Если и величайшим грешникам, много грешившим прежде против Бога, когда они потом уверуют, даруется отпущение грехов, и никому не возбраняется прощение и благодать, то тем более не должно возбранять это младенцу, который, едва родившись, ни в чем не согрешил, а только, произойдя по плоти от Адама, воспринял заразу древней смерти через самое рождение и который тем удобнее приступает к принятию отпущения грехов, что ему отпускаются не собственные, а чужие грехи» [Письмо 46].
Обратим внимание, что епископ Киприан вовсе не обсуждает вопрос, крестить или не крестить младенцев, он только возражает против перенесения в Церковь иудейского обычая восьмого дня (там обрезывать — здесь омывать от грехов). Крестить можно в любое время, утверждает святитель. Святитель Григорий Богослов призывал: «У тебя есть младенец? Не дай времени усилиться повреждению; пусть освящен будет в младенчестве и с юных ногтей посвящен Духу... Ибо лучше без сознания освя- титься, нежели умереть незапечатленным и несовершенным»[136]. А в 418 году Собор в Карфагене в 124-м правиле вовсе осудил тех, кто (в данном случае идет речь о последователях Пелагия) отвергает необходимость крещения «малых и новорожденных от материнской утробы детей», так как им не нужно еще очищаться от ими совершенных грехов, поскольку таких еще нет. Собор объясняет, что Крещение очищает их от того, «что они заняли от ветхого рождения».
Крещение младенцев в первоначальной Церкви происходило не потому, что младенец желал быть со Христом (он не мог еще иметь подобного желания), но потому, что этого желало сообщество верных христиан, в котором родился ребенок. Община давала ему как бы авансом пребывание в Царствии Божием и обещала делать все возможное, чтобы воспитать ребенка настоящим христианином. Отсюда и обычай восприемничества от купели. Родители могли быть еще очень молодыми, даже новоначальными христианами, но кто-то из уважаемых членов Собрания принимал на свои руки младенца, обещая, что позаботится о его христианском воспитании в Церкви. В нашей русской традиции такие восприемники называются крестными. В лучшем случае они дарят крестнику подарки на именины, но учат Царствию Божию крайне редко. А жаль.
Упраздняется ли свободная воля омываемого в купели младенца волей общины? Отнюдь нет. Христиане уверены, что человеку заведомо лучше быть в Царстве Божием, чем в уделе сатаны. Но если, повзрослев, человек решит порвать со Христом, он всегда сможет это сделать — «к свободе призваны вы, братия» [Гал. 5: 13].
Человек родился во Христе и стал в некотором смысле Христом. Потому что Иисус Христос — это не кто-то вне христиан; Иисус Христос — это Тот, кто в христианах. И более того, Иисус Христос действует здесь, на земле, через христиан. Они — Его руки, Его ноги, Его язык, Его глаза, Его тело — это христиане. А когда христиане плохи, то и мир Христов не строится. «Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет!» [1 Кор. 6: 15]. Поэтому Царство Божие может строиться в земном мире, но только тогда, когда христиане готовы это делать и делают, и идут путем Христовым.
«Каждая человеческая жизнь всегда может возобновиться во Христе, как бы ни была она отягчена грехами; человек всегда может отдать свою жизнь Христу, чтобы Он вернул ее Ему свободной и чистой. И это дело Христа простирается на все человечество за видимыми пределами Церкви. Всякая вера в торжество жизни над смертью, всякое предчувствие воскресения косвенно являются верой во Христа.»[137] и потому — прологом к купели омытия.
Тело Христово
Церковь — это Тело Христово, об этом прямо говорит апостол Павел. Учение о Церкви как о Теле Христовом — это учение апостола Павла. И все мы члены этого Тела, говорит он. Иисус Христос — глава, а мы члены единого Тела. И у нас разные функции в этом Теле, ведь и в обычном человеческом теле у разных органов разные функции. Но один орган не может жить без другого, и все тело всегда терпит ущерб, когда плохо функционирует какой-нибудь орган. Так же точно и Церковь, Тело Христово, — собрание, экклесия — функционирует хорошо, когда его органы функционируют хорошо [см.: 1 Кор. 12: 12-28].
А для чего она функционирует? Цель Церкви одна: привести людей к Богу. Всех. Но не просто привести к Богу, как детей приводят в школу, но привести так, чтобы все люди достигли обожения, чтобы все люди стали в Боге одно с Богом. Это — единственная цель Церкви. «Конечная цель Церкви — соединение каждой человеческой личности с Богом», — указывает Владимир Лосский[138]. Так же как в земном браке муж и жена становятся «одной плотью», не переставая каждый быть особой личностью, так же и в Церкви каждый христианин должен стать одним духом со Христом, не переставая при том быть собой. Именно в этом великая задача священной экклесии. «Мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его, подобно тому как оставляет человек отца своего и мать и прилепляется к жене своей, и становятся двое — одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви» [Еф. 5: 30—31][139].
«Церковь, — продолжает Владимир Лосский, — в собственном своем бытии как Невеста Христова представляет множество тварных ипостасей. Именно личность или, вернее, человеческие личности и суть ипостаси единой природы Церкви. Поэтому отцы в своих толкованиях на Песнь Песней видят в Невесте одновременно и эк- клесию, и каждую личность, соединяющуюся с Богом»[140].
Некоторые отцы говорили, что Церковь основана до создания мира и ради Церкви создан мир. Это очень глубокие и таинственные слова. Они предполагают, что человек, как Логос, как второе Лицо Троицы, существовал до мира, и мир создан как свободное поле деятельности многих этих божественных логосов. Вспомним то же Послание к Ефесянам апостола Павла: «Он (Бог Отец. — А.З.) избрал нас в Нем (во Христе. — А.З.) прежде создания мира» [Еф. 1: 4]. Но сатана вмешался, человек поддался ему, и вот теперь надо исправлять.
Мы знаем, что таинство Крещения (омытия) — это таинство, через которое человек входит в полноту Христа и становится одно с Ним. «Уже не я живу, но живет во мне Христос» [Гал. 2: 20], — говорит апостол Павел.
Практически то, что произошло в воплощении Иисуса в Деве Марии, происходит в каждом из нас в таинстве Крещения. А сошествие Святого Духа, которое знаменовалось в Пятидесятнице схождением как бы языков пламени на головы апостолов, для нас сейчас знаменуется печатью благовонного мира в таинстве Миропомазания.
Таким образом, человек входит в Тело Христово и в этом Теле пребывает. Но поскольку жизнь в Теле Христовом — это именно жизнь, а не умозрительный факт, поэтому за Омытием (Крещением) от прародительского греха и соединением очищенного человека с Богом в схождении на него Святого Духа, знаменуемом благовонным муром[141], происходит участие в Евхаристии. Как говорит об этом Сам Иисус: «Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. <...> Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь» [Ин. 6: 54-63]. То есть Церковь — это жизнь во Христе. Таинство Крещения — это таинство вхождения, таинство Миропомазания — это таинство усыновления, таинство Евхаристии — это таинство пребывания в Святой Троице, знамение того, что ты принадлежишь уже не этому падшему, но божественному миру. И поэтому, кстати, таинство Крещения, естественно, может совершаться для человека только один раз. Человек только один раз в жизни может креститься, если не случилась невольная ошибка. Со мной произошла такая ошибка: я не знал, что был крещен в раннем детстве, и крестился второй раз двадцати пяти лет. Такое прощается, если происходит по неведению[142]. Но в принципе человек единожды в жизни через таинство Крещения входит в Церковь. Можно быть во Христе, можно не быть во Христе. Волевым образом можно этот шаг совершить. Но нельзя несколько раз входить во Христа и выходить из Христа.
А вот таинство Евхаристии — это таинство пребывания, которое возобновляется. Есть немало людей, которые думают, что мы не можем удержать Святые Дары, и поэтому надо часто причащаться. Часто причащаться надо, но совершенно по другой причине. В принципе, предполагается, что мы удерживаем Дары на всю жизнь и придем с ними в вечность. Нам все дано в таинстве Крещения. Уже сатана над нами не властвует. Поэтому он нас принудить ко греху не может, но мы по своей воле, как Адам в раю, можем к нему вернуться.
Христиане уже в Царстве Божием, и им даются чрезвычайные силы, огромные возможности, каждому свои. Вы знаете, что в первые века христиане имели невероятные дары, вплоть до того, что они переносили ужасные мучения, не испытывая великих страданий. Исаак Сирин рассказывает со слов выживших мучеников, что только в первый момент им было и страшно, и больно, а потом явился ангел, укреплявший их, и они уже не чувствовали страданий[143]. Невероятные дары — и дары проповеди, и дары исцелений. И это никуда не делось, это как было, так и осталось, все зависит только от ревности веры. Так что предполагается, что дары Божии — навсегда.
Но в этой жизни христианин должен постоянно не то что подпитываться (это плохое, неточное слово), он должен знаменовать свое пребывание во Христе. И поэтому Евхаристия — это обязательно коллективное (кон- грегационное) священнодействие. Это, кстати, забыто Католической Церковью, где священник может совершать Евхаристию для себя — у католиков есть частные Евхаристии, и священник там может совершать много Евхаристий в день. Православная Церковь этого не признает в принципе. Священник не может один совершать Евхаристию — обязательно должны быть другие люди, и не может служить более одной Евхаристии в день. Почему? Потому что Евхаристия — это таинство любви. То, что ты любишь сам себя, в этом большого чуда нет: каждый любит сам себя, и грешники любят сами себя даже больше, чем праведники. Речь же идет о том, что «возлюбим друг друга». Евхаристия — это таинство любви, где многие собрались воедино, чтобы единомыслен- но исповедовать Святую Троицу и соединяться во образ Ее. А день — образ века, полноты вневременного бытия, в котором человек или в Боге, или вне Его. Совершая Евхаристию, христиане вступают во Христе в божественное бытие и пребывают в Нем. Второй раз совершать в один день Евхаристию тому же человеку и бессмысленно, и, для символического православного сознания, даже кощунственно.