Мальчик протянул к Сильверу руку, но тот снова увернулся и отскочил с разочарованием во взгляде.
– Я пробовал оставить его у ворот, но он не ушел. Ждал меня.
– Ничего не знаю.
Они молча поужинали. Коля попытался заняться своими делами, но из головы не выходили сразу два кота: один – любимый, домашний, который обиделся, и второй – который доверился ему, лег на колени, пошел следом, ждал, слушался…
Коля выглянул из столовой: Серобел по-прежнему спал в коридоре – там, где мальчик его оставил. Он подошел к коту, присел на корточки – и тот снова влез на колени. Обернув бездомного беднягу палантином, Коля отнес его в пустую отцовскую комнату (диван был сложен и не застелен: отец все еще был в Гатчине на выставке). Расстелив палантин на диване, мальчик оставил там мурчащего и сонного котенка и плотно затворил дверь. Затем взял тряпку и отбеливатель с хлоркой и как следует, на совесть, вымыл пол – так, чтобы оттереть все капли кровянистой слизи и убить все микробы. Побрезговав мыть тряпку, Коля решил выбросить ее, завернув в пакет. По дороге к мусорному ведру он подошел к Сильверу, но тот снова демонстративно повернулся спиной.
– Николай, ты вынес кота? Посмотри хоть на Сильвера, если мое мнение для тебя ничего не значит. Меня не любишь, так хоть Сильвера пожалей.
«Что же делать? Что же делать? Что же делать?..»
– Бабушка… Ну если кот прибился к дому – его нельзя прогонять. Так ты прогоняешь собственное счастье. Коты не приходят просто так, у кого хочешь спроси. Они отводят от дома беду. А этот еще и больной. Ему помощь нужна. Он мне доверился!
– Николай!..
– А если я его сейчас отнесу, а завтра найду – он ведь не уйдет далеко? Он же будет где-то рядом? Я тогда возьму его и прямо с улицы – к ветеринару. В переноске. Можно? Там его обработают от паразитов, таблетку дадут, укол сделают…
Проверят на вирусы… Опасные ли они. Или, может, он ранен.
– Завтра – я подумаю. Посмотрим. А сейчас отнеси. Ты ставишь под угрозу здоровье нашего кота!
– Бабушка! Я не знаю, как же правильно поступить?! Он ведь мне доверяет! Он мне себя доверил! Не могу я с ним так!
Бабушка молчала: она читала, сердито шурша фантиками леденцов от кашля и нервно поправляя очки.
Прошло еще полтора часа.
– Ладно, – наконец сказал Коля, и совесть в его грудной клетке сжалась, будто защищаясь от удара. – Только вынеси ты сама, хорошо? Я не могу. Он мне так доверял… А я…
Через полчаса Коля выглянул за калитку – котик, подобрав под себя лапки, свернулся в коробке, что стояла у дома напротив. Соседи собирались выбросить ее на мусорку, и, видимо, все никак… Мальчик бережно перенес коробку к своим воротам – и вдруг обмер. Что, если это тоже считается воровством и коробка соседям нужна, раз ее не выбрасывают? Тогда он отнес коробку на место, постелил у своих ворот почти новый палантин и, безжалостно вытащив спящего котенка из коробки, перенес его на новое место. Котенок молча посмотрел на Колю и не стал сворачиваться клубком. Он одновременно согнул все четыре лапы и как-то странно осел, прикрыв веки – как будто понял, что не нужен.
Ночью Коля не мог уснуть. Ему все казалось, что котенок царапается в ворота.
«Ничего. Потерпи, хороший, добрый Серобел. Утром я тебя заберу. Завтра с утра пойдем в ветеринарку».
Утром, когда Коля вышел к воротам, кота не было. Не было и почти нового палантина. Кто-то, видимо, решил взять его себе. Палантин. Не кота.
Глава 11«Кукла»
Рамина сидела на краю пирса. Она болтала босыми ногами над бутылочным стеклом воды и улыбалась. А что, если море – это всего-навсего огромный стакан зеленой газировки «Тархун», которая пенится, норовя выбежать из краев лопающейся, щекочущей нос пеной?
У пирса стояли яхты. Каждая из них мечтала освободиться от швартовых и выйти в море, расправив складки мешковатой парусины и оставляя за собой тянущийся кильватер – пенную тропинку, тоже тающую в пузырях газированного моря.
Материал, из которого делали паруса, напоминал грубую, морщинистую кожу белых слонов. И сами яхты были совсем как слоны.
«Интересно, можно ли погадать такому слонупаруснику по складкам, как гадают людям по линиям на ладони? – думала Рамина. – Какие его ждут горизонты и страны, шторма и штили?..»
Вот одного из «слонов-альбиносов» отвязали от его «стойла», и он медленно побрел по воде – туда, где смятые, скрученные в тугие свитки пергамента паруса, которые он нес на спине, расправлялись в ветре. Уж кто-кто, а ветер умеет разглаживать заломы, превращая всё на свете в чистый лист. Этот лист мог бы стать белым пятном на карте – чтобы хотелось открыть его и раскрасить… Забрызгать «клясками» красок, как говорила Рамина, когда была маленькой.
Она смотрела на горизонт. Теперь паруса превращались в белых бабочек. Они поднимались над водой завихрениями блестящего на солнце тумана, обрывками облаков, лоскутками кукольных платьев, треугольниками бумажных самолетиков…
– Любишь корабли?
Рамина оглянулась. Моряк лет тридцати пяти сел неподалеку от нее на кнехт – железную тумбу, к которой швартуют корабли, – и закурил.
– Второй день тебя тут вижу.
У него были по-цыгански вьющиеся черные волосы и выгравированный профиль – такой, какие чеканили на старинных монетах. Он казался аргонавтом, заблудившимся в веках и случайно попавшим в порт Керкинитиды.
– Люблю, – просто сказала Рамина. – Больше всего на свете люблю. Буду поступать в следующем году в «Нахимовку». Теперь туда и девочек принимают. С одиннадцати лет, а мне уже двенадцать.
– Женщина в море, среди мужиков, да ты что! – расхохотался моряк. – Даже думать забудь. Твое дело – сидеть у люльки, ребенков нянчить, водить их на пластилинную лепку и таблицу умножения зубрить. В море не крикнешь: «Памагити!», полицию с дядей Степой не вызовешь. Команда – мужики, одичавшие в рейсе. Это разве что у тебя авторитетный муж или папа-капитан, который прикроет крылышком. Да и кто девчонку в рейс-то возьмет, кроме папы или мужа?
– Нет у меня папы-капитана!
Рамина зло подобрала складки длинного белого сарафана и встала. Женькины сандалии неряшливо валялись рядом. Она неуклюже влезла в них, пытаясь второпях перехватить ремешки. Но, как назло, левая застежка не поддавалась. Моряк насмешливо наблюдал за ней с кнехта, докуривая сигарету.
– Ты ходила когда-нибудь под парусом? Хочешь покататься?
– У меня денег нет, – сердито ответила Рамина.
На самом деле у нее были деньги – на запретную шаурму с корейской морковкой – такую вкусную делали только у пирса. Роза не одобрила бы, если бы узнала, поэтому Рамина ходила за шаурмой втихаря.
– Так денег и не надо. Я – капитан той синей яхты. Вон, двухмачтовая, видишь? «Кукла». Покатаю тебя. Просто так. Бесплатно. За твою любовь к морю. А то нехорошо: смотришь на корабли, на пирсе сидишь часами – а под парусом ни разу не ходила.
– Я с незнакомыми не катаюсь, извините! – отрезала Рамина.
– Я понимаю. – Моряк улыбнулся, просто и по-свойски. – Правильно, молодец. Так и надо. Но ты не на того попала. Уж я не обижу, слово капитана. Мы еще кого-нить возьмем. Чтоб яхту даром не гонять. Если не спешишь, дождемся пассажиров и выйдем в море на часок. Ну? Что?
– Я знаю все яхты в порту: «Тетис», «Рубин», вон – «Южный крест», та – «Керкинитида». И остальные назвать могу. «А вас так вижу в первый раз!»
– Да я только позавчера вышел из Севастополя. Сам – здешний. Не веришь? У меня тут мама, батя, даже племянник есть. Наверное, ровесник тебе будет. Хошь, познакомлю? Они еще не знают, что я приехал. Долго рассказывать. Мне нужно осмотреться… Не хочу домой… Там не поймут… Меня уволили с большого корабля-танкера, а на другие пока не берут в рейсы. Видишь, фаланг двух не хватает. – Он вынул из кармана руку. – Обрубило токарным станком. Подработал «удачно» в отпуске… Ну и… Вот. Устроился на яхту к частнику. Поживу пока на борту недельку, пригляжусь… Там решу. Смотри только не болтай особо. Ты из какого района?
– С Перéсыпи.
– Так и я оттуда! С Симферопольской! Надо же!
– Соседи, выходит.
– Похоже на то. О, смотри, вон, идут четверо, с детьми. Ну что, юнга, пойдешь в плаванье с нами? Рискнешь?
И Рамина рискнула. Она знала, что так нельзя. Роза отлупила бы ее за такие фокусы. Но разве это важно, если над головой поднимается парус, если чувствуешь трепет канатов, слышишь скрип оснастки и видишь, как кренится борт с подветренной стороны… Ей стало наплевать! Ведь это приключение! Мечта! Воспоминание, которое, может, будет согревать всю жизнь. Выйти в море под парусом, да не просто купив билет или заплатив за экскурсию. Это было маленькое волшебство, чудо, которое делается человеческими руками. Чудо ради чуда, чудо ради чьей-то детской, наивной веры в него.
У всех моряков, которых видела в своей жизни Рамина, глаза были синими. Наверное, изо дня в день, из года в год смотревшие на море, на небо, на горизонт, они впитывали в себя эту атмосферную синеву воздуха и бирюзовую туманность пространства. Только у пожилых глаза были не синими, а бледно-голубыми. Они становились похожи на миражи – акварельные, водянистые, выцветающие от эпилептических вспышек солнца, бликующих в нервных волнах.
Капитана звали Александром, и у него тоже были синие глаза.
Пока пассажиры размещались на скамейках палубы и не спеша потягивали своими губчатыми ртами апельсиновый сок, Александр показал Рамине кают-компанию, приборы и даже разрешил покрутить серебристый штурвал. Рамина тронула гладкие, нагретые солнцем изгибы. Они обжигали ладони, как отполированные монетки, – те, что она подкладывала на рельсы, чтобы посмотреть, как их расплющат стучащие, как кастаньеты, колеса поезда.
– Это шхуна?
Александр поднял брови и довольно кивнул.
– А почему «Кукла»?
– В честь собачки владельца, – невозмутимо ухмыльнулся Александр. – Ее постоянно рвало, а потом она сдохла.