[72] в середине 20-х годов прошлого века. Время было нелегкое, но ни «неправильное социальное происхождение», ни обвинения в «космополитизме», идеализме, антимарксизме (каждое из которых тогда могло стоить свободы, а то и жизни) не помешали ему создать выдающиеся труды, получившие мировое признание. Его самой знаменитой работой стала «Морфология сказки», где Пропп выстраивает общую структуру всех волшебных сказок и демонстрирует ее настолько наглядно, что это представляется самоочевидным: это же просто бросается в глаза! Прочитав Проппа, дальше в любой сказке – русской, французской, китайской, да какой угодно – видишь найденную им структуру.
Он сформулировал 31 функцию, формирующую сказочный сюжет. При этом какие-то ученые дальше могут говорить: нет, надо вот эти две функции объединить, а эти добавить, но сама мысль о том, что сюжет волшебной сказки разбивается на некоторое количество функциональных элементов – борьба, или тяжелые задания, или похищение, появление волшебного помощника и так далее – и то, что эти функции находятся в совершенно определенном порядке, не оставляет ни малейших сомнений. Не всегда все эти функции обязательно проявлены в одном сказочном сюжете, какая-то часть из них может просто отсутствовать. Но вот эта общая железная структура, которая держит все элементы и движет фабулу волшебной сказки, – она безусловно существует. Не могут какие-то функции быть раньше других, что-то может быть опущено, но логика сюжета просто не позволяет менять их местами.
Кроме того, он выявил в волшебных сказках семь типов героев. В литературной сказке может появляться огромное количество персонажей второстепенных, третьестепенных, периферийных, а вот в мире волшебной фольклорной сказки практически больше никого не будет. Там, скорее всего, у героя не будет соседа из соседней хаты, и если в конце происходит пир, то не будут описывать гостя на этом пиру, а действовать будут лишь семь обязательных типов. Здесь будет герой – это может быть Иванушка-дурачок, или Иван-царевич, или падчерица, но это будет герой (1), который отправляется в путь. Это будет его антагонист (2), противник, главный враг, чудище, которое похитит царевну, или мачеха, которая хочет погубить падчерицу, – иначе говоря, вредитель. Иногда может еще появиться ложный герой (3), то есть тот, кто прикидывается героем – старшие братья, которые делают вид, что подвиг совершили они, а не Иванушка, и пытаются присвоить себе его награду. В конце концов ложный герой всегда будет разоблачен, осужден, и истинный герой восторжествует. Дальше, как мы знаем, когда герой или героиня отправляется в путь со своим каким-то невероятно сложным заданием – принести Жар-птицу, спасти царевну, добыть молодильные яблоки, – ему встречается даритель (4), который что-то ему преподносит. Это может быть отец или мать, которые из могилы, из другого мира что-то дарят: скажем, отец, который из могилы дарит герою коня, – распространенный сюжет русских народных сказок. Или же может встретиться кто-то по дороге, кто подарит волшебный клубочек, посох, опять же волшебного коня или что-то еще. Дальше. Следующий необходимый персонаж – это помощник (5). И если даритель может просто ненадолго возникнуть, почему-то дать герою какой-то волшебный предмет и больше вообще не появляться, то помощник будет с ним, будет ему помогать большую часть пути, как серый волк, который перенесет его куда-то, или (лучше всего это видно в литературной сказке) как Конек-Горбунок, который будет выполнять очень многие задачи. Нередко такой помощник действует вместо героя, и это тоже интересный ход: герой получает какое-то непосильное и жуткое задание, а выполняет его, в общем, помощник. При этом и даритель, и помощник могут быть волшебными существами, как, например, та же Баба-яга. Мы привыкли, что Баба Яга – пугающая, отталкивающая старуха, которая ест детей, но на самом-то деле она прежде всего как раз помощница: именно она пропускает Ивана в волшебный лес и обычно еще дает ценные указания, а иногда и какие-то волшебные вещи (подробнее об этом – в лекции о загробном мире). Необходим в волшебной сказке отправитель (6) – тот, кто отправляет героя или героиню в дальний путь. Так, мачеха выполняет функцию отправителя, когда выгоняет падчерицу из дому. Она может оказаться одновременно антагонистом, но скорее она отправитель. Как и царь, который посылает Иванушку за Жар-птицей, как и любая фигура наделенного властью другого, кто отправляет – может быть, выгоняя, может быть, давая тяжкое задание, – но отправляет героя куда-то далеко. Ну и наконец еще один значимый персонаж – царевна (7). Понятно, что она не обязательно именно царевна, именно царская дочь, это может быть какая-нибудь Василиса Премудрая, но, во всяком случае, это тот персонаж, из-за которого все происходит, на котором потом, скорее всего, женится герой. Ясно, что этот персонаж тоже может существовать в разных ипостасях, в разных вариантах, но вот это те семь персонажей, благодаря которым, по словам Проппа, волшебная сказка одновременно невероятно однообразна и невероятно разнообразна.
Сегодня «Морфология сказки» Проппа – это абсолютно классическая работа, на которой основываются практически все исследования феномена сказки. Но из нашей сегодняшней эпохи трудно вообразить, как без компьютера, без баз данных, имея из всех инструментов только собственную голову, бумагу и ручку, Пропп все это описал. Вот все эти тысячи сказок, немыслимый массив данных он обработал, структурировал, обдумал и понял, как они устроены, выявил эти функции и этих героев. Как, как было разглядеть впервые, что Иван-царевич, Иванушка-дурачок, падчерица, еще миллион каких-то разных героев – это все один тип персонажа?! Что Баба-яга или ежик, который встречается героине, и яблонька, которая говорит: «Съешь мое яблочко», и только тогда помогает, или какие-нибудь трое из ларца, одинаковых с лица – весь этот сонм совершенно фантастических персонажей, появляющихся в сказке, – это все укладывается в амплуа помощника или дарителя. В этой невероятной четкости и ясности научного обобщения, в совершенстве этой структуры определенно есть своего рода волшебство.
Пропп очень интересно рассуждал о том, что такое волшебная сказка, потому что здесь как раз особой четкости нет, и видно, что это его, как человека очень рационального и любящего ясность, раздражает. Он пишет, что волшебная сказка – это сказка о волшебстве. Это что такое? Как это понять? А вот есть сказки о животных, говорит он. Хорошо, а вот сказка о рыбаке и рыбке – это волшебная сказка или сказка о животных? А волк и семеро козлят, вот это что? Там тоже видна эта структура: дети попадают в беду, потом обнаруживают вредителя, волка, и гибнут, ну иногда в каких-то вариантах дети или оживают, или просто мстят вредителю. Это что – сказка о животных или волшебная сказка? И вот он дает два очень интересных определения того, что он понимал под волшебной сказкой. И в этих определениях совершенно нет слов о каких-то волшебных предметах – волшебных палочках, ковре-самолете, скатерти-самобранке; он пишет: «Морфологически волшебной сказкой может быть названо всякое развитие от вредительства или недостачи через промежуточные функции к свадьбе или другим функциям, использованным в качестве развязки. Конечными функциями иногда являются награждение, добыча или вообще ликвидация беды, спасение от погони и т. д.»[73]. Иными словами, по Проппу, изначально первый толчок развитию сюжета дает какая-то происходящая беда. Причем сначала как раз описывается, может быть даже преувеличенно, как хорошо живет эта семья, как прекрасно устроены родители, дети или там дед да баба, или муж с женой, но на самом деле над самым их благополучием неприметно реет какая-то беда, какое-то несчастье, – и вот уже кого-то похищают, или кто-то умирает, или начинается страшный голод, или еще что-то, и таким образом запускается сюжет. И вот другое, значит, его определение: «Волшебные сказки можно бы назвать сказками, подчиненными семиперсонажной схеме. Это термин очень точный, но очень неудобный. Если определять этот класс сказок с точки зрения исторической, то они заслуживают старинное, ныне отброшенное название мифических сказок»[74]. То есть он настаивает на том, что сказка выросла из мифа, и, что особенно важно для Проппа, он считает, что она выросла из разных обрядов и ритуалов. Прежде всего это обряды инициации, то есть посвящения юношей, после которых они становятся взрослыми, их начинают считать взрослыми. И кроме того, это связь сказок с представлениями о жизни и смерти. Причем, изучая сказку, он опирается прежде всего на русский фольклор, а параллели находит абсолютно по всему миру. Итак, что здесь происходит? Некое вредительство, некое несчастье, которое гонит героя в путь. Здесь мы видим параллель с обрядом инициации, когда мальчики уходили из деревни, зная, что они идут на очень тяжелые испытания. Герой тоже идет навстречу испытанию, понимая, ну для начала, что он обречен. А что происходило с юношами племени во время инициации? Они попадали в лес, где подвергались более или менее ужасающим мучениям. Тяжесть этих испытаний у разных народов и в разные времена была различна, бывали и такие, в которых довольно большая часть молодых людей попросту не выживала и погибала, не вынеся этих обрядов. Но параллельно в ходе этого страшного посвящения им сообщали какие-то части древних мифов, которые им уже теперь можно было знать (об этом особенно подробно шла речь в лекции об австралийцах). Общим для этих обрядов по всему миру было то, что у прошедших обряд инициации на теле оставляли некий знак – татуировку, шрам, отрезанную прядь волос[75].
Куда отправляется смертный герой на поиски Кощея Бессмертного? Герой, конечно, думает, что он идет на гибель. Падчерицу выгоняют в зимний лес – конечно, она обречена замерзнуть. Но оказывается, что гибели можно избежать, если будет соблюден целый ряд правил.