А в другом селе тоже вот так; пришли к одной женщине: «Мы партизаны, спрячь нас».
Поверила, спрятала на чердаке. Потом гитлеровцы пришли, а они, гады, эти полицейские, послазили с чердака, смеются: «Так вот ты какая… Партизанка, значит?»
Она — из хаты, они — за ней. Гонялись, гонялись, а поймать — не удалось. Бросилась в Припять… и утонула.
На рассвете снова в путь. Снова густой лес, мокрые коренья, беспорядочно сваленные подгнившие деревья, заросли кустов. Хотелось, чтобы над головой было широкое голубое небо, освещенное теплым августовским солнцем, хотелось попить чистой колодезной воды, увидеть людей, почувствовать запах жилья.
По карте впереди значилась деревня. Но мало кто был уверен, что она уцелела. Многие населенные пункты на карте значились, но вместо них были только полынь да бурьян. На сотни километров опустошили полесскую землю немецко-фашистские захватчики. Невозделанные поля, безлюдье, заросшие проселочные дороги…
Вот и опушка леса. Рядом должна быть деревня Кочище. Ни одного живого существа, ни одного уцелевшего дома. Видны только остовы печей. Вдруг из-за деревьев показались люди. Это были местные крестьяне. Партизаны направились к ним.
— Что же вы тут стоите?! — крикнул им кто-то из командиров.
— А… гм… Нам можно туда? — спросил старик с дымчатой головой, пристально и недоверчиво рассматривая нас.
— Куда? — спросил Чурилов.
— В деревню, — ответил старик, переминаясь с ноги на ногу и, видимо, с нетерпением ожидая ответа.
— В деревню? Почему же нельзя?
Старик, все еще не уверенный в том, что перед ним партизаны, сказал:
— Господин начальник, разрешите пойти посмотреть на свое селище вблизи?
— Ну начальник — это еще ладно, — усмехнулся Чурилов, — но вот какой я тебе господин, не понимаю. У меня отец где-то в этих местах, а ты «господин». Иди, папаша, смотри сколько хочешь. Ты что, давно деревню не видел?
Партизаны разговорились с крестьянами, люди оживились. Теперь уже говорил не только старик, его перебивали крестьянки. Правда, голоса их были чуть слышны, точно у тяжелобольных.
— Трудно угадать сразу, кто пришел в деревню — свои или чужие, — осторожно говорил старик. — Вот и прячемся, как дикари, в лесу. Ведь фашистские гады почти всех жителей нашего села перебили. Осталось немного.
— Вон там около болота лежат в ряд мертвые — и дети, и женщины, — скороговоркой начала старуха.
— Это правда, всех больных немцы умертвили, — подтвердил старик. — Но ты, Аксинья, не перебивай. Я сам расскажу все по порядку…
Остановить женщин старику не удалось. Они заговорили разом, наперебой, рассказывая о страшном своем горе, о злодеяниях гитлеровцев.
— Как вернулись мы, — причитает старуха, — стал он нас ломать да корежить. Сплю я в хате, слышу: на дворе что-то недоброе делается. Встала, а выйти не могу. С той стороны дверь подперта. Вижу: немцы со двора все тянут: корову, теленка — и тут же, на улице, режут. Выскочила я, простоволосая, упала на колени: «Пан, отдай ты мне хоть что-нибудь. Дети же у меня!» А он пистолетом тычет.
Анне Сачек было 70 лет, сын ее в Красной Армии. Увидели гитлеровцы фотографию сына: «А, большевик, коммунист».
Схватили старуху и вытолкали из избы. Она все повторяла: «Отдайте сынову карточку». Гитлеровцы издевались над ней. Потом разобрали в избе печь, поставили туда трех лошадей, и старуха жила тут же, навоз убирала, пока не умерла.
Со скотом немцы покончили быстро.
В деревне партизаны пробыли недолго. После привала они снова продолжали путь в лагерь Ельской партизанской бригады, который находился в десяти километрах от деревни Кочище. Через два часа разведчики Семена Шукаловича доложили, что они связались с заставой Ельской бригады. Вскоре навстречу нашим партизанам выехал командир Ельской бригады Антон Мищенко — бывалый, опытный партизан. Он всегда делился своим опытом с другими командирами, подсказывал, как лучше провести ту или иную операцию. Высокий, худощавый, всегда подтянутый, немногословный, он словно забыл то недавнее время, когда любил посмеяться с товарищами, рассказать что-нибудь забавное.
Все его думы были об отряде. В черные дни 1941 года, когда в родной поселок Ельск ворвались немцы, Антон по заданию партии ушел вместе с группой товарищей в лес партизанить. Там они оборудовали первые базы, с боем добывали вооружение и боеприпасы, пополняли свой отряд проверенными, преданными людьми. В боях с полицейскими и гитлеровцами рос и закалялся отряд.
Вот вместе с этой бригадой нам и предстояло выполнить задание, к которому мы так тщательно готовились.
НОЧНАЯ КАНОНАДА
В лагере Ельской бригады всем командирам были точно определены участки действий для каждой бригады, каждого отряда. Севернее Ельска полотно железной дороги должна была взрывать Мозырьская бригада и приданный ей отряд Лельчицкой бригады, а Лельчицкая и Ельская бригады — от Ельска до станции Словечно. Начало «рельсовой войны» было назначено на четвертое августа. Взрыв полотна и мостов должен быть произведен в три часа ночи. По данным разведки, гитлеровцы усилили охрану дороги и пополнили гарнизон станции Ельск.
До железной дороги оставалось еще десять километров. Отряды вышли вечером, когда стало смеркаться, а разведчики покинули лагерь часом раньше. Несмотря на то что к операции подготовились хорошо, партизаны вновь проверили автоматы, винтовки, мины из толовых шашек. Каждый командир ясно представлял свою задачу в общей цели операции «рельсовая война».
Шли осторожно, в колонне по одному. Беленчик со своим штабом находился в голове колонны. Душная августовская ночь. Темнота, испарения от мокрой земли. Перед вечером разразился настоящий ливень. Шли невидимые в темноте люди, упрямые советские партизаны, шли к железной дороге, приглушая шаги, грязь чавкала под ногами. Тяжелые косматые тучи висели над головой, изредка появлялся молодой месяц.
Наши разведчики, которыми командовал Семен Шукалович, решили остановиться на небольшой привал в деревне Ставок, но там не было ни одного дома. Расположились в подвале разрушенной сельской школы. Поставили часовых. Здесь было прохладно, стоял запах сырой земли, тускло мерцала лучина, на белых стенах темнели пятна сырости. В углу из груды кирпичей торчала подставка от глобуса.
Под ступенями лестницы партизаны нашли патефон, видимо спрятанный хозяевами от гитлеровцев. Кто-то начал мурлыкать мелодию белорусского «Крыжачка». Разведчики тесным кружком собрались у горящей лучины, и пламя освещало их небритые лица, черные от копоти и грязи, с воспаленными от бессонницы глазами. Кое-кто дремал на соломе, некоторые лежали в полумраке с широко раскрытыми глазами и, стараясь не пропустить ни одного звука, слушали песню, думая о своем далеком, родном. Шукалович рассматривал карту.
— Хорошая мелодия, — сказал Николай Янковец.
— Да, — нехотя ответили ему.
Болела, видно, партизанская душа от горькой печали.
После короткого отдыха двинулись к железной дороге. Метрах в ста от полотна разведчики залегли и начали наблюдать за вражескими патрулями. Ближе подойти не было возможности, так как гитлеровцы, опасаясь партизан, вырубили лес вдоль железной дороги, создав зону безопасности. Но вот Шукалович и Чурилов передали по цепочке приказ: «Вести наблюдение за дорогой», а сами по-пластунски продвинулись метров на пятьдесят вперед.
Разведчики знали, что на перекрестке шоссе и железной дороги сооружен дзот. От него на расстоянии до пятисот метров вдоль дороги через каждые десять минут патрулируют гитлеровцы.
Когда подошли подразделения и Чурилов доложил обстановку, командиры посовещались: как быть с дзотом? Взорвать его или оставить? Решили взорвать. Если оставить, то из него наверняка немцы откроют огонь, а это значит: неизбежны жертвы. Сектор обстрела со стороны дзота большой. Взрыв дзота был поручен группе разведчиков во главе с Чуриловым. По-пластунски они стали продвигаться к укрепленному пункту.
Прошло несколько томительных минут. Затаив дыхание, партизаны следили за группой смельчаков. Наконец около дзота раздались взрывы гранат. Это Чурилов со своими ребятами. Но, видимо, гранаты не достигли цели. Из дзота застрочил пулемет. Тогда Михаил Роднюк, пренебрегая опасностью, сбоку бросился к амбразуре дзота и метнул туда гранату… Раздался взрыв — и пулемет замолк.
В воздух взвилась зеленая ракета. Это был сигнал, означавший начало выполнения задания. Партизаны энергичным броском достигли насыпи. Первым на нее взбежал возбужденный удачей Роднюк. Он громко крикнул:
— За мной, ребята!
Подбежали к дороге. Каждый старался приложить к рельсу толовую шашку в отведенные для этого секунды и в определенном для него месте. Проходит пять секунд, десять, пятнадцать, восемнадцать… Поступила команда отходить. И вскоре загремели взрывы. Они перемешались с автоматной и пулеметной трескотней. Партизаны отходили. Раздался голос Чурилова:
— Миша, назад!
Но вот сверкнула вспышка, и раздался большой силы взрыв. Его отблески озарили дорогу. Это была последняя операция Михаила Роднюка. Нарушив приказ, он за двадцать секунд решил поставить две шашки и при взрыве последней погиб сам.
Справа и слева до нас доносились приглушенные взрывы: это действовали партизаны Ельской и Мозырьской бригад.
Одновременно с нами разрушали железнодорожное полотно и мосты, пускали под откос эшелоны с живой силой и техникой врага и другие соединения. На десятках, сотнях километров вздымались красные языки взрывов.
Операция по разрушению железной дороги Мозырь — Словечно длилась буквально несколько минут. Но подготовка к ней была длительной и сложной. Успешно выполнили задание наши южноприпятские бригады — Мозырьская, Ельская и Лельчицкая. В ту памятную ночь они полностью вывели из строя железную дорогу на участках станций: Мозырь — Мытва — Ельск — Бугутичи — Словечно. Но в рядах партизан не стало многих отважных товарищей. Их похоронили в лесу, недалеко от села Буйновичи.