Несколько дней особый батальон ждал команды выйти в море, но о целях, задачах и пункте назначения им не говорили. Наконец, в ночь на пятое января сорок второго корабли вышли из гавани. Только после полуночи, когда Севастополь остался за кормой, капитан тральщика «Взрыватель», командир Евпаторийского десанта Николай Васильевич Буслаев, оповестил команду, что они идут в Евпаторию – к оккупированному, кишащему немцами берегу. Командование приказало захватить город, порт и аэродром, уничтожить немецкий гарнизон, установить порядок и организовать оборону до прибытия советских войск.
Задача не казалась слишком сложной: занять побережье и продержаться несколько часов – до прихода подкрепления. Командование предупредило, что «немец не ждет» и «высадка будет „ровной“». Но им не сказали главного: Евпаторийский десант осознанно отправляют на смерть, потому-то его и собрали из новобранцев, а не из опытных, ценных бойцов. Его роль – не захватить город, не освободить Крым, а лишь отвлечь внимание противника от осажденного, измученного, держащегося из последних сил Севастополя. Севастопольцам нужно было дать хотя бы несколько дней. Несколько дней передышки, чтобы собраться с силами.
Четыре часа катера шли без навигационных огней, теряя друг друга в зыбкой, тягучей темноте среди паутины подводных мин. Январский шторм заливал палубы проседающих выше ватерлинии кораблей. Крошечные «мошки», перегруженные боеприпасами и людьми, не вмещали морпехов во внутренних судовых отсеках, и поэтому моряки стояли вплотную друг к другу прямо на палубах, на пронизывающем штормовом ветру. Огромные валы обдавали черные бушлаты морских пехотинцев холодной водой. Промокшая форма мгновенно леденела, и моряки с нетерпением ждали восхода, который согреет и обсушит их на берегу.
В два сорок на подходе к порту оказалось, что бухта заминирована. Немцы освещали ее прожекторами, открыв прицельный огонь по кораблям.
«Пирс сожжен! Подойти не сможем. Роте морпехов высаживаться прямо в воду!» – отдал приказ командир высадки Буслаев.
Глядя на разыгравшийся шторм, на чернеющие ледяные волны, в которых отражались вспышки прожекторов и залпов минометной батареи, Николай Васильевич вышел на палубу и встал среди рядовых – тридцатидевятилетний капитан второго ранга с благородным лицом и задумчивыми глазами…
«Ну что, Евпаторийский десант, спускаем шлюпки, ребята! Не промочите ножки в январской водичке!» – рассмеялся капитан и по-дружески подмигнул своим подопечным.
В ту же секунду возле него разорвался снаряд.
– «В этом районе города пятого января тысяча девятьсот сорок второго года высажена основная группа Евпаторийского морского десанта» – здесь раньше на волнорезе табличка была… – Дедушка провел рукой по облицовке парапета. Остывший гранит леденил ладонь, но рука по-прежнему оставалась теплой: потому что родные камни…
Они свернули к трамвайным путям и остановились перед памятником. Строгий, лаконичный силуэт судна и профили мужественных, отважно кричавших что-то моряков…
– Мне больше корабль нравился, – опустив глаза, сказал Ромка.
– Да, – согласился дед.
Памятник заменили совсем недавно. Раньше на высоком постаменте стоял настоящий траловый катер. Из года в год его подкрашивали серой краской, но сгнивающий деревянный корпус уже не выдерживал осенних ливней. Он провожал своим молчаливым стариковским взглядом отдыхающих, которые переходили дорогу, спеша на набережную. Веселые, беззаботные, они шли загорать и не задумывались, сколько крови впитала эта земля.
Ромка и сам любил купаться в порту. Ему нравилось нырять в море с поросших водорослями скользких ступенек, нравилось прыгать «бомбочкой» с пирса, а потом, взобравшись босыми пятками на раскаленные плиты, лежать, обжигая живот, пока не потемнеет в глазах.
– К рассвету они уже освободили южную часть Евпатории. Горожане, проснувшиеся в тот день затемно, выходили на улицы, чтобы обнять десантников. Мирные жители узнавали в их лицах знакомых евпаторийцев – бывших милиционеров и даже чиновников, приехавших вместе с десантом, чтобы взять управление под контроль.
Телеграф, здание милиции, электростанция, городская администрация, склады зерна, аэродром – десанту удалось захватить все основные стратегические объекты. Из-под надзора румын, помогавших немцам удерживать порт, были освобождены триста военнопленных Красной армии, которые сразу же примкнули к десантникам. Помимо них на сторону бойцов встало около двухсот мирных жителей – в основном старики и мальчишки, остальные-то были призваны на фронт. Пятнадцатилетние парни хватали оружие убитых и помогали отстреливаться живым. Хотелось поскорее освободить город: у каждого перед глазами стояли лица погибших соседей, друзей, одноклассников, которые не хотели служить фашистам… У немцев ведь разговор был короткий: чуть что – расстрелять. Возмездия ждали и те, кого каждый день убивали у противотанковых рвов вдоль железной дороги – сотни крымчаков, евреев, цыган, караимов, – все, кто составляли пестрый, яркий, многонациональный колорит крымского народа.
Утром фашисты начали подтягивать силы: в их руках по-прежнему оставались все степные аэродромы, с которых в небо поднялись двадцать бомбардировщиков. Из-под Севастополя были переброшены разведывательный и саперный батальоны, пехотный полк и несколько артиллерийских батарей. С тральщика «Взрыватель» в Севастополь поступила радиограмма с просьбой о помощи, в которой сообщалось об угрожающем положении. Превосходство в силах врага было шестикратным. Десантников пытались отрезать от моря и взять в кольцо, а ведь им во что бы то ни стало нужно было удержать две уцелевшие пристани, чтобы мог высадиться следующий десант: они ждали поддержки к вечеру.
Но долгожданная помощь смогла выйти из Севастополя только на следующие сутки. Эсминец «Смышленый», тральщик «Якорь» и два катера дважды пытались приблизиться к берегу, но разбушевавшийся семибалльный шторм, постоянный обстрел и евпаторийские мели не позволили осуществить высадку. Не сумев оказать хоть какую-нибудь поддержку, корабли вернулись в Севастополь. И знаешь… Ровно через два месяца – шестого марта – «Смышленый» взорвется, задев глубинную бомбу. Из всего экипажа удастся спасти только двух человек…
Еще два катера, отправленные на помощь с провизией и боеприпасами, попали в обстрел под Качей: один погиб сразу, а второй, несмотря на серьезные повреждения, продолжил идти дальше и затонул почти у берегов Евпатории. Поддержкой десанту остался только «Взрыватель», на который доставляли раненых.
Дореволюционная гостиница «Крым», маленькое двухэтажное здание на улице Революции, превратилась в штаб с артиллерийским орудием на крыше. Три дня это орудие защищало десант от прибывающего противника, но после изматывающих обстрелов в живых осталась только небольшая группка бойцов, отгороженных от врага тусклыми, поржавевшими рельсами трамвайной линии. Они не могли связаться с главным командованием, с кораблями тоже не удавалось установить контакт: изрешеченные катера ушли в Севастополь, отступая под натиском «юнкерсов», а в последнюю «мошку», охраняющую пристань и поддерживающую связь с десантом, ударила авиабомба. Поняв, что гостиницу «Крым» не удается взять штурмом, противник решил ее поджечь.
– Дедушка, а как же пленные? Их ведь было много, триста человек, – перебил Ромка. – И ты сказал, они тоже встали в строй.
– Ну… Пока десантники отстреливались из гостиницы «Крым», освобожденные красноармейцы штурмом захватили больницу с ранеными немцами и румынами. И здесь наши совершили свою главную ошибку – преступили первую заповедь любого честного сражения. Догадался уже, да? Не трогать тех, кто слабее, – раненых. Хоть это и противник, он ведь находится вне поля боя, вне военных действий. А еще какую ошибку нельзя допускать? Давать волю эмоциям. Ярости. Озлобленные на фашистов пленные решили отомстить. Им ведь не больно-то сладко пришлось в плену, сам понимаешь. А война – она будит в человеке, какой бы он нации ни был, самое омерзительное, зверское, первобытное… Не каждый после увиденного и пережитого вообще помнит, для чего он здесь. Многих с головой накрывает ярость, и тогда война превращается в марафон, кто больше сделает зла. В чемпионат такой – кто кого больше ненавидит.
Отчаявшиеся, остервенелые, потерявшие рассудок, пленные жестоко расстреляли оставшихся в больнице раненых немцев. Били прикладами, безжалостно выбрасывали из окон… Возможно, этот поступок в дальнейшем тоже сыграл роль.
Теперь, когда больница оказалась в наших руках, в нее снова начали поступать раненые десантники: у кого кровь хлюпала в сапогах, у кого глаз полоснуло осколком, кто схватил воспаление легких в ледяной воде… Но положение становилось серьезнее с каждым часом: в небе монотонно гудели бомбардировщики, к набережной подтянулись танки.
Из операционной вышли хирург Константин Васильевич Глицос и его единственный санитар. Ты же знаешь, две тысячи пятьсот лет назад Евпатория принадлежала Греции и называлась Керкинитидой, что означало «крабья бухта». До сих пор среди местного населения осталось немало потомков тех, кто жил здесь в прежние времена: скифов и древних греков, османов и крымских татар, евреев и караимов и, конечно, русских.
Константин Глицос был греком по происхождению. Ему шел двадцать второй год. Этим летом он окончил Симферопольский медицинский институт по специальности «хирургия»: когда началась война, студентам досрочно выдали дипломы и отправили становиться на учет в военкоматы по месту жительства. Костя был евпаторийцем, и его определили в городской госпиталь, куда поступали раненые с крымского перешейка.
Константин сердито поправил выбившуюся из-под медицинской шапочки вьющуюся прядь:
«Как же эти „юнкерсы“ гудят! Невозможно работать: собрали над городом всю фашистскую авиацию!»
«Что поделаешь, Костя! Их дело – дырявить друг друга, наше – дыры зашивать. – Дверь одной из палат открылась, и в коридор вышел главврач Никита Степанович Балахчи. – Когда я работал в курортной поликлинике, к нам съезжались на лечение со всего Советского Союза. Да и того раньше, когда никто и подумать не мог, что большевики к власти придут… Представь себе, даже мать короля Афганистана Мухаммеда Захир-шаха лечилась здесь. По совету Николая Второго, между прочим! – Никита Степанович довольно улыбнулся и стал сосредоточенно накручивать на палец снятую с рукава нитку. – Ни европейские методики, ни восточная медицина не дали результатов, а вот лечебные грязи озера Мойнаки помогли! Это еще аж в тринадцатом году было, я тогда только мечтал терапевтом стать, гимназию окончить, в университет поступить. Но, когда сюда перевелся, наслушался уж об этом историй! А вот Мухаммед Захир-шах зато стал королем! Вон права женщин отстаивает: они теперь ходят там в коротких юбках, прически делают, учатся в школах, университетах, даже в театре выступают. Золотой век Афганистана начался при этом короле, скажу я тебе! Молодец: культуру продвигает, искусство, образование… И это ведь только начало! Вот окончится война – обязательно договорюсь, и поедем туда с тобой на международную конференцию! Представляешь, сам король нас встретит и руки пожмет со словами, как он уважает евпаторийских врачей! Ты к концу войны уже станешь военврачом первого ранга, опыта наберешься и…»