– Господин Хаак, значит, Рембрандт есть сплав таланта и трудолюбия?
– Несомненно. До того как была написана картина об анатомии доктора Тюлпа, мы будет употреблять слово «талант», но после картины – слова «замечательный талант», а позже – «гений»… «Анатомия доктора Тюлпа» находится в Гааге, Эта удивительная вещь написана молодым художником из Лейдена в Амстердаме. После нее двери лучших домов Амстердама были открыты для него. Пришла завидная слава. Я напомню слова французского живописца и писателя Эжена Фромантена: «Рембрандт не только пишет с помощью света, но и рисует только самим светом». Сказано очень точно примерно сто лет тому назад…
Из разговоров в Гааге. Март – апрель, 1984 год.
— Портрет матери, портрет старика, автопортрет, «Апостол Павел в темнице» – это работы большого мастера.
– Но ведь был и Халс в Харлеме. Можно спорить, что выше – картины Халса или молодого «дотюлповского» Рембрандта…
– Автопортрет говорит сам за себя…
– А групповые портреты Халса?
– В автопортрете, писанном в двадцать три года, уже заложен автор «Анатомии доктора Тюлпа».
– Молодой человек уверенно смотрит в будущее…
– Нет, он пока глядит только вперед. До будущего здесь еще далеко.
– Это его навестил Гюйгенс в Лейдене?
– Да, его. Надо уточнить дату. Гюйгенс почувствовал силу настоящего мастера. Это он, несомненно, посоветовал Тюлпу выбрать Рембрандта. Но Тюлп и сам думал своей головой…
– Да, «Анатомия» – вещь удивительная.
– Она не свалилась сама собой. К ней вела трудная дорога.
– Верно, не сама собой… Но художник шел своей дорогой очень уверенно…
Из разговора на улице. Амстердам. Апрель, 1984 год.
— Скажите, пожалуйста…
– К вашим услугам.
– Эта улица носит имя Тюлпа?
– Да, эта. А недалеко отсюда – площадь тоже его имени.
– Тюлп… Доктор, профессор?
– Тот самый… Которого Рембрандт изобразил…
– Благодарю вас!
Из разговора в кафе на Хаарлеммерстраат. Лейден, 1984 год.
— И все-таки надо отдать должное мастеру Сваненбюргу. Если бы не он, возможно, Лейден не стал бы родиной прекрасных картин и офортов Рембрандта.
– Как сказать. Когда гений начинает свое поступательное движение – остановить его немыслимо. Только смерть может возвести непреодолимую преграду.
– И тем не менее, малоизвестные миру Сваненбюрги делают большое дело. Разве мало научить юношу отлично тереть краски?
– Верно, это важно.
– А отбеливать масла?
– Тоже дело.
– На мой взгляд, Сваненбюрги играют большую роль: они дают толчок, а сами часто остаются в тени.
– Но надо суметь воспользоваться этим толчком…
Доктор Тюлп приехал в прекрасном экипаже, запряженном парой лошадей. Он был одет в новый камзол, на нем были новые башмаки. Воротник блистал голубизной. Доктор снял перчатки, небрежно бросил их на стул.
Рембрандт встретил его с подобающей учтивостью. Ученики мастера – Бол, Фабрициус, ван Флит, де Конинк – находились в мастерской, готовые выполнить распоряжения учителя.
– Господин ван Рейн, – прямо с порога начал доктор Тюлп, – я к вам с деловым предложением.
– Милости прошу, господин Тюлп. Я жду вас и готов служить чем смогу.
Доктор снял шляпу и отдал ее Лисбет, которая появилась в эту самую минуту.
– Это моя сестра, доктор.
– Очень приятно. Я даже улавливаю сходство.
– Мои родные решили, что в большом городе на первых порах Лисбет окажет мне большую помощь.
Доктор обратился к Лисбет:
– Должен сказать, что ваша помощь, то есть помощь домашних, неоценима, хотя и не всегда видна простому глазу. Куда прикажете?
– Сюда, ваша милость, в столовую.
– А может, сначала в мастерскую? Мне хотелось бы взглянуть на ваши работы.
– Я весь обложен трупами, – пошутил художник.
– Думаю, что это на пользу делу, господин ван Рейн. – И доктор многозначительно улыбнулся.
Рембрандт представил доктору своих учеников. Гость для каждого нашел приличествующее слово. Потом начал исследовать стены, увешанные картинами, этюдами, офортами, разными набросками. Особенный интерес проявил доктор к этюдам, на которых был изображен труп в самых разных ракурсах и при разном освещении.
– Вы, я вижу, даром не теряли время, господин ван Рейн.
– Ваша милость, я пытался извлечь всю выгоду из неожиданной возможности. Последние этюды я делал, плотно повязав нос. Мне кажется, что я дышал одними ушами.
Доктор сказал:
– Кстати, господин ван Рейн, труп оставлен еще на три дня. Учитывая вашу просьбу… Теперь мы можем обратиться к предмету нашего разговора…
– Пожалуйста сюда, ваша милость.
Доктора усадили в кресло, специально купленное вчера. Лисбет достала бокалы венецианского стекла.
– Вам вина, ваша светлость? – сказал Рембрандт, демонстрируя бутылку французского.
– Пожалуй, по бокалу. Именно белого. Вся эта чумная эпидемия забила мне голову. Вино придаст бодрости.
Подали фрукты.
– Может, чего-либо мясного, ваша милость?
– Нет, нет, господин ван Рейн. Вполне достаточно фруктов.
Художник уселся напротив доктора, довольный тем, как все красиво расставила Лисбет. Прямо как у Ластмана.
– Я прибыл к вам, – начал доктор, – с официальным предложением. Гильдия хирургов просит написать групповой портрет. В этом пакете двести флоринов. Это первый взнос. Окончательную стоимость должны назначить вы сами. Мы со своей стороны заранее согласны.
Рембрандт взглянул на Лисбет: та чуть не подпрыгнула на радостях. Художник вспомнил, как вел себя в подобных случаях Питер Ластман. И попытался чуточку подражать ему…
– Ну что ж, ваша милость, я очень польщен заказом. Прошу заверить гильдию, что сделаю все, чтобы достойно запечатлеть на холсте почтенных граждан во главе с вами. Благодарю за доверие и за это… – Рембрандт прикрыл пакет ладонью.
– Господин ван Рейн, я верю в вас. Полностью доверяю вам. Надеюсь, что и гильдия будет довольна. Правда, мои коллеги – не бог весть какие знатоки искусства, но достойны уважения.
– Ваша милость, а сколько будет персонажей?
– Вместе со мною – восемь. – Доктор щелкнул пальцами. – И девятый – труп. Но с него взятки небольшие.
Рембрандт рассмеялся:
– Значит, восемь, а девятый Адрианс? В хорошую компанию он попал.
– Покойник был здоровяк, – сказал доктор, – и в лечениях не нуждался.
– Ваша милость, еще раз благодарю вас за доверие. Я просил бы предупредить ваших коллег, что буду писать столько времени, сколько это нужно. Пусть не взыщут в случае чего и наберутся терпения. Это моя нижайшая просьба и к вам…
Старичок на стене аж заерзал, вспомнив о той поре, когда писалась «Анатомия». Он говорит своему двойнику на кушетке:
– Здорово ты их помучил. И они тоже тебя порядком изводили.
– Меня? – удивляется тот, который на кушетке. – И не бывало! Я заставлял их позировать, я не давал им времени для того, чтобы отдышаться. Можно сказать, я попил их кровушки.
– На это ты был мастер.
– Я был мастак работать. А не просто был мастер. Не всякий мастер – мастак.
– Пожалуй. – И старичок на стене противно хихикнул.
«Хирургическая гильдия шагнула в бессмертие»
За завтраком Лисбет выглядела бледной.
– Нездорова? – справился брат.
– Плохо спала… Уже прошел год, как мы без отца.
– О том же думал и я, – сказал Рембрандт. – А еще я думал вот о чем: Адриан давно не пишет писем.
– Антье писала…
– Это само собой… Но ведь Адриан молчит. Может, обидели мы его?
– Ему тяжко с Герритом.
– Я у них в долгу. Неоплатном. – Рембрандт, помолчав, добавил: – Вот покончу с гильдией – поедем в Лейден. С подарками. С хорошими. У нас будут деньги. Они порадуются вместе с нами.
Лисбет упрекнула брата:
– Ежели ты станешь тратить деньги на эти восточные безделушки – мы никогда не вылезем из нужды.
Она имела в виду двух фарфоровых Будд китайской работы.
Рембрандт расхохотался:
– Ах, ты про них, Лисбет? Мне их по дешевке достал Эйленбюрг. Прелестные статуэтки! Просыпаюсь утром и – гляжу на них. Очень забавные.
– А сорок флоринов?
– Сорок? – Рембрандт продолжал смеяться. – У меня их будет много, Лисбет. Дай только покончить с гильдией хирургов. Кажется, я напал на золотую жилу. Золотую в смысле славы. Вот увидишь – обо мне заговорит весь Амстердам.
Лисбет помолчала.
Завтрак продолжался. Но недолго: Рембрандт вдруг заторопился.
– Вот-вот должен появиться доктор де Витте, – сказал он и выскочил из-за стола.
Господин де Витте вошел в мастерскую оживленный, шумный. Тут же опрокинул табуретку с банками красок.
– Господин ван Рейн, я неловок, – сказал он громко, – но у вас довольно тесно.
– Ничего, – сказал Рембрандт, – пусть вас не смущают эти баночки. Фердинанд Бол – кстати, познакомьтесь – быстро заполнит их. А что до тесноты – вы правы, доктор. Но скоро у меня будет большая мастерская…
Когда это «скоро»? Бол удивленно глянул на учителя, но тот был невозмутим и подчеркнул, что мастерская будет «просторной и красивой».
– Так куда же встать? – спросил де Витте.
– Вы торопитесь?
– Не особенно. Чума вроде кончилась. Простуды стало меньше. – Доктор задорно вскинул голову, словно один победил и чуму, и простудные заболевания. И признался: – Я никогда не позировал, господин ван Рейн. Как долго это будет продолжаться?
– От одного часа до двух месяцев, – всерьез ответил Рембрандт.
– Вы, конечно, шутите…
– Спросите господина Бола.
Бол подтвердил слова учителя, от себя прибавив еще две недели.
– О боже! – воскликнул ошеломленный доктор. – Ведь вы таким манером изведете и себя и нас.
– Когда вы лечите больного, ограничиваете себя временем?
– Как вам сказать?.. В общем-то нет. Ибо болезнь сама не всегда уверена в своем течении.
Рембрандт поставил небольшой холст на мольберт.