и черепахи. Среди них оказался и черноморский катран.
Дедушка интересовался всем на свете, но больше всего любил море. У него было много книг о черноморских обитателях, и дед часто зачитывал за чаем любопытные факты. Ему мог прийти в голову какой-нибудь неожиданный вопрос – и тогда он сразу же отправлялся перекапывать залежи книг, чтобы добраться «до самой сути».
Впрочем, яйца или икра – мы все равно называли эти зачерствевшие атласные мешочки чертиками. Здесь они встречались часто: на песчаной косе было безлюдно даже летом. Морские лисицы любили прогретое мелководье и лежали на дне, нежась под лучами солнца. Плоские и тощие, как сковородки, они сливались с грунтом – по неосторожности можно было даже наступить на такого спрятавшегося, припорошенного песком ската. Я всегда этого боялся, потому что знал, что все виды скатов – не только электрические – умеют вырабатывать ток.
На свете нет ничего интереснее, чем бродить вот так по берегу, разглядывая морские сокровища, выброшенные штормом. Поэтому я, сам того не заметив, ушел далеко вперед. Коля и Женька отстали и медленно волочились где-то сзади – я даже не слышал их голосов. Наверное, невольно я все-таки пытался догнать Рамину: она собирала «ноготки» – длиннющие ракушки от морских черенков, которые таинственно называют «ногтями русалки». Зачем они ей понадобились в таких количествах, я не знал и лишь посмеивался про себя, украдкой глядя, как она примеряет очередной ноготок на свой палец, поверх настоящего ногтя.
Постепенно я догнал ее, и мы – вроде бы как случайно – пошли вместе.
– Как ты думаешь, – вдруг спросила Рамина, – зачем нужен ветер?
– Ветер?.. – Я растерялся. – Э-э… Ну, чтобы…
– «Ну, чтобы»! Как у доски в школе! – закатила глаза она.
– Наверное, чтобы нагонять волны. И шторма, которые могут пробраться зимой прямо в комнату, забывая по дороге всякую красоту.
– Красоту? – Пришел ее черед удивляться. – Что же, по-твоему, красота? – Рамина насмешливо и откровенно смотрела мне в глаза.
Я смутился. Воздух дохнул на меня степными маками, полынью, автомобильными выхлопами, прилетевшими с пылью далекого шоссе. И сероводородом – это был запах лечебных грязей по берегам лиманов, которые тянулись по другую сторону прибрежной полосы.
А она тем временем продолжала:
– Разве эти побрякушки – потерянные детские ведерки и лопатки, раковины рапанов и створки мидий, сердолики, ржавые консервные банки с водорослями внутри и ракушками снаружи – красота? Ты слишком… вещественный, мне кажется.
Она неуклюже пнула ногой песчаные волны на дюне и, неизвестно отчего рассмеявшись, убежала вперед. А я как болван стоял и смотрел на ее резинку, которая все-таки окончательно соскользнула с волос, и теперь они рассыпались по спине, словно тот песок, который сдувает с барханов бриз. Рамина не стала поднимать резинку – даже не остановилась. Она лишь снова рассмеялась и помотала головой, заставив волосы танцевать в ветре, а затем улечься, чтобы обнять ее за плечи.
«Рамина, подожди!» – хотел было крикнуть я. Хотел! Но не крикнул. Я только открыл рот, чтобы мысленно, про себя спросить: «А ты как считаешь, откуда берется ветер? И зачем он нужен Земле?»
Вздохнув, я тоскливо взглянул под ноги, где осталась лежать упавшая с волос резинка Рамины, нагнулся, чтобы поднять ее, и зажмурился – что-то ярко блеснуло, резанув меня по глазам. Поморгав, я присмотрелся: рядом с резинкой серебрилось полированное стекло, от которого отражалось солнце.
– Часы!..
За моей спиной уже стояли Коля с Женькой. Тоже остолбеневшие, как… два столбняка.
Коля быстро присел и хотел было подобрать часы, но я резко схватил их:
– Это Рамина нашла!
Коля удивился:
– Почему она тогда не взяла их?
– А она… не знает цену вещам.
– Чего-о?
– Невещественная она.
– Да они все равно не ходят, Коль. Утопленные. И ремень металлический. Тебе большие будут, – вставил Женька.
– Похожи на серебряные.
– Навряд.
– В ломбарде узнать можно. Ром, а твой дедушка смог бы такие часы починить? Или ты просто трепался, будто он все на свете умеет ремонтировать.
– Смог бы. Он все может, – вырвалось у меня, и я тут же закусил губу. Ну кто меня за язык тянул!
Вдруг послышался пронзительный взвизг Рамины. Она резко отскочила от полосы водорослей, нанесенных прибоем, в которые не глядя наступила босой ногой.
– Чего там? – заорал Женька.
– Клад пиратский нашла! – пробубнил Коля.
– Везет ей сегодня! – усмехнулся Женька.
– Кто бы говорил! Ром, а ты попросишь своего дедушку, чтобы он мне часы починил?
– Ты опять начинаешь? – не выдержал я. – Это часы Рамины. Отстань. Ты уже и так Женькин булыжник получил.
Коля вдруг ни с того ни с сего скривил рот.
– Ты! – Он весь покраснел и стоял, судорожно подбирая слова. А потом вдруг неловко, неумело толкнул меня своим нежным кулачком в живот. – Ромео с Джульеттой!
Я от неожиданности даже не знал, как себя повести. Посмотрел на Женьку.
Тот закатил глаза:
– Любовь!.. – И направился большими шагами к Рамине, напевая чуть басовитым голосом Кармен: «Меня не любишь, но люблю-у-у я-а-а, так берегись любви моей!»
У Женьки мама училась на оперную певицу, а теперь пела в хоре театра. Пожалуй, он был самым образованным из нас. Ну, не считая Алешки, конечно. Тот вообще всезнайка. А Джон просто театрал. С детства пересмотрел кучу опер, знал наизусть арии… У Колямбы папа – художник… У Рамины мама выросла в цыганском театре. Я среди них… Как Емеля на печи. У меня и отца-то с матерью нет вообще.
Когда мы собрались около Рамины, Коля стоял насупленный и ни с кем не разговаривал. Рамина отступила на пару шагов назад и сморщилась в отвращении, а Женька ехидно щурился, хихикал и швырял в сторону Рамины мелких полудохлых медуз. Так вот что там было в водорослях – хилые, растаявшие медузки. Плоские мертвые комки без щупалец, которыми кишело после шторма мелководье.
– Мерзость какая! Какая омерзительность! Бе! – Рамина поежилась и скривилась, ее аж передергивало.
Я знал, что она до ужаса боится медуз. Даже таких малышек.
– Я наступила прямо пяткой! Фу! Невозможно! Кисель склизкий, овсяная каша!
Женька продолжал швырять в нее медузами, но по-джентельменски: специально так, чтобы они не долетали даже до ног.
– Жень, перестань!
– Ну что ты, дорогая! – Джон галантно развел руки, будто для объятий. – Это же санитары моря! – Он еле сдерживал смех за трагичной интонацией. – К тому же погибшие в жестоком шторме герои! Нельзя с ними так! Они же очищают мировой океан! Где твое сострадание? Ладно – медузы, а голодных рыб, что, не жалко? – Он ухмыльнулся. – Вот представь: тебе мерзко, а некоторые рыбы их едят, не брезгуют!
Рамина замотала головой и потрясла руками, словно пытаясь стряхнуть с них все виды медуз, обитающие в мировом океане.
– Их нужно упокоить с миром! – траурным голосом продекламировал Женька нараспев, как батюшка в церкви. – Ну? Кто станет моим соратником в этом благородном и нелегком деле? Я понимаю, друзья, вам сейчас нелегко! Но не надо отчаиваться!
Пусть их трагическая судьба станет для нас уроком и заставит задуматься о том, как вы прожили этот день и не зря ли вообще живете на свете! Давайте склоним головы и предадим братьев наших меньших земле! Тех, кто пал жертвой в неравном бою с разбушевавшейся стихией! – Изобразив душераздирающий плач, он театрально упал на песок и принялся рыть землю руками.
Я смотрел на этот театр скептически и одновременно с восхищением – Женька был очень талантлив. Думаю, в будущем он мог бы запросто поступить в театральное училище, если бы захотел. Рамина уже улыбалась и вот-вот была готова рассмеяться. Один Колямба по-прежнему стоял в стороне насупленный. Чтобы Рамина не увидела его заплаканные глаза, он надел солнцезащитные очки. Точно – модный питерский стиляга. Но спрятать нос было невозможно: он оставался розоватым и время от времени тихо шмыгал. Все, что мог сделать Коля, – это шмыгать незаметно.
Вырыв несколько неглубоких ямок, Женька воткнул в песок рядом с каждой по маленькому камешку.
– Правда, нечем нацарапать имена… Что ж, воззовем к Господу нашему! Пусть Он примет в Царствие Небесное рабов своих! – Он молитвенно сложил руки.
– Моя бабушка бы тебя убила за такое, – мрачно вынес приговор Коля.
Женька только отмахнулся и энергично принялся собирать разбросанных медуз, которыми швырялся в Рамину. Сложив их одну на другую пирамидкой на ладони, как будто это стопка блинов, он торжественно опустился на колени и начал заботливо раскладывать склизкие кисельные комочки по вырытым ямкам. Рамина не выдержала и начала смеяться. Думаю, это потому, что они выглядели совсем безнадежно. Будь у медуз хотя бы один процент остаться живыми, она кинулась бы их спасать и заставила бы Женьку всех до единой выпустить в море.
Присыпав песком с десяток маленьких холмиков, Женька обратился к нам:
– Братья и сестры! Кто из вас бросит горсть земли в свежевырытую… Э-э… Так, ну это уже не актуально. Кто из вас найдет в своем сердце несколько добрых слов об усопших, безвременно почивших санитарах моря? Никто? Никто не может найти в своей отягощенной горем душе силы выразить то, что спрятано глубоко внутри? Ну что ж! Тогда скажу я! – И он вдруг запел очень красивым, чистым голосом, подражая церковному хору: – «Царю Небесный, Утешителю…»
– Коля так трагично сопереживает! – рассмеялась Рамина. – Сразу видно, лучший друг.
Колины глаза сверкнули – мне показалось, я увидел это даже за его очками.
– Коль, ты что? У тебя что-то болит?
Я пытался подать Рамине какой-нибудь знак, чтобы она не цеплялась к нему, но она не замечала. Пришлось вынуть из кармана моих обрезанных до колен джинсов ее резинку для волос.
– Ты потеряла. И это тоже. – Я протянул часы.
– Это не мое! – Она удивленно подняла глаза.
– Твое. Ты нашла.
Она молча взяла их. Подержала в руке.