрыть для нашего обо- жения Сам Бог, являя тем полноту Своей любви к людям.
Для адептов веры богословие в чем-то сродни естественным и точным наукам. Законы природы и математические теоремы не меняются, если они познаны человеком. Они всегда равны себе. 1+2 = 3 вне зависимости от того, умеем мы считать или нет, находимся мы на Земле или в иной Галактике. Но человек, познав законы природы, может использовать их с пользой для себя, а познав неверно, ошибившись, может навредить себе.
У древних греков была поговорка: «Не стремись стать Зевсом, смертный должен иметь смертные мысли». Это — одно виденье отношений между человеком и Богом. Совершенно противоположное отношение осознали их потомки в христианском богословии: «Человек должен стремиться стать богом, смертный должен иметь мысль — как достичь бессмертия». Тринитарное и христологиче- ское учение Церкви объясняло, что это возможно в принципе и указывало, как эту возможность осуществить.
Глава 8
Что есть человек
Родовое и индивидуальное
После решения двух главных вопросов, стоящих перед христианином, чающим обожения, — тринитарного, то есть о соотношении Лиц в Троице, и христологического, о соотношении природ и воль в личности Христа, возникает следующий вопрос. Это вопрос о том, что такое сам человек. Если со стороны Божества возможности соединения с Ним открыты, как человек может этим воспользоваться? Что такое человек?
В Греции, начиная с Сократа и Платона, доминировал платонический принцип идеи, эйдоса как божественного, потустороннего образа материального объекта. Сходные по смыслу слова \Ьёа и elboq — вид, качество, устройство, род, образ — Сократ и Платон стали использовать для обозначения божественного плана, проекта каждого рода вещей. Стараясь вернуть своих соотечественников Богу, Сократ выбирает очень понятный грекам образ. Если древние, по большей части земледельческие культуры Египта, Месопотамии, Ханаана, Библии использовали образы произрастания, смерти и возрождения растений («Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» [Ин. 12:24]), то ремесленная культура древнегреческого города легко усваивала категории замысла и воплощения. Мастер сначала должен представить себе сосуд, который он хочет вылепить на гончарном круге, а потом уже воплотить свое представление; скульптор сначала представляет себе статую, а потом, как говорил Микеланджело, берет кусок мрамора и отсекает все лишнее. Без представления образа вещи в уме создателя не может ничего быть им создано. Греку это было понятно. Статуи и амфоры не растут на грядках «сами собой» [ср.: Мк.4:28], но замысливаются мастером, а потом, с большим или меньшим умением, воплощаются им.
В божественном бытии, которое Платон именовал Гиперуранией, наднебесным миром, присутствуют образы родов всех земных вещей: людей, коней, родников, камней и т. п. И земные предметы суть явления этих образов. Как и софисты, Сократ и Платон перенесли свое внимание с размышления над внешним миром (что было присуще натурфилософам) на человека. Но если софисты считали любого конкретного человека равным самому себе, каков бы он ни был (таков его эйдос — характер), то Платон и Сократ утверждали для человека необходимость соответствия (или несоответствие) абсолютному божественному образу человека благого и прекрасного. Человек, имея свободную волю, может соответствовать, а может и не соответствовать божественной идее человека, может соответствовать ей в большей или меньшей степени, в то время как иные сущности, если в их судьбу не вмешивается человек, вполне соответствуют своей божественной идее. И в той степени, в какой человек не соответствовал абсолютному божественному плану, абсолютной идее человека, он не был человеком.
Именно в этом смысле следует понимать знаменитые слова Сократа во время прогулки с Федром по окрестностям Афин: «Я исследую самого себя: чудовище ли я, замысловатее и яростнее Тифона, или же я существо более кроткое и простое и хоть скромное, но по своей природе причастное какому-то божественном уделу?» [Платон. Федр, 229с-230а]. Тифон — страшное чудище, пораженное Аполлоном, на останках которого он воздвиг свое Дельфийское святилище, в котором и была начертана надпись «Познай самого себя». В силу своего божественного эйдоса, как и весь мир, человек причастен божественному уделу, но, как существо свободное, он может отступать от этого «удела» сколь угодно далеко, разрушая и себя, и мир вокруг и становясь «чудовищем яростнее Тифона». Бог прост. И человек в той мере, в какой он соответствует идее Бога, кроток и прост. А в той, в какой отступил от своей божественной природы, человекяро- стен и «замысловат».