А за смертью мишка, мишка -
Зайцу скоро будет крышка.
Счёт устала повторять!
Леса бог идёт искать!
Жертвенный несёт венец -
Зайчику придет конец!»
Девушка залилась смехом.
— Невесёлый конец ты мне пророчишь.
— Почему? Зайчик — это начало всего… первая пища. С него начинается великий круговорот.
— Ну а ты… кто ты из считалочки?
— А по моему имени не слышно?
— Васи-лиса… ясно. Что же… охотиться будешь за мной?
— Не-е-т, глупый. Ты что, считалочку не слышал? Лисичка зайчика из домика выманивает. Дружит с ним, заигрывает…
— Заигрывает? — Волков сглотнул вязкую слюну.
— Ну так… понарошку. Я ведь Лесная невеста.
— Невеста?
— Хозяин заберёт меня… рано или поздно. Он пометил меня.
— Насчёт этого твоего Хозяина… Меня интересуют подробности вчерашней ночи. Что ты видела?
— Его… Бога леса. Я же сказала, он пометил меня своим знамением.
— Ты правда думаешь, что я поверю в эти сказки?
— Ха-ха-ха, это не сказки, дорогой. Тебе придётся смириться с этим, если не хочешь распрощаться со своим рассудком. Я вижу, что ты очень дорожишь своим умом, думаешь, что знаешь больше, чем местные. Тебе искренне жаль их, но ты не можешь удержать в себе гордость за знание некой «истины». Так вот будь готов к удару по стенам своего сознания.
— Занятно. Нечто подобное мне говорил другой человек. Человек, ум, которого был ослаблен и сломлен. Мой же ум достаточно дисциплинирован, и таковым останется. Так что давай по существу. Уверен, я сумею отделить семя правды от шелухи больных фантазий. Почему местные винят в произошедшем тебя?
— Потому что считают меня иной, разумеется. Кто-то ведьмой кличет, кто-то богом поцелованной, кто-то бесом околдованной, а кто-то признаёт во мне избранницу леса. А ты как думаешь, кто я? — девушка нагнулась к комиссару почти вплотную, будто помогая лучше себя рассмотреть.
— Думаю, что ты нездорова рассудком. И мне печально от этого и от того, что деревенские этого не разумеют.
— Фи, как примитивно. Впрочем, за произошедшее у них есть повод меня винить. Это ведь я сестёр в лес выманила. Настю и младшую её — Алёну.
— Как? Зачем?
— Дурного я ничего не думала. Погадать мы хотели на суженого. Луна полная стояла. Надобно было, ни с кем не говоря и взглядом не встречаясь, выйти из дома с волосами, заплетёнными в тугие косы. Зайти в лес и, проговаривая слова сокровенные, траву особенную пособирать. Потом так же домой воротиться и траву ту в печи сжечь. Под дымок спать лечь. Во сне суженый и явится.
— Что было дальше?
— Вышли мы на прогалину, где травы той было в избытке. Лунного света было в достатке, и снег не шёл. Мы собирались уж уходить, как вдруг поднялся ветер — странный, будто шепчет кто. И начал он снежную крошку с земли поднимать. И стало так промозгло… за всю мою жизнь мне не было так холодно. Вдруг что-то как затрещит, с дуба ветки посыпались. У меня со страху подкосились ноги, и я упала в куст на краю прогалины. Гляжу через ветки и вижу, как на дереве Филин сидит ростом с человека. Глаза, как фонари, желтым светом по земле ползают, из клюва раскрытого длиннющий язык змеиный вылезает, — Волков заметил, как наполняются глаза девушки слезами, при этом издевательская ухмылка не покидала её лица, — Настя сестру за руку тащит, в снегу запинается. А Филин им вдогонку голосом человечьим кричит, по ветвям скачет, дерево щепами выдирает. Недалеко подруги мои ушли, на Настю из-за куста волк выскочил, здоровущий. В снегу валяет, одежду рвёт. Она кричала, умоляла, чтобы сестру отпустили. Сестрёнка её к дубу попятилась, средь корней притихла, сидит, рыдает. Волк меж тем Настю передними лапами схватил, на задних, как человек, держится и в горло клыками до хруста. Алёнка очнулась, побежать хотела, но тут из-за дуба Медведь вышел, тоже на двух ногах. Страшный, облезлый, с мордой исполосованной, он за волосы её лапами схватил, и трепать начал, как куклу. Она помахал ручками своими, помотала головкой и обмякла, лица из-за крови не видать. Вдруг чувствую, земля подо мной трясётся, как от шагов гигантских. И на плечо что-то тёплое и вязкое капает… Голову подняла, а надо мной человек шестиметровый с оленьей головой. Глазами жёлтыми на меня смотрит, слюной исходит и блеет по козлиному. Громко так, что слушать больно. Так больно, что слёзы у меня кровавые пошли и со рта пена. Дальше ничего не помню. Очнулась в пуще где-то. Сначала думала, что ослепла, но нет… просто кровь на глазах ссохлась. Косу мою, да вы сами взгляните.
Девушка сняла платок и оголила неровно оборванные на затылке пряди.
— Ты говорила, что этот хозяин тебя как-то пометил.
— Да, вот, — на глазах у изумлённого Волкова, Василиса встала со стула и оголила верхнюю часть спины. Свежие шрамы образовывали круг с примитивным рисунком оленьей головы в центре.
— Мне… жаль. Я найду того, кто сделал всё это.
— Глупый, глупый комиссар. Я уже рассказала, кто это. И наказания он не заслуживает. Это меня наказать надобно.
— Молчи. Я никому не позволю причинить тебе вред боле. Будь он хоть сатаной, я предам его суду. Мне… пора. Нужно закончить с делами. Отдыхай и слушайся отца, — Волков поднялся со стула и прошёл к двери.
— Волков! — прозвучало ему вслед, — ты ошибся, я уже не ребёнок. Восемнадцать в прошлом году исполнилось. Заглядывай почаще. Я буду ждать.
Приёмная железнодорожной станции была полна людьми. Недовольные работники бойко обсуждали возможные причины, по которым их всех могли вызвать в один час. Многие уже были в курсе о приезжем комиссаре. Женщины обсуждали его стать, возможный возраст и достаток. Мужики опасались увольнений, штрафов и репрессий. Все понимали, что это как-то связано с недавним арестом коменданта, нападением на поезда и особенно беспокойным видом начальника станции. Он, кстати, был здесь же, бегая от одного конца коридора в другой и всякий раз прося людей быть потише и поаккуратней в словах.
Ровно в десять коридор наполнился эхом гулких строевых шагов. При виде грозного комиссара толпа тут же замолкла. Волков подошёл к двери кабинета и привесил на выступающий гвоздь лист бумаги.
— Все присутствующие, согласно этому списку, по очереди должны заходить ко мне в кабинет на дознание. Не беспокойтесь, товарищи, это стандартная процедура следствия. Через минуту можете заходить.
Стоило двери за его спиной закрыться, толпа вновь оживилась, обсуждая, кого стоило послать первым. Заняв своё место за столом, комиссар поправил фуражку, приготовил документы и личные дела под запись, достал письменные принадлежности.
Дверь отворилась, и в неё почти влетел худощавый мужчина в толстых круглых очках. Казалось, что его впихнули в кабинет насильно.
— Здр… здравствуйте.
— Присаживаетесь. Ваше имя, фамилия, отчество?
— Митрофанов Сергей Лукич.
— Год рождения?
— Тысяча восемьсот девяностый год, пятое августа.
— Место рождения?
— Так ведь здесь. Ухабинск.
— Занимаемая должность?
— Я т-телеграфист.
— Вы единственный телеграфист на станции?
— Моего к-коллегу уволили ок-коло полугода назад по причине п-пьянства. Никого на замену не нашли.
— Где учились?
— В Питерском университете радиосвязи.
— Почему же не остались там? Разве ваша профессия не востребована?
— Я человек с-семейный. Все мои родичи жили здесь, похоронены тут же. Не могу же я бросить жену, детей, — при словах о семьи мужчина погрустнел.
— Ясно. Воевали?
— Нет. По состоянию здоровья не прошёл. В д-детстве переболел корью. Б-были осложнения, попал на стол к х-хирургу. После этого не б-боец.
— Как относитесь к партии?
— П-положительно, конечно, что за в-вопрос? — Телеграфист поерзал на стуле.
— Но вы в ней не состоите.
— Д-д-да. В городе нет вашего представителя. Все в-вроде признали смену власти. То и д-дело то документ старых в-времён попадётся, то печать и-имперскую ставить приходится, за неимением иной. Как будет в-возможность, так сразу. Я вашу п-программу ещё в тысяча девятьсот восемнадцатом прочёл.
— Ясно. Спасибо за полезную информацию. Как относитесь к контрреволюционной деятельности? Имеете ли вы связи с представителями бывшего дворянства, офицерства, кулачества или духовенства?
— Я… — мужчина заколебался, но затем уверенно ответил, — контрреволюцию осуждаю. Ни с одной группой из перечисленных связей не имею.
— Вы согласны сотрудничать с советской властью? Сообщать о нарушении её законов?
— С-согласен.
— Хорошо, можете идти.
— П-позвольте пожать вашу руку, — Сергей подошёл к Волкову почти вплотную.
— Что же, пожалуйста, — Волков встал с кресла, и парень обхватил его локоть одной рукой, судорожно тряся ладонь другой.
— Ладно-ладно. Достаточно. Позовите следующего.
Поток людей иссяк лишь к позднему вечеру. Волков исписал приличную стопку бумаги важными и не очень важными показаниями. О многом он и так знал из личных дел и характеристик. Выслушивая очередного сотрудника, он то и дело проваливался в воспоминания, к своему первому делу. Тогда он был почти никем. И как бы ни хотелось приключений… большая часть дела распуталась не ожесточёнными перестрелками, а подобной бумажной работой. Ловя людей на противоречии между тем, что они говорят и что пишут, и что пишут о них другие, можно узнать очень многое. К тому же знание человека в лицо даёт мощную, почти сакральную власть над ним. Порой единого разговора с человеком достаточно, чтобы узнать о нём всё, главное выбрать верную тему… тему, интересную ему. А дальше человек сам о себе всё расскажет, главное — успевай записывать.
Раздался стук в дверь.
— Войдите, — Валерий с наслаждением потянулся в кресле.
— Ну как, уже закончили, Валерий Сергеевич? — В кабинет зашёл Лунёв.
— А, Лунёв. Да, закончил.
— Прибыли бойцы из деревни с оружием. Я проверил серийные номера. Среди изъятого вооружения нет единиц, украденных с поездов.