Что касается «числа зверя» 666, то расшифровка этого числа давным-давно известна: это всего-навсего записанные еврейскими буквами титул и имя римского императора «Cesar Neron» и пересчет букв в суммарных цифровых эквивалентах. Более того, в некоторых вариантах ранних апокалипсисов употребляется другая цифра — 616. Это то же самое число, только имя императора дается в именительном падеже — «Cesar Nero». Вот и все. Но речь идет именно о еврейском алфавите, а не греческом. Так что указание Апокалипсиса — «кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое» [Откр. 13:18] — исполнимо.
Почему? Потому что в то время, когда Иоанн писал свое Откровение, парадигмальными гонениями на христиан оставались гонения Нерона. Текст записывался, по всей видимости, в самом начале правления Диоклетиана, когда преследования христиан еще только возобновлялись и не достигли полного размаха. Гонения же Нерона на христиан, о которых вы можете прочесть в романе «Камо грядеши» Генрика Сенкевича, были страшными. Таких ужасных гонений ни до, ни после до конца I века больше не было. Поэтому так же, как мы сейчас говорим «ну, это прямо 37-й год», имея в виду, что это страшные репрессии 1937 года (хотя мы знаем, что на самом деле были и другие, но вот так в сознании осталось), так и тогда люди упоминали время Нерона. Цезарь Нерон ко времени написания Откровения был давно мертв. Разве этого не знал Иоанн Богослов? Да, конечно, отлично знал. Но он, видимо, подразумевал две цели. Во-первых, среди народов Римской империи очень многие жалели о гибели Нерона, и распространился слух, что Нерон на самом деле не покончил самоубийством, а бежал на Восток и придет во главе парфянских войск освобождать свой престол. Еще время для этого не истекло, он был бы старым в 95 году, но он еще мог быть жив. Поэтому, как бы отвечая на эти ожидания, Иоанн Богослов говорит о страшной апокалипсической коннице с львиными головами [Откр. 9:17]. Парфянской кавалерии боялись в Риме. А другая задача — это предупреждение: да, Нерон мертв, он покончил самоубийством, его нет. Но еще будут такие же нероны — жесточайшие гонители христиан, поскольку этот пораженный себялюбием мир восставал и будет восставать на Христа и на Его Церковь. И вы догадываетесь, что такие нероны совсем недалеко отстоят по времени и по месту от нас с вами. Это гонители Церкви, в тысячи раз страшнейшие Нерона Римского, — Владимир Ленин и Иосиф Сталин.
Автор и первые читатели Откровения думали, что апокалипсические явления надо ожидать вскоре. «Дети!
последнее время!» [1 Ин. 2: 18] — восклицает Иоанн Богослов в одном из своих посланий. «Свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро! Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!» [Откр. 22: 20] — этими словами заканчивается Апокалипсис. То есть скоро, вот-вот все предреченное наступит. Апостол Павел говорит, что Иисус Христос скоро придет, и многие из христиан Его встретят живыми, хотя некоторые уже и умрут к тому времени: «Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем» [1Фес. 4: 17]. То есть христианская община первого века, или первых двух веков, или, может быть, даже первых трех веков жила ощущением, что вот- вот, «при дверях», что совсем скоро закончится какая-то непонятная маленькая интермедия между Вознесением и Вторым пришествием. Но мы видим, что эта «интермедия» затянулась по нашему, по человеческому исчислению на два тысячелетия. И в общем-то конца не видно. Не раз в истории человечества были страшные явления — нашествия жестоких завоевателей, крах цивилизации, смертоносные эпидемии, которые принимали за последние времена, но потом жизнь выравнивалась, начиналась снова. Христианская цивилизация вновь отстраивалась веками, чтобы потом вновь сорваться, казалось бы, в бездну Апокалипсиса, но всегда пока удерживалась от полной гибели и возрождалась на этой далеко еще не преображенной земле. Мы не знаем тайну — когда это будет.
Отец Александр Мень в своей переписке с униатским священником отцом Всеволодом Рошко несколько раз говорит одно и то же (видимо, для него это очень важная мысль): «История Церкви только началась».
А в самой последней перед гибелью лекции, прочитанной 8 сентября 1990 года, он говорил: «История христианства только начинается». По словам о. Александра, все Средневековье — это только эмбрион христианства. И в некотором смысле нельзя с ним не согласиться. Хотя, конечно, в Средние века и на Западе, и на Востоке были великие богословы, но в целом уровень веры Церкви был таков, что если это есть высшее состояние веры, то почти зря приходил Христос. То есть на самом деле нам намного глубже надо пережить не только Откровение Иоанна Богослова, но и все откровение Церкви, всю тайну и глубину христианства. Это одна позиция.
Другая позиция — мы всегда стоим на грани, помня и переживая, что конец мира может быть завтра, может быть сегодня ночью. Никто не знает, когда это будет. И Иисус прямо говорит ученикам: «не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» [Деян. 1: 7]. «О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» [Мк. 13: 32]. Сын, посланный Отцом, сделал все, что мог, — Он исполнил Его волю, Он открыл возможность спасения для каждого. Но когда эту нить мира прервет Отец... Кто может знать это? Из какой мозаики миллиардов человеческих воль складывается тот узор, который побуждает Творца мира удерживать мир от гибели или отнять Свою хранящую мир руку? У мира, так же как и у отдельного человека, есть две точки, в которых он не властен: это точка сотворения мира и точка его завершения.
Но здесь есть еще один важный аспект. Апостол Иоанн, да и Сам Спаситель, говорят о катастрофическом и трагическом конце мира: когда большинство людей отвернется от Бога, и наступит почти полная апо- стасия. «По причине беззакония во многих оскудеет любовь» [Мф. 24: 12] — какие страшные слова... Христос наедине четырем ученикам около Иерусалима рассказывал о признаках конца мира, эти знания хотя бы отчасти просочились и стали достоянием Церкви и отобразились в Евангелии, например в так называемом «малом Апокалипсисе Марка» [Мк. 13: 1-37].
Но тем не менее в Евангелиях есть и совершенно другие образы. «Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» [Лк. 17: 20-21], — учит Иисус. Это сказано не только в том смысле, что мы сами выбираем, кто в нас царит — Господь или мы сами. Это еще имеет и другой смысл: судьба прихода Царствия Божиего, того или иного конца мира, катастрофического или не катастрофического, она внутри нас есть. Здесь никакая социология не работает, как и в древнем споре Авраама с Богом о судьбе Содома [Быт. 18: 23-32]. Настоящих праведников, живущих в Боге людей, может быть немного, но благодаря им мир будет меняться иначе, чем катастрофически. Церковь может распространяться и мирно, потому что все в ней есть: и Христос, и таинства, и многовековая традиция праведности, пусть скрытая подлакированными официальными историями Церкви, но — есть.
Катастрофа совершенно не обязательна. Это только наш личный выбор. Может быть и другой путь. И поэтому Иисус соединяет триумф Церкви не только с катастрофическими событиями — огнем, голодом, и мором, а уподобляет его и тихому ростку, который прорастает из земли. Подобно тому как человек бросает семя и не видит, как оно растет, а оно растет, так же растет и будущий мир, будущий эон, Царствие вечное [см.: Мк. 4: 26-29].
Об этом очень хорошо написал буквально накануне войны один из замечательных наших богословов-мирян
Георгий Петрович Федотов в своем произведении «Эсхатология культуры». «Обе эти концепции конца (то есть катастрофическая и мирная. —А.З.) одинаково возможны, если не одинаково вероятны. Пусть историческая вероятность (как кажется сейчас многим) — за пессимистическим прозрением Апокалипсиса (это он пишет накануне Второй Мировой войны. —А. З.). Но надежда и любовь влекут нас к другой концепции. Во всяком случае, раз увидев ее, от нее нельзя отвратиться. Только она дает возможность сказать от всего сердца: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» Иначе эта молитва не будет свободна от злорадства или сердечной узости (если бы мы призывали Иисуса, чтобы страдали если не мы — если мы считаем себя святыми, что тоже, надо сказать, большое превознесение, — то наши близкие. Мы хотим с кем-то свести счеты, может быть, путем Апокалипсиса. — А.З.). Недаром уже со II века Церковь молилась de mora finis — об отдалении конца (помните на ектенье: «кончина безболезненна, непостыдна, мирна». — А.З.). В этом сказалось не падение веры, а возрастание любви. Любви и ответственности за весь погибающий мир. Церковь — уже не только отбор мучеников и девственников, но в потенции — все Божие человечество»[181]. Вот так замечательно пишет об этом один из умнейших русских богословов.
Я думаю, что каждый христианин прекрасно осознает, что катастрофический конец мира очень возможен. И сполохи страшных войн, и Второй Мировой войны, и того, что происходит сейчас, нам говорят о том, что вот-вот, и конец уже наступает. И ад может начаться еще на земле, мы знаем это и по тем людям, которые вели, скажем, неправильный образ жизни: мы видим, что они еще даже физически не умерли, но уже находятся в муках ада, страдают от адских мук, еще живя на земле. Так же и мир на самом деле страдает от адских мук. Но человек может вокруг себя создавать и знамения рая, как создавали в своих жалких кельях и хижинах святые. Все зависит от нас.
И мы в своих делах, в своих семьях, в своих общинах, в своих государствах, в конечном счете — во всем мире, мы можем предложить миру другой путь — не путь катастрофы, а путь неприметного прорастания добра, не ад, а Царство Божие, не только на небе, но и на земле, по слову молитвы Господней. И чем нас меньше, тем больше должно быть наше усилие к миру и благу. И Господь будет с нами, потому что Господь — это Господь любви, и Он не желает никому погибнуть. Он желает «всем спастись и в разум истины прийти», а Он и есть Истина. И если Он желает