Къ «законцу» относились именно какъ къ переплетенной въ корешокъ книжкѣ, съ извѣстнымъ числомъ страницъ, которыя нужно было зубрить и за незнаніе которыхъ приходилось сидѣть безъ обѣда и даже подвергнуть свое тѣло сквернымъ суботнимъ экзекуціямъ.
Благія намѣренія составителей програмъ, включающихъ законъ Божій всюду и всегда, не привеля, какъ мы всѣ знаемъ, ни къ чему доброму. Религіозность нашего образованнаго класса, «зубрившаго законецъ» во всѣхъ его видахъ и на всѣхъ ступеняхъ своего ученія, до такой степени ничтожна, что въ этомъ отношеніи мы стоимъ несравненно ниже всѣхъ народовъ Европы и образованной Америки. Кажется, опытъ былъ достаточно полонъ и достаточно поучителенъ.
Кажется, есть слишкомъ серьезныя основанія усумниться въ пользѣ «зубренія законца» младенцами и юношами, мальчиками и дѣвочками, и сознать, что наша установившаяся система преподаванія закона Божія страдаетъ глубокими внутренными недостатками.
Если столяры и сапожники нерѣдко дѣлаютъ изъ своихъ учениковъ дѣльныхъ мастеровъ, помощью колотушекъ и дранья волосъ, никогда не совѣтуясь съ ихъ собственною волею и вкусами, ломая ихъ поперекъ, въ случаѣ сопротивленія, то не нужно забывать, что тутъ дѣло идетъ не о внутреннемъ развитіи духа, а o механической сноровкѣ рукъ, которая пріобрѣтается однимъ частымъ упражненіемъ, будетъ ли оно добровольное или насильственное, — все равно. Но религіозное настроеніе человѣка, но нравственныя стремленія его можно вызвать только единственнымъ путемъ воздѣйствія на свободную душу человѣка, возбудивъ искреннюю жизнь его сердца.
Отвѣты уроковъ, баллы, наказанія, переводы изъ класса въ классъ, выдача дипломовъ и признаніе служебныхъ правъ, — все это средства внѣшняго принужденія и насилія, совершенно чуждыя цѣлямъ и интересамъ религіозной нравственности, препятствующія, но не способствующія ей, искажающія ея характеръ и убивающія ея будущность.
Если ученіе закону Божію должно происходить путемъ устрашенія и взысканія, то въ такомъ случаѣ вообще слѣдовало бы всѣхъ вѣрующихъ сгонять въ церкви по приказамъ власти, подвергать отвѣтственности отсутствующихъ и предписать каждому молящемуся обязательное число крестныхъ знаменій, вздоховъ и колѣнопреклоненій. Во многихъ учебныхъ заведеніяхъ почти уже достигли этой механизація религіозныхъ упражненій, и посѣщеніе воспитанниками церкви, какъ по пріемамъ, такъ и по связаннымъ съ нимъ требованіямъ, весьма мало отличается отъ упражненій въ маршировкѣ и военныхъ артикулахъ всякаго рода. По нашему мнѣнію, это низведеніе религіи до степени какой нибудь географіи или французскаго языка и примѣненіе къ ея изученію всѣхъ мѣръ, употребляемыхъ при обязательномъ изученіи наукъ, искуствъ и ремеслъ, эта замѣна свободныхъ влеченій души человѣческой къ Божеству принудительными церковными парадами, — убиваетъ религію въ самомъ корнѣ, и притомъ гораздо вѣрнѣе, чѣмъ всякій атеизмъ, всякое свободомысліе философовъ. Можно ли удивляться, что наше общество совершенно лишено религіознаго чувства, когда все воспитаніе нашего дѣтства и юношества, съ какихъ уже поръ основано на системѣ лицемѣрія и насильственности въ самыхъ глубокихъ вопросахъ сердца и духа.
Казенный характеръ религіи въ воспитаніи дѣтей невольно отражается и на позднѣйшихъ отношеніяхъ къ ней взрослыхъ людей. И тамъ религія продолжаетъ только стѣснять человѣка извѣстными формальными требованіями, какъ своего рода административное вѣдомство, необходимое при рожденіяхъ, женитьбахъ и даже смерти.
Послѣ вопроса: «какъ васъ зовутъ?» судъ обязанъ предложить вопросъ: «бываешь ли у исповѣди и причастія?»
Безъ исповѣди и причастія, человѣкъ можетъ быть устраненъ отъ свидѣтельскихъ показаній. Безъ исповѣди и причастія человѣка не станутъ вѣнчать. Безъ исповѣди и причастія человѣка не станутъ терпѣть на службѣ.
Я понимаю, что безъ исповѣди и причастія человѣкъ можетъ быть исключенъ изъ союза вѣрующихъ, изъ своей церкви. Но допустить вмѣшательство въ этотъ вопросъ сердечныхъ вѣрованій гражданскаго судью или административнаго начальника, это значитъ, религію обратить въ казенную службу, Бога замѣнить чиновникомъ.
Наше духовенство, пріученное держаться въ преподаваніи и въ своихъ отношеніяхъ къ юношеству на почвѣ формальныхъ требованій, остается такимъ и относительно взрослаго общества.
У насъ священникъ немыслимъ какъ наставникъ, совѣтникъ и утѣшитель семьи въ ея затрудненіяхъ и горѣ, и вообще во всѣхъ случаяхъ ея внутренней духовной жизни, какимъ несомнѣнно являются священники многихъ другихъ европейскихъ обществъ. Это понятно потому, что само духовенство наше лишено религіозно-нравственнаго воспитанія, а получаетъ такое же формальное знакомство съ истинами вѣры и всѣмъ вообще міромъ религіи, Какое получаетъ въ болѣе слабой степени наше свѣтское юношество.
Кому нечего дать, тому нечѣмъ дѣлиться съ другими. Укоренившееся неуваженіе нашего общества съ духовному сословію, униженное и безвліятельное положеніе его, совершенно объясняются этимъ направленіемъ дѣятельности и этимъ характеромъ воспитанія нашихъ священниковъ. Они являются не пастырями душъ, не учителями народа, а мелкими чиновниками церковнаго вѣдомства, въ услугѣ которыхъ неособенно нуждается властное сословіе дворянъ и бюрократіи, но которые, подобно становымъ приставамъ и волостнымъ старшинамъ, могутъ держать въ нѣкоторой зависимости мелкій деревенскій людъ и извѣстнымъ образомъ эксплуатировать его въ свою пользу.
Такое положеніе вещей не должно быть и не можетъ быть терпимо, и мнѣ кажется, что духовенству, болѣе чѣмъ кому нибудь, слѣдуетъ освѣтить этотъ вопросъ съ самою широкою откровенностью, чтобы приложить затѣмъ энергическія усилія къ своему нравственному возрожденію.
Продолжать же наше лицемѣрно-благоговѣйное молчаніе относительно такого кореннаго вопроса народной будущности — все равно, что идти въ пропасть съ завязавными глазами. Европа и Америка, кажется, ясно доказываютъ намъ, что новое время вызываетъ изъ нѣдръ обществъ такія грозныя, до сихъ поръ дремавшія въ немъ стихіи себялюбія и жадности, которыя разорвутъ въ клочки, растащатъ по косточкамъ весь выработанный вѣками нравственный міръ нашъ, если не встрѣтятъ могущаго противовѣса въ другихъ, болѣе человѣчныхъ, болѣе общественныхъ началахъ нашей жизни, популярнымъ выраженіемъ которыхъ служитъ система христіанской нравственности.
Мы уже испытали въ два послѣдніе года, до степени какого звѣрства и полнаго уничтоженія человѣчества доходятъ инстинкты озлобленнаго себялюбія, когда они работаютъ въ средѣ, недающей имъ отпора въ твердо установленныхъ привычкахъ и убѣжденіяхъ религіозно-нравственной жизни.
При отсутствіи этихъ истинныхъ консервативныхъ началъ, въ благородномъ смыслѣ этого слова, сила, самая ничтожная по размѣрамъ и самаго низшаго разбора по своему качеству, можетъ, какъ показалъ опытъ, принимать видъ чего-то грознаго и непобѣдимаго.
Но эта мнимая грозность и непобѣдимость, въ сущности, есть только наша собственная нравственная ничтожность, наша неспособность дать отпоръ чему бы то ни было, что само заявляетъ себя силою и беретъ на себя руководство нашими судьбами и нашею волею.
Въ подобной нравственной простотѣ возможны самыя дикія, самыя невообразимыя явленія, разъ только нарушается рутина патріархальныхъ привыченъ и взглядовъ и личность человѣка пріобрѣтаетъ смѣлость почина, которою она не пользовалась прежде.
Общество, безъ органическихъ нравственныхъ уставовъ, лишенное внутри себя твердой духовной структуры, есть страдательная масса, подобная водамъ моря или горамъ песку, которыми можетъ по произволу ворочать то одинъ, то другой вѣтеръ. Движенія этихъ массъ могутъ быть ужасны, ничѣмъ неотвратимы, но онѣ всегда безсмысленны и почти всегда гибельны.
Мексика и нѣкоторыя другія страны центральной и южной Америки представляются намъ нагляднымъ образцомъ того критическаго и безвыходнаго состояніи обществъ, въ которое онѣ впадаютъ при отсутствіи внутреннихъ нравственныхъ основъ жизни, замѣняемыхъ внѣшнею религіозною образностью и офиціальнымъ лицемѣріемъ.
При этихъ условіяхъ ничто не въ состояніи обуздать разнузданное себялюбіе человѣка-звѣря, ничто не въ силахъ поставить надежную плотину противъ неистово напирающихъ, прибывающихъ все выше и все ближе угрожающихъ водъ разлива дикихъ людскихъ страстей…..
Всего страшнѣе, если такимъ нравственнымъ хаосомъ, такою безсмысленною борьбою первобытныхъ духовныхъ атомовъ, непримиренныхъ другъ съ другомъ и не организовавшихся ни въ какое стройное цѣлое, замѣнится теперешнее полудикое міросозерцаніе простаго народа.
Что это міросозцаніе не можетъ остаться «на вѣки нерушимымъ», объ этомъ и говорить нечего. Оно уже и теперь во многихъ отношеніяхъ расшатано, во многихъ мѣстахъ получило трещины и пробоины. Уже мы видимъ зарожденіе на нашихъ глазахъ новаго типа дикаря, не вѣрующаго въ патріархальныя системы нравственности и открыто смѣющагося надъ ними. Это существа съ предпріимчивымъ и разсчетливымъ мозгомъ человѣка, съ безчувственно алчнымъ сердцемъ шакала; онѣ ужаснѣе и отвратительнѣе всякаго звѣря.
Перешагнуть прямо отъ домоваго и вѣдьмы, отъ «глаза» и «порчи», къ наглому атеизму, къ безвѣрію пса смердячаго, и съ тѣмъ вмѣстѣ, конечно, къ культу всякой грубой, осязательной, ариѳметически доказывающей себя силы, — вотъ что грозитъ прежде всего, при настоящихъ условіяхъ народнаго образованія, нашему простому человѣку, когда сама собою закончится, наконецъ, стадія его патріархальнаго быта и онъ захочетъ окончательно выпростаться изъ своихъ дѣтскихъ пеленокъ.
Кулачество и міроѣдство, ставшія обычною органическою формою, въ которую облекается русская народная жизнь при всякомъ своемъ шагѣ къ дальнѣйшему развитію, убѣдительнѣе всего указываютъ, какіе плоды готовитъ намъ въ будущемъ то мнимое образованіе народа, которое снабжаетъ его механическимъ чтеніемъ по складамъ и механическимъ вычисленіемъ по счетамъ, не затрагивая глубины души его, не облагораживая его помысловъ, не обогащая его разума истиннымъ знаніемъ.