Поезд был бесконечно длинным, Ромка бежал, бежал, но никак не мог найти вагон № 101, вагон тети Веты. Когда он наконец добежал до сто первого вагона, тот отцепился от состава и тронулся в противоположную сторону.
«Она цыганка! Цыганка! Ты что, не понимаешь?!» – кричала Ромке тетя Вета, брызжа слюной.
Ромка бежал, бежал за вагоном, который становился все меньше, пока не превратился в игрушечный. Ромка попытался набросить на него одну из шалей, которая почему-то оказалась у него в руке. Как сеть. Петелька зацепилась за подножку вагона, но громадная тетя Вета, коварно ухмыльнувшись, сняла ее, а потом изо всех сил хлопнула дверью тамбура как раз в тот миг, когда Ромка уже почти добежал, чтобы схватиться за поручень.
Рома проснулся. Дверью действительно хлопнули – это ушел на работу дядя Саша. Бабушка громыхнула тарелками (видимо, мыла посуду) и тоже вышла следом за ним.
«Куда она с утра пораньше?» – недовольно подумал Ромка.
Нащупал рукой часы на тумбочке: уже половина одиннадцатого! Вот это он поспал! Отлично, пока никого нет дома, он спокойно позавтракает и прочтет письмо. Бабушка наверняка оставила его как бы невзначай на видном месте.
Но когда он спустился в кухню, то понял, что письма там нет. Ромка тщательно осмотрел стол, полки, холодильник, буфет… Заглянул за занавеску, зачем-то потрогал подоконник. Нет письма! Что же в нем было?
Так и не позавтракав, Ромка вышел. Постучался к Рамине. Тишина. Странно. Надо найти ее. Может, что случилось?
На углу переулка на глаза попался куст с белыми розами. Обычно белые розы желтоватые – по крайней мере, внутри. А эти были лунные, белые-белые, как стерильная вата, – аж болели глаза, когда он смотрел на вывернувшиеся наизнанку бутоны. Не зная зачем, он сорвал самый слепящий цветок.
На набережной Ромка выбрался из трамвая и направился к пирсу. Где еще может быть Рамина, если ее нет дома? Только на пирсе! Он выглянул из-за волнореза: действительно, сидит. Одной ногой болтает над серой водой, а другую согнула и оперлась на нее локтем.
И вдруг он увидел Женьку. Это точно был он! Рыжий, подтянутый, в своих ярких полосатых шортах. Медленно пройдя по пирсу, Женька подошел к Рамине и сел рядом. Она, кажется, даже не удивилась. Не встала. Не ушла. Ромка застыл и смотрел, смотрел, смотрел. Ключи в кармане жгли ладонь. Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как его плечи стали частью раскаленного на солнце волнореза. На спокойном с утра море появились барашки – признак того, что полдень уже прошел, наступило время обеда и отдыхающим пора прятаться, чтобы не обгореть под кусачими лучами: к обеду всегда поднимались какие-никакие, но волны. А Женька все не уходил.
Вдруг он погладил Рамину по голове! Обнял! А она спрятала лицо у него на плече! Рома сжал в ладони цветок и отвернулся.
Когда подошел трамвай, он обнаружил, что до сих пор держит в руке смятую в комок головку бутона. Он бросил ее на рельсы.
Придя домой, Ромка снова завалился спать. Болела голова – впервые за всю жизнь ее, кажется, таки напекло. Сквозь полудрему Ромка слышал, как вернулась бабушка, слышал, как она вошла в комнату и позвала его обедать, удивившись, что тот до сих пор спит.
– Я не буду есть, ба. Я хочу спать.
– Ты бы сегодня к Рамине зашел, Ромикстранным голосом сказала бабушка.
– Мы с ней… поссорились.
– Как же так? – удивилась бабушка.
– Слушай, давай потом, я всю ночь ворочался, спать хочу.
– Ладно-ладно, Ромик, спи, отдыхай. Не буду тебе мешать. Но к Рамине все-таки зайди сегодня. Обязательно.
Не пойдет он ни к какой Рамине. Он спать хочет. Спать…
Когда он проснулся, солнце уже село. Ранние сумерки затуманили мебель в комнате, покрыли пылью комод и сервант, замазали темными тенями углы. Голова так и не прошла. Подташнивало.
– Ромик… – опять бабушка.
– Ба, мне плохо. Температура, кажется. Я буду спать, ладно?
– Ромик! Что ж такое?! Давай я тебе бульончику принесу? Прямо сюда. Ты весь день голодный. Хлебушек свежий купила. А салатику?..
– Не хочу я, ба. Пожалуйста, можно я один побуду?
– Да у тебя, наверное, тепловой удар! Перележал на море. Может, хотя бы сушки? Сушки с кефирчиком будешь?
– Не надо ничего, ба. Уйди, пожалуйста.
– Там Женя к тебе приходил. Сказал, что срочно должен тебя видеть.
– Чего ему понадобилось?
– Он мне не сказал. Сказал, позже зайдет.
– Передай, я валяюсь с температурой. И сплю.
– А вдруг что-то важное, Ромик? – Бабушка беспокойно всмотрелась в его лицо.
– Что важное? Список подработок на лето? Подождет. Не хочу никого видеть, сказал.
Кто-то позвонил в дверь.
– Ой, наверное, это снова Женя. Позвать его?
– Хорошего человека вспомнишь – вот и он сам. Не надо, ба. Меня нет.
– Чего это вдруг? Ромик, что случилось у вас?
Опять позвонили. Более настойчиво.
– Ладно. Сам к нему выйду.
Ромка зло откинул простыню. В нем вскипела ярость. Вот гад! Еще и притащился – ни стыда ни совести! Ромке было одновременно и страшно увидеть сейчас Женьку, и наплевать. Подумаешь, нашелся хахаль!
Он рванул ручку входной двери.
Женька стоял как ни в чем не бывало.
– Чего пришел?
– Вежливые люди обычно здороваютсямрачно процедил Джон.
– Вежливые – да. Чего надо?
– Странный ты, Роман. Вообще-то дело есть. Между прочим, важное и срочное.
– Конечно. У тебя все дела срочные. Что ж за дело такое?
– Пойдем выйдем.
– И что ты мне скажешь? Что к Рамине подкатил? Что гуляешь с ней? Или что вы с Колямбой денежки у его бабули стянули, а свалили на Рамину?
– Чего? Что ты несешь?
– А что, нет? Неправда, скажешь? Интересно, как Рамина на тебя посмотрит, такого хорошего!
– Ну и иди, ябедничай! Жалуйся бабуле! Дурак!
– Да пошел ты!
– Я и ухожу. Пожалел уже, что пришел. Ношусь по вашим с Раминой делам весь день. Она тебя вообще-то звала, а ты не приходишь.
– У тебя еще спросить должен, куда мне идти и с кем!
– Идиот ты, Рома. Она уезжает.
– Кто уезжает?..
– Рамина. Болван! – Женька развернулся и хлопнул дверью.
Глава 16Блокнот
Опять море. Сегодня оно белого, алмазного цвета, потому что все море – сплошная вспышка, слепящее отражение солнца. Оно бликует, как рассы´ павшиеся кусочки разбитой хрустальной вазы. Хрусталь – это от слова «хруст»? Или «хрупкость»? Или «хрупкая сталь»?
– Почему вы не сказали мне? – накинулся я вчера вечером на дядю Сашу с бабушкой. – Вы же знали! Знали!
Бабушка опустила глаза и принялась тщательнее помешивать в медном тазу пенящееся абрикосовое варенье. Его запах отдавал тягучим жженым сахаром, подгоревшим дном и миндальными косточками.
Вместо ответа дядя Саша принес из сарая бечевку, завязал ее в один из морских узлов и сказал:
– На. Распутывай.
Я уставился на него.
– Когда я был маленьким, дед (твой дед!) завязывал морские узлы и заставлял меня распутывать.
Чтобы учиться справляться с жизненными трудностями! Тренироваться терпеливо и не спеша освобождаться от них.
Оказывается, вернулась хозяйка их дома. Сказала, что больше не планирует сдавать, – и выселила. Точнее, вежливо попросила «найти другое жилье в течение трех дней».
– И куда вы теперь? – спросил я Рамину, когда мы – в последний раз – сидели на пирсе.
– В Севастополь. Там есть квартира. Знакомые разрешили пожить месяц, а потом найдем что-нибудь. Снимем. Мы ведь и раньше так переезжали. Цыгане. – Она усмехнулась, покосившись на меня. – Нам не привыкать.
«Ей не привыкать!» – сердито подумал я, но ничего не сказал вслух.
– Спасибо, что пришел все-таки. Я думала, не успеем пройтись.
Дурацкое ощущение, когда не знаешь, что говорить, чтобы только не молчать. А она тоже не поддерживает разговор. Ответит односложно – «да», «нет», «не знаю»…
– Ром, смотри! Кот по канату идет!
По швартóву, связывающему огромный грузовой корабль и ржавый кнехт на причале, шел кот. Аккуратно переступая серыми лапами в белых носочках по натянутому канату, он деловито торопился на берег по своим делам. Леска усов блестела на солнце.
– Похож на Синдбада!
– Слушай, кажется, это он и есть! Точно! Глянь: у Синдбада такое же пятнышко на морде.
– Синдбад теперь мореход? Вот это да!
– Ага, похоже, его взяли жить на настоящий контейнеровоз!
– Рамин… Это… Я хотел сказать…
– Ой, Ром, совсем забыла! Я тут принесла кое-что, – перебила Рамина и замялась. – Вот. Хотела тебя попросить…
Она вынула из самодельной лоскутной сумки маленький блокнот. Розовый, с цветочками: всё как водится у девчонок. В лучших традициях.
– Это памятный блокнот. Нет!.. Нельзя читать! Я прошу каждого человека, который что-то значит в моей жизни, написать пару слов на память. Или нарисовать… Пройдет много лет – буду перечитывать. Может, этих людей уже не будет, может, они будут далеко, а блокнот останется. Ты тоже напиши что-нибудь. Как лучший друг. – Она протянула шариковую ручку.
Я растерялся. Что писать?.. Еще и моим почерком. Интересно, есть ли в блокноте Женечка. Он-то уж наверняка подобрал какой-нибудь стишочичек красивый. Это он умеет. Да еще и с рисунком небось. Рисует-то он лучше всех в школе.
– А слушай, я ж тебе тоже принес… Вот. Это не просто монета. Старинная вроде. Дед говорит, медная. В море нашел. Еле отчистил – горячим уксусом с солью.
– Ого! Спасибо, Ром! Буду ее беречь.
– Не, не надо беречь. Брось в море. Я для того и принес. Там ее место. Откуп морю, помнишь? Она оттуда пришла, пусть туда и уходит. Нужно кинуть монетку на прощание. Обязательно. Чтобы вернуться. Мама всегда кидала монетку, когда уезжала.
– Ну хорошо. Хотя нет, Ром. Не кину. Жалко мне.
– Ну возьми тогда еще и обычную. На. Закинь ее. Только подальше. Никто не должен выловить, иначе не сработает.